«Я – АНГЕЛ!». Часть вторая: «Между Сциллой и Харибдой» - Сергей Николаевич Зеленин

— Она самая. Баба — ничего плохого не могу сказать: лицом и фигурой ладная, работящая, хозяйственная — но вот «на передок» слаба! Артём то ейный ещё в пятнадцатом где-то в Галиции сгинул (крестится), оставив её с дитём. Погоревала она с год, да и пустилась во все тяжкие: что ни год — то рожает ребёнка и, причём — сама не знает от кого. Последний, так вообще — лицом на какого-то монгола похож…

И помолчав, с крайне озадаченным видом недоумённо чешет-перебирает бороду:

— Спрашивается: где дура-баба умудрилась монгола себе найти?

— Не иначе, как «спящие гены» проснулись… — решил я сумничать, пред тем как продолжить трапезу.

Глаза ширше блюдца под чай:

— «Спящие Гены»⁈

— Со времён «трёхсотлетнего» монголо-болгарского ига, спящие.

Вкратце и «на пальцах», объясняю шо цэ такэ.

Иерей, с крайне уважительным видом перед моей учёностью, протянул:

— Аааа… Вот, оно что оказывается… Так, что? Так можно и арапа какого-нибудь родить?

— «Арапа»? — глаза в потолок, — в смысле — негро-американца? Не исключено, отец! Ибо, как доподлинно выяснили британские учёные — всё человечество родом из Африки.

Тот, неподдельно возмутился:

— Вот, нехристи гадливые!

— Не то слово… Ну здесь сильно постараться надо, чтоб те гены пробудить.

Призадумавшись, Отец Фёдор:

— Не… В нашем Ульяновске таких «старательных» не сыщешь. Да и «монгола» ей заделали — не иначе, как по пьяни.

— Вполне вероятно, бать! Но это уже будет называться «трансмутация» — влияние алкоголя на изменение наследственного вещества.

Чтоб не обострять, перевожу стрелки:

— Это сколько ж, на данный момент у неё «спиногрызов»?

— Ой, погоди — сейчас подчитаю… — загибая пальцы, — Сашка (да ты его знаешь!), Дашка, Наташка… Дальше, по-моему, Сёмка — паскудник эдакий, и…

— Поди, умерло в младенчестве много?

С крайне озадаченным видом:

— Да, в том то и дело, что — нет, ни одного! Другие бабы носятся как квочка над яйцом: дышать на дитё боятся — оберегая от каждого сквозняка… А те — квелые и до года в большинстве не доживают. А эти байстрюки носятся чуть ли не круглый год босиком, едят — кто что подаст и, ни какая лихоманка их не берёт. Удивительно — чудеса да и только!

Что-то такое вспоминается…

Клим рассказывал как-то, что всю выловленную рыбную «мелочь» отдаёт какой-то «дуре», у которой между ног — «как будто проходной двор». Ещё тогда заподозрил: может, часть «байстрюков» — его? Иначе от чего вдруг такая щедрость?

Допив чай, встаю:

— Пойду-ка посижу «у себя», отец…

Понимающе на меня глядя:

— К Софье Николаевне разве не пойдёшь?

— Ммм… Сегодня пожалуй нет.

* * *

Спустя несколько дней, одним прекраснейшим вечерком захожу в гости к Фридриху Залкиндту и застав у него несколько смущённо-покрасневшую Катю Олейникову с помятым подолом, радостно вопию:

— О, как хорошо, что вы сегодня вместе — не придётся по одному вылавливать!

Переглянувшись встревожено, те:

— Зачем «вылавливать», Серафим? Случилось что⁈

— Нормальные хозяева сперва — хотя бы чаем гостя угощают, и лишь потом расспрашивают.

Кладу на стол свёрток и, у тех окончательно от сердца отлегло:

— А с меня, как с «непрошенного гостя» — вкусности к чаю!

Пока Катя бегала на общую кухню вскипятить на примусе чайник, рассматриваю жилищные условия главного и единственного ульяновского педолога:

— Мда… Маловата комнатёнка.

Да и мебелишка, сказать по правде — может вызвать лишь предсмертную тоску, а не немедленную эрекцию в присутствии особы противоположного пола.

«Интересно, где любовью они занимаются? На этом шатком сооружении, — невольно всплыл вопрос, — на полу, на столу или вообще — стоя? Если он её „стояком“ шпилит, то конечно понятно — откуда дети⁈».

Возможно, начинать мне надо было с улучшения его жилищных условий, а не с…

Фридрих со мной согласился, но лишь отчасти:

— Зато своя отдельная комната! А не угол за фанерной перегородкой, какой мне светил — останься я в Москве.

— Согласен! Чтоб преодолеть трудности, — философски замечаю я, — надо регулярно и постоянно убеждать себя, что могло быть ещё хуже.

Наконец после довольно-таки затянувшегося чаепития и неспешного разговора про — как местные, так и международные новости, кладу на стол довольно-таки заляпанную и пыльную тетрадочку:

— Как в первый раз после выздоровления в Нижнем был, купил на барахолке у одного «бывшего»… Да засунул по запарке в чулан и вот только теперь вспомнил! Прочитал и подумал: а вдруг вы заинтересуетесь, мои друзья-педологи.

— Что это?

С некой учёной напыщенностью, как ментор такой:

— Возможно «это» перевернёт вашу «науку о детях» с ног на голову.

Переглядываются с крайне заинтригованным видом:

— Обоснуй, Серафим?

Встав, даю круг по комнате, затем сажусь снова:

— Знаете, какое самое слабое место в вашей педологии — ставящее на ней большой, чёрный и жирный «Андреевский» крест?

Напряглись оба:

— И какое же?

— В ней предполагается иметь дело уже со сравнительно взрослыми детьми — с уже сформировавшимися характерами… А что говорит на этот счёт нам народная мудрость?

— И что же?

— «Учи дитё пока оно поперёк лавки лежит: когда вдоль уляжется — учить уже поздно». Короче, друзья мои, воспитание нового — коммунистического человека, должно начинаться с самого рождения! Точнее: с самих родов его родной матери — ибо кроме неё, родить больше никто не способен «и, ныне и присно и во веки веков»… АМИНЬ!!!

Сдуваю пыль с тетрадки и, с предельной осторожностью раскрыв — аки священные скрижали:

— И вот вам полная методология как это сделать — вплоть до чертежей игрушек.

Первым взял тетрадку Фридрих и лишь прочитав первую страницу, от изумления чуть её не выронил. Этим воспользовалась Катя, выхватив тетрадку и сперва уткнувшись в неё, в свою очередь буквально тут же ойкнула:

— Как им не жалко было бедных малышей⁈

Предельно строго:

— «Жалко» у пчёлки на жопке, товарищ Олейникова! Если прочтёте эту брошюрку целиком, то поймёте: родительская «жалость» — убивает малышей гораздо чаще, чем суровость закаливания и воспитания.

К тому времени главный ульяновский педолог отошёл от культурологического шока и вопросил:

— Кто такие эти «Никитины», Серафим?

— Без понятия! Ясно одно: какие-то ныне неизвестные — ещё дореволюционные, педагоги-новаторы. Так как про них ничего не слышно — должно быть с ними и с их детьми — случилось что-то нехорошее. Вполне могли и