Дом Альмы - Димитр Коруджиев

18.

Тура оказалась добродушной и безличной, все, что от нее требовалось, она проделывала с улыбкой. Странно, но женщина не покидала помещения с начала и до конца манипуляции. Когда она покончила с клизмой, я глазами попросил ее выйти. Она подчинилась, но была удивлена – как можно стесняться чего-то столь естественного?

Потом я отправился в ванную, там меня должна была выкупать Пиа. (Ее настоящее имя -Анна-Мария). Высокая, некрасивая, но миловидная девушка; овальное лицо, добрые голубые глаза. Через ванную прошло уже человек десять, молодых и старых, мужчин и женщин.

Не заговаривая, мы стояли друг против друга и улыбались. Я стал развязывать пояс халата, в этот момент дверь распахнулась и на пороге появилась Альма. Она спросила, как мне спалось. И Пиа, и я продолжали беспричинно смеяться; выговорить я сумел только «гут, гут…» Тут бы старушке кивнуть и удалиться, но она задержалась в дверях на пару секунд больше необходимого, не решаясь ни войти, ни выйти. Все же дверь в конце концов захлопнулась. Я разделся и в ужасно неудобной позе, скривившись набок, пристроился на дощечке, перекинутой через ванну. Когда Пиа принялась намыливать меня губкой, я продолжал бессмысленно хихикать. Затем она взяла ручной душ. Работала быстро: красный тренировочный костюм то вспыхивал у меня перед глазами, то исчезал. В моем сознании они существовали как-то сами по себе: тренировочный костюм порхал по ванной, а с Пиа ассоциировалось случайное прикосновение пальцев к коже спины. – Как интересно, что вы здесь, – сказала она. Да, она была права. Наконец-то и я понял, что такой гость для «Брандала» – чрезвычайное происшествие. Я приехал издалека, из страны, где жизнь подчиняется другим правилам. И был первым посланцем оттуда. А может, сознание собственной экстраординарности объяснялось необычайностью положения, в котором я оказался: до сих пор женщины меня не купали. Между тем и другим вроде бы нет связи, но первые произнесенные Пиа слова (да еще в этой ванной) я воспринял не только на слух, но буквально всеми рецепторами кожи. Они заставили взглянуть на себя со стороны, будто в расширяющемся конусе света.

Одевшись, я снова прилег, чтобы минут пять передохнуть перед тем, как спуститься вниз. Мне становилось понятно, почему Тура ни на минуту не покидает комнатку с клизмами, почему нас купает Пиа. Эти смешливые женщины должны были прогнать чувство неудобства, порожденное скованностью тела, стыд за действия организма.

Когда я вошел в кухню, Пиа уже была там. Резала картофель и высыпала его в чугунки все теми же неуловимыми, молниеносными движениями. Кругом царило оживление. Альма, Питер и еще десяток пациентов чистили чеснок, готовили завтрак. Я пристроился к Питеру, он тут же вручил мне кривой ножичек. Головки чеснока плавали в воде, так проще сдирать с них кожицу.

– Познакомьтесь с Томом, – сказал Питер. – Он американец, из Калифорнии.

Я кивнул сидевшему напротив человеку.

– Грете из Копенгагена.

Пожилая женщина; из-под теплого белого халата выглядывало ее распухшее колено. Не отрываясь от дела, она улыбнулась и помахала мне рукой. Улыбки летели ко мне со всех сторон. Вчера кто-то из них наговорил на меня Альме, но теперь я не придавал этому значения, готов был забыть и простить. Чего не случается в жизни…

– А Эстер – немка, очень старая немка.

– Ток, ток… – сказала Эстер. Может, у нее какой-то свой язык. Худая-худая, очень изящная, она наблюдала за нами, опираясь на трость.

– Йоран из Стокгольма.

Йоран молод, немощен и бледен.

– Крего, тоже из Стокгольма.

Полная противоположность Йорану: на голову выше любого, его гулкий смех заполняет все уголки комнаты. Вече-ром я его вроде не видел.

– Вчера его здесь не было, – Питер подтвердил мои мысли. – Крего бывший пациент, но окончательно расстаться с домом еще не может. Приезжает часто, в самое разное время. Ему приятно помогать, быть среди нас.

– Где он работает?

– Сам себе хозяин. У Крего три такси, двое шоферов работают у него по найму, а сам он – водитель третьего – выгляните в окошко, машина во дворе.

Альма, заметив меня, крикнула:

– А вот и новая помощница на кухне!

Это меня слегка задело. Смех присутствующих умолк, Питер же как ни в чем не бывало продолжил:

– Вот этот господин – известный шведский физик.

На другом конце стола чистил чеснок полный бородатый мужчина с весьма изящными манерами. В его поклоне не было ни небрежности, ни утрированной приветливости. Явно, позвоночник доставлял ему немало неприятностей, хотя он сидел выпрямившись. Скованность спины придавала осанке физика одновременно достолепие и кротость. Рассматривая его, я чувствовал, как рассеивается мое раздражение; наконец-то благотворная тишина заполнила мне душу. Здесь не было ничего, кроме рук (причем не только моих) – рук, чистивших чеснок. Отдохновение. Мозг и душа мои давно не знали отдохновения, и вот… «Сам сон хранит сейчас молчание». Однако тишина оказалась вторым после ванной зеркалом; взглянув на себя, я обнаружил в нем не экстраординарность, а посредственность – ведь не шутка Альмы меня обидела, а выпячивание того факта, что я, профессор, занят чесноком… Успокоение принесли слова Питера «известный шведский физик». Их скрытый смысл гласил: «Не только ты, но и известный шведский физик».

С удивлением воззрился я на датчанина. Что он, ясновидец, что ли? Питер, казалось, целиком был поглощен работой, даже головы не поднял, когда Альма окликнула меня, чтобы показать, как готовится завтрак по ее рецепту.

Сначала было размято и как следует взбито в воде большое количество кунжутного семени – полученную белую жидкость она назвала «кунжутным молоком». Потом приготовили кашицу из яблок, апельсинов и бананов и размешали в том же сосуде. (Альма добавила туда немножко нарезанных кружочками бананов.) В отдельных тарелочках подали изюм и толченый миндаль, а еще – какой-то белый порошок, вероятно, пшеницу грубого помола. Поставив кастрюлю на сервировочный столик, Альма покатила его в столовую. Кухня постепенно опустела.

Больные половником разливали по тарелкам смесь кунжутного молока с фруктами, посыпали изюмом с миндалем и белым порошком, и взяв каждый свою тарелку, расходились по местам. Питер и Том уселись напротив меня. Я смотрел на них, сглатывая слюну. (Вряд ли когда-нибудь забуду, как я ждал, когда можно будет попробовать завтрак Альмы; незабываем и его вкус. Многим этого не понять. В бытность свою преподавателем я стеснялся своей слабости к фруктам и сладкому, скрывал ее, считая, что серьезному человеку это не к лицу. А теперь думаю: не было ли в том намека на тот путь, ступив на который, я мог бы изменить свою жизнь?) К нам подошла Альма, приобняла меня за плечи и попросила Питера переводить: ей очень жаль, но с этого дня мне придется сесть на самую строгую диету… Утром, в обед и вечером я должен буду выпивать по литру картофельной воды, всего три литра. (Пиа расставила по столам дымящиеся градуированные сосуды). Хорошо бы постепенно увеличивать дозу и довести ее до пяти-шести литров. Она также просила меня уделить особое внимание чесноку, он-де прочищает организм, выводя всяческие шлаки. Пиа стажировалась в Бостоне, в клинике госпожи Вигмор, которая лечит исключительно чесноком, там она видела, что нужно делать. Начну я с двух-трех зубков, тоже по утрам, в полдень и вечером; постепенно их число должно расти и достигнуть примерно тридцати пяти в день… Мне разрешено по два яблока к каждой трапезе, следовательно всего шесть: неплохо заедать зубчик чеснока кусочком яблока, чеснок ведь злой. Как у меня с желудком? В порядке? Отлично, а то пришлось бы заменить чеснок отваром из льняного семени. Правда, отвар тоже к моим услугам – вот он, маслянистая жидкость в темной чашке. Само семя на дне. Если три раза в день я буду выпивать по такой чашке, почувствую себя еще лучше. Теперь ясно, что речь идет не о полном голодании. В первые десять дней я похудею на пять килограммов. Пугаться этого не надо.

В следующие двадцать дней процесс похудения значительно замедлится: за это время я потеряю те же пять килограммов. И так, десять килограммов за месяц – в том случае, если сумею соблюсти условия… Если же не хватит силы воли, вот – она указала на сервировочный столик, – это я могу есть хоть завтра. Только ей кажется, что те, кто сюда приезжает, действительно полны решимости вылечиться. Ах, да, чуть не забыла: в четыре пополудни мне разрешается спускаться в столовую, чтобы выпить чашку чаю. В него добавлен витамин «С» и еще кое-какие необходимые для крови ингредиенты. Что ж, она желает мне успеха и не сомневается -я смелый человек, раз приехал сюда из такой дали…

19.

Я мог гулять или читать. Мог полеживать на веранде в одном из шезлонгов – в плавках, если достаточно тепло, или одетым, если прохладно. (Достаточно тепло было только на протяжении одной июньской недели.) Иными словами, я мог делать, что мне заблагорассудится.