Разрушенный мост - Пулман Филип

На столике возле кровати Джинни стояла фотография матери в обитой кожей рамке. Все отмечали, насколько они похожи. Они с папой называли маму «Маман», на французский манер. Каждый вечер Джинни разговаривала с ней: просила передать Деве Марии, чтобы та прислала ангелов, которые уберегут Джинни от дурных снов. Как-то другие девочки решили рассказать ей секрет, но заставили поклясться смертным ложем матери, что она никогда его не раскроет. Джинни тогда очень испугалась. Она думала об этом весь вечер и никак не могла выбросить из головы. Смертное ложе казалось ей чем-то вроде особой кровати, которую привозят домой, когда тебе приходит время умереть; и вот уже и ты знаешь, к чему все идет, и все знают, пора ложиться спать, но ты не хочешь идти в кровать, но должен, потому что пришло твое время. О том, что именно происходит на смертном ложе, было и вовсе страшно подумать. В тот вечер она никак не могла успокоиться, и папа, который пришел поцеловать ее на ночь, обнаружил мокрую от слез подушку. Объяснить, в чем было дело, Джинни не смогла.

На следующее утро Джинни как раз собиралась идти на работу в «Дракон», когда зазвонил телефон. Она сразу узнала голос собеседницы и почувствовала, как сильно забилось сердце. Это была Венди Стивенс.

– Привет, Джинни! Твой папа дома?

– Нет, он на работе. Хотите, я дам вам его номер? Он, скорее всего, в офисе…

– Спасибо, милая, его номер у меня есть. Я просто почему-то решила, что он будет дома.

– Ну…

– Подожди. Ты занята?

– Мне на работу нужно, смена начинается через полчаса, но…

– На работу? А где ты работаешь?

– В кафе. Ничего особенного.

– Здорово. Послушай… Папа говорил тебе что-нибудь после того, как я ушла?

– О вас?

– Да. И о том, почему я приходила.

Теперь у Джинни тряслись поджилки. Сев на пол, она уперлась локтем в стену.

– Нет.

– И не говорил о том, что происходит в Ливерпуле?

– В Ливерпуле?.. Не понимаю, о чем вы. Что там происходит?

– Что ж… Знаешь, давай-ка я позвоню ему. Он сам тебе все расскажет, так будет лучше.

– Нет, подождите! В чем дело? Расскажите мне, пожалуйста. Я недавно спрашивала его о вас, но он ничего не говорит. И я знаю, что что-то не так. Но если вы думаете то, что мне кажется, то это все неправда, клянусь вам, это все ложь.

Пару секунд на том конце провода царило молчание.

– О чем ты, милая? – спросила Венди Стивенс совершенно другим тоном. – Что я, по-твоему, думаю?

– Что он… Вы ведь ведете какое-то расследование, да?

– Расследование? С чего бы?

Теперь уже Джинни не знала, что сказать.

– Я просто подумала… Вдруг. Ну знаете, кто-то мог вам сказать о чем-то, но это неправда. О нас с ним. Как в газетах пишут, знаете, о детях, которых берут в приемные семьи. Я думала, вы поэтому пришли. И боялась…

– Так, давай разберемся. Ты думала, я проверяю, не бьет ли тебя отец? Об этом речь?

– Да, – ответила Джинни, едва дыша. – Да, я так и думала. И если дело не в этом… Понимаете, просто мы же к разным расам относимся, так? И я знаю, социальные работники не любят, когда у белых родителей черные дети. Потому и подумала, вдруг… Не знаю.

– Это всего лишь один из принципов, который относится, к тому же, только к детям, которых усыновили или взяли под опеку. Но ты его родная дочь, так что не беспокойся. И кстати – он бьет тебя?

– Нет! Боже, конечно же нет!

– Я и не сомневалась. Нет, дело совсем не в этом. Но ты, получается, все это время меня подозревала? И не спросила его об этом? Хотя, понимаю, это было бы непросто, да?

Сейчас Венди Стивенс говорила прямо и гораздо более разумно, чем во время своего визита. Может быть, так казалось потому, что Джинни не видела ее приклеенную улыбку – а может, она и не улыбалась вовсе.

– Но в чем тогда дело? – спросила она. Предмет ее беспокойства изменился, но она по-прежнему беспокоилась.

– Мне нужно сначала поговорить с ним. Не думаю, что об этом тебе должна рассказывать я, да еще и вот так, по телефону.

– Но вы же не можете сейчас просто повесить трубку! Я его до девяти вечера не увижу, скорее всего, он задерживается допоздна… Вы же не заберете меня? Не увезете от него?

Джинни знала, что это звучит, как отчаянная просьба о помощи, но ничего не могла с собой поделать; кто знает, какие возможности есть у социальных служб.

– Нет, – ответила Венди Стивенс. – Никто не сможет вас разделить. И никто этого и не хочет, даже если бы и мог.

– Тогда в чем дело? Это из-за мамы? Она жива или еще что-то выяснилось?

Это была безумная догадка, самое странное, что Джинни смогла придумать. Но Венди Стивенс снова умолкла.

– Что ты знаешь о своей матери?

– Только то, что папа рассказал. Она умерла вскоре после моего рождения.

– Ага. Понятно. Слушай меня, Джинни. Все, что сейчас происходит, касается твоего отца, но не сулит ему неприятностей. И не разрушит вашу семью – вообще ничего такого. Но только он должен рассказывать тебе об этом, я не могу. Это было бы неправильно. Поэтому сейчас я позвоню ему на работу и поговорю с ним. Он будет знать все детали – а еще я расскажу, о чем мы с тобой сейчас беседовали…

– Но не говорите, о чем я думала!

– Что мы будто бы решили, что он тебя бьет?

– Да. Не говорите ему об этом, пожалуйста. Не хочу, чтобы он думал… Просто скажите, что я беспокоюсь, ладно?

– Понимаю. И Джинни… Слушай, я снова заеду к вам через несколько дней. Тогда мы сможем еще раз побеседовать, если хочешь.

– Ладно. А почему вы приедете?

– Это тебе папа объяснит. А сейчас беги на работу, а то опоздаешь.

– Точно… Спасибо.

– Пока, Джинни.

В трубке щелкнуло. Джинни медленно поднялась на ноги и поставила ее на место.

Ей так много хотелось рассказать Рианнон, но никак не получалось: в тот день в «Драконе» посетителей оказалось больше, чем за все время его существования. Нужно было разносить кофе, убирать грязные чашки, продавать пончики, сконы и кусочки домашнего пирога миссис Калверт – а еще следить, чтобы столы оставались чистыми и были накрыты к обеду: солонки и перечницы на местах, рядом пакетики сахара и бутылочки с кетчупом. За этими хлопотами девочки и парой слов не успели обменяться.

Днем Рианнон и ее мама собирались пройтись по магазинам, так что после смены времени для разговоров тоже не осталось. Поэтому домой Джинни вернулась расстроенной и весь день рисовала соседскую кошку, которой нравилось спать на стене их сада. Вечером нужно было идти в яхт-клуб и выполнять работу там, и по мере приближения ночи Джинни все больше и больше беспокоилась, ожидая встречи с отцом.

Когда она вернулась, он лежал в саду в гамаке: в руках банка пива, в плеере – старая кассета Пола Саймона. Несмотря на наушники, Джинни слышала музыку: она играла слишком уж громко.

Папа увидел ее и поднялся с гамака. Она села на стул на веранде к нему лицом.

– Пап, Венди Стивенс ведь тебе дозвонилась?

– Да. И сказала, что уже с тобой поговорила.

Видимо, банка пива у него в руке была не первой, потому что говорил он очень аккуратно и медленнее, чем обычно.

– Она обещала, что ты все мне расскажешь.

– Да. Она права. Сначала она мне не понравилась, но, может, я и не прав. Все сложно.

Джинни не знала, что папа имел ввиду, потому что интонация его совсем не изменилась. Было ли все сложно для него или для нее? Оставалось только ждать.

– Джинни, милая, Венди сказала, ты боялась, что тебя могут забрать у меня или что-то в таком духе. Это правда?

– Да. Никто из вас не объяснил мне, что к чему. Я думала, они могут разлучить нас, если захотят. Они ведь иногда делают так, да? Забирают черных детей из белых семей?

– Нет, они не могут. Ни за что. Даже не думай. Дело совершенно в другом. Джинни… у тебя есть брат.

Брат?

Молчание. Джинни не имела ни малейшего понятия, что на это можно сказать. Папа с тревогой наблюдал за ней.