Стихи о вампирах (сборник) - Федор Сологуб

Часть II

Любовь и черствый хлеб средь нищих стен —Прости, Амур! – есть пепел, прах и тлен.Подчас любовь – и в золото одета —Мучительней поста анахорета.Сказания из призрачной страныНепосвященным чужды и темны.Поведай Ликий о себе хоть слово —Нахмурилась бы нравственность сурово,Но столь недолгим был восторга час,Что не послышался шипящей злобы глас.Сам Купидон от ревности мгновеннойК блаженству пары этой совершеннойНад створом двери, что в покой вела,Парил, раскрыв шумящие крыла,И полночи вокруг рассеивалась мгла.

Но вот пришла беда: перед закатом —За пологом, прозрачно розоватым, —(Подвешенный на нити золотой,Колеблем ветром, он вплывал в покойМеж мраморных колоннок, открываяГолубизну эфира), созерцаяДруг друга сквозь ресницы в полусне,На ложе, как на троне, в тишинеЛюбовники покоились счастливо.Но тут донесся вдруг нетерпеливо,Веселый щебет ласточек смутив,Сторожевой трубы пронзительный призыв.Очнулся Ликий: звук не повторился,Но мыслей рой тревожный оживился.Впервые он пурпуровый чертог,Где обитал пленительный порок,Душой обеспокоенной покинул,Стремясь в тот шумный мир, что сам отринул.У Ламии приметливой тотчасНевольно слезы полились из глаз.Она державой радостей владела,Но Ликия блаженство оскудело:Уйдя в раздумье, отдалился он…Над страстью чудился ей погребальный звон.«О чем ты плачешь, дивное творенье?»«О чем твое, скажи мне, размышленье?Оставил ты меня – и тяжелоЛегла забота на твое чело.В твоей груди мне места нет отныне».

Воскликнул он: «В твоих зрачках, богиня,Себя я созерцаю как в раю;Мечтаю страстно, чтоб любовь своюВоспламенить рубиновым гореньем.Каким твое мне сердце ухищреньемВ ловушку заманить и взять в полон —Таить, как аромат таит бутон?До дна испить блаженство поцелуя?Узнать ты хочешь, что в душе храню я?От любопытных восхищенных глазНикто не в силах редкий скрыть алмаз,Пред замершей толпой не возгордиться!Хочу я изумленьем насладитьсяВзволнованных коринфян. Пусть скорей,Встречаемы приветствием друзейИ недругов досадою открытой,На улице, гирляндами увитой,Мы в колесницу брачную взойдемПеред Гимена шумным торжеством».Но Ламия упала на колени:Не сдерживая жалобных молений,Ломала руки, горем сражена.Переменить намеренье онаВозлюбленного пылко заклинала.Задет он был и удивлен немало,Но кроткую строптивицу склонитьК согласию желал – и, может быть,Невольно властью упивался новойТерзать и речью бичевать суровой.Разгневанный ее упорством, онСтал так прекрасен, точно АполлонВ тот миг, когда, Пифона поражая,Вонзилась в пасть змеи стрела златая.Змеи? О нет! Змея ли перед ним?Безропотно со жребием своимОна смирилась, юноше покорна,Во власть любви отдавшись непритворно.Он прошептал в полночной тишине:«Открой же имя сладостное мне!Не спрашивал о нем я, почитаяТебя богиней. Гостья неземная,Как среди смертных ты наречена?Заздравный кубок алого винаПоднимут ли друзья твои высоко,Родные соберутся ль издалека?»«Нет у меня на свете никого,Кто б мог придти на это торжество.Безвестна я в Коринфе многолюдном.Отец и мать навеки беспробуднымПочили сном. Их пыльный склеп забыт,Над урнами лампада не горит:Одна осталась я в роду злосчастном.Из-за тебя в порыве сладострастномПрезрела я завещанный обряд.

Зови гостей, но если нежный взглядИмеет власть, как прежде, над тобою —Пусть Аполлоний с праздничной толпоюНе переступит свадебный порог».Смутился Ликий, но никак не могДобиться объясненья слов столь странных, —И вдруг умолк в объятьях сна нежданных.Обычай был: пред брачным торжествомНевеста покидала отчий домВ час предзакатный, под фатою скрыта.Вслед колеснице радостная свитаБросала с песнопеньями цветы…Но, Ламия, как одинока ты!Без Ликия (отправился он вскореНа пир сзывать родню), в безмерном горе,Отчаявшись безумца убедитьЛюбовь от глаз завистливых таить,Она решилась с ревностною страстьюПридать великолепие несчастью.Откуда к ней явилось столько слугИ кто они – не знал никто вокруг.Под шум незримых крыл зажегся яркимСияньем зал. Неслась к высоким аркамТомительная музыка – она,Казалось, держит в воздухе одна,Стеная от мучительной тревоги,Воздвигнутые волшебством чертоги.Панель из кедра отражала стройВысоких пальм: они над головойВершинами сплелись, и в пышных кронахЗажглись светильники среди ветвей зеленых.Роскошный пир под лиственным шатромБлагоуханья источал. Весь домОна прошла – тиха, бледна, бесстрастна,В наряде дивном царственно-прекрасна.Невидимым прислужникам своимВелит изображением резнымВетвей из мрамора и яшмы темнойУкрасить каждый уголок укромный.Довольная убранством, в свой покойОна взошла, наедине с тоскойУкрылась в тишине уединенья —И там со страхом стала ждать вторженьяГостей зловещих, буйным кутежомГотовых возмутить затворнический дом.

Вот час настал для толков суесловных.Злосчастный Ликий! Тайну нег любовных,Счастливого безмолвия удел —Зачем, глупец тщеславный, ты презрел?

Явилось стадо: шумною гурьбоюТеснясь у входа, с завистью тупоюГлазели гости на роскошный дом,Вознесшийся мгновенным волшебством.На улице, с младенчества известнойВсем обитателям застройкой тесной,Возник дворец диковинно-чудесный.Недоуменно внутрь они спешат;Но средь вошедших некто острый взглядВ убранство дивное вперил сурово,Ступил на мрамор, не сказав ни слова,Угрюм и строг – то Аполлоний был.Холодную усмешку он таил,Как будто мгла запутанного делаПред мыслью зоркой таяла, яснела.

У входа Ликий встретился ему…«Являться не пристало никомуНа пир счастливый гостем нежеланным,И все-таки присутствием незванымСмущу веселье юношей и дев —И ты простишь мне!» Ликий, покраснев,Склонил чело: философа брюзгливостьРассеяла горячая учтивость.

Вступают вместе в пиршественный зал.Благоуханий полон, он сиялТоржественно зажженными огнями.В панелях ярко отражалось пламяСветильников; затейливо вилисьКурений струйки, устремляясь ввысьС треножников священных, что, подъятыНад мягкими коврами, ароматыРаспространяли: ровно пятьдесятКурильниц с миррой выстроилось в ряд.Вдоль стен зеркальных к потолку взлетая,Дымки сплетались и двоились, тая.Овальные столы вознесеныНа львиных лапах и окруженыУдобным ложем; радостно мерцалоВино, внесенное из тьмы подвала;Блестели чаши, грузно-тяжелы.От яств ломились пышные столы,Щедрей даров Церериного рога —И каждый освящен изображеньем бога.

Рабы, гостей в прихожей обступив,Им волосы маслами умастив,Отерли члены губкой благовонной —И, облачившись в белые хитоны,Все двинулись для пиршества возлечьНа шелк, ведя придирчивую речьВполголоса, никак не понимая,Откуда вдруг взялась обитель неземная.

Чуть слышно музыка плыла вокруг,И разносился мелодичный звукНапевной речи эллинской, сначалаНегромкой, но как только развязалаЯзык струя блаженная, гостямУдарив в голову, поднялся гам;Сильнее загремели инструменты —И вот диковинные позументыЗавес тяжелых, весь просторный зал,Что роскошью невиданной сиял,И Ламия в прекрасном облаченьеУже не повергают в изумленье.Спасительное, райское вино!Блаженством оделяешь ты одно.В зенит вознесся Вакх, воспламеняяОгнем глаза и щеки. Дверь резнаяРаскрылась – и невольники внеслиОт Флоры пышный дар – наряд земли:Цветов охапки из лесной долиныПереполняли яркие корзины,Сплетенные из прутьев золотых —Пирующим венки для прихотей любых.

Какой венок для Ламии? Какой —Для Ликия? Каким мудрец седойУвенчан будет? Папоротник с ивойПусть отеняют взор ее тоскливый;Пусть лозы Вакха юноша возьмет —Он в них забвенье страхов обретет;Над лысым лбом философа колючийЧертополох пускай с крапивой жгучейЧинят раздоры. От прикосновеньяХолодной философии – виденьяВолшебные не распадутся ль в прах?Дивились радуге на небесахКогда-то все, а ныне – что нам в ней,Разложенной на тысячу частей?Подрезал разум ангела крыла,Над тайнами линейка верх взяла,Не стало гномов в копи заповедной —И тенью Ламия растаяла бесследной.

Вот, сидя с ней в возглавии стола,Счастливый Ликий от ее челаГлаз не отводит, но, оцепененьеЛюбви стряхнув, он через стол в смущеньиУкрадкой посмотрел: там хмурый ликК ним обратил морщинистый старик.Хотел он кубок, полный до краев,Поднять за мудреца, но столь суровБыл взгляд учителя неблагосклонный,

На юную невесту устремленный,Что, трепеща, поникла та без сил.В тревоге Ликий за руку схватилСвою невесту. Холодом могилыЕму на миг оледенило жилы,Потом жестокий жар вонзился в грудь…«О Ламия, ответь же что-нибудь!Испугана ты – чем? Тебе знаком он?»Забыв про все, не слыша гвалт и гомон,В глаза он впился, смотрит: как чужая,Глядит она, глядит не узнавая,По-прежнему недвижна и бледна —Как будто колдовством поражена.Вскричал он: «Ламия!» В ответ – молчанье.Заслышав крик неистовый, собраньеПритихло; смолк величественный лад.Еще звучала лютня невпопад,Но мирт в венках увял – и постепенноБезмолвье воцарилось. Запах тленаПо зале пробежал – и все вокругСмертельную тоску почувствовали вдруг.Он снова: «Ламия!» в порыве диком —Отозвалось лишь эхо слабым вскриком.«Сгинь, мерзкий сон!» – он возопил в слезах.Вгляделся вновь: не бьется на вискахЛазурной нитью жилка; краски нежнойНа коже щек не видно белоснежной;Запали глубоко глаза в глазницы;Застыли, как у мертвой, острые ресницы.«Прочь, ты – жестокосердый! Прочь, палач!Скрой лживые глаза, скорее спрячь!Иль кара справедливая богов,Невидимо вступающих под кров,Пронзит тебя внезапной слепотой,Оставит в корчах совести больной, —За то, что ты, бесчестный и презренный,Гордыней нечестивой, дерзновеннойМогущество благое попирал,Обманом изощренным оскорблял.Коринфяне! Взгляните на злодея:Под веками, безумьем адским рдея,Взор демона горит… И нет укрытьяЛюбви моей… Коринфяне, взгляните!»«Глупец!» – с презрением софист изрекОхрипшим голосом – и, словно рокСвершился неизбежный, с жалким стономПал Ликий перед призраком склоненным.«Глупец! – вновь Аполлоний произнес,Глаз не спуская с Ламии. – От грозИ бедствий жизни я тебя спасалЗатем ли, чтоб змеи ты жертвой стал?»При слове том у Ламии несчастнойДух захватило: беспощадно-властныйРазил ее, как пикой, острый взор.

Рукою слабой смертный приговорМолила не произносить – напрасно!Софист суровый с ясностью ужасной«Змея!» воскликнул громко… В этот мигПослышался сердца пронзивший крик —И Ламия исчезла… УпоеньеУшло от Ликия, и в то ж мгновеньеУгасла жизнь… Друзьями окружен,Простерт на ложе без движенья он:И обернули тело в свадебный хитон.

Ш. Бодлер