Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Р. Дж. Холлингдейл

немецкого, который дал ему прочесть очерк Ницше об Эрманарихе, выразив при этом свое одобрение; в результате этого Герсдорфф преисполнился решимости познакомиться с Ницше.) Фридрих также приобретал навыки в постижении школьной критики. Он уже прежде читал Писание, но некритическим взглядом верующего человека; теперь он пытался подвергнуть его более вдумчивому, а следовательно, и более критическому прочтению. Он начинал понимать, что небрежное и невежественное чтение Библии не оправдано, ведь к текстам, пришедшим через Грецию и Рим, можно было теперь применить весь ресурс приобретенного гуманитарного знания и исторической критики. На Пасху 1861 г. он прошел конфирмацию вместе с Паулем Дойссеном, также учеником Пфорташуле, и они поддерживали отношения с Ницше вплоть до самой смерти последнего. Недели, предшествовавшие конфирмации, оба они, и Ницше, и Дойссен, пребывали в состоянии некоего религиозного экстаза, быстро, однако, угасшего по окончании церемонии и никогда более не посещавшего их. Дни невинности Ницше были сочтены, и не прошло и года, как он уже готов был объявить религию «плодом детства человечества».

Это была не единственная произошедшая в нем перемена. Наступил беспокойный переходный период, и образцовый ученик начал выказывать признаки неповиновения. Литературная манифестация этого явления вылилась в прозаический фрагмент «Евфорион», написанный на летних каникулах 1862 г. Его сохранил некий Гранье, соученик Ницше, которому тот переслал рукопись 20 июля из Горенцена, где в то время находился. Этот фрагмент – отчасти циничное, отчасти сентиментальное свидетельство юношеского отчаяния. В сопроводительном письме, приложенном к рукописи, Ницше написал: «Я с отвращением отказался от намерения продолжить эту историю после того, как написал первую главу. Посылаю тебе рукопись этого уродца, чтобы ты распорядился ею, как тебе будет угодно»[9].

В первые месяцы 1863 г. поведение его стало решительно скверным, он начал плохо писать. Возникла глубокая привязанность к довольно буйному молодому человеку по имени Гвидо Мейер, у которого вечно были трения со школьной администрацией. Вскоре Мейера и вовсе исключили из школы. В письме матери и сестре Ницше назвал день отъезда Мейера, 1 марта, «самым печальным днем, который когда-либо довелось испытать в Пфорта». У него вошло в привычку засиживаться допоздна за разговорами и выпивкой с вышеупомянутым Гранье, помимо прочих, после чего на утро следующего дня он бывал несколько не в форме и не испытывал особой любви к греческому языку. Кризис разразился в воскресенье 14 апреля. Вместе с приятелем, неким Рихтером, они отправились в ближайший городок Кезен и на железнодорожной станции выпили по четыре пинты пива; на обратном пути в школу они имели несчастье натолкнуться на учителя, с негодованием увидевшего, что Ницше не вполне трезв, а Рихтер и того хуже. Последовало соответствующее наказание, и Ницше на время лишили должности префекта (старосты), что потрясло его до глубины души. В письме матери от следующего вторника он дает обещание постараться привести себя в надлежащее состояние. «Мне нет оправданий, – пишет он, – кроме того, что я не знал, какова моя мера (выпивки), и в тот день мы были немного возбуждены». С этого момента он и впрямь, похоже, подтянулся – во всяком случае, в книге наказаний Пфорташуле более не было о нем никаких записей.

А вот в книге болезней он продолжает фигурировать. Головные боли, начавшиеся у него с приходом в школу, усиливались. Особенно сильный приступ произошел в середине января 1861 г. и повторился в феврале, и мальчика на две недели отпустили домой. Но мигрени продолжали мучить его; в своем дневнике он пишет: «Я должен к этому привыкнуть». В период с марта 1859 г. по май 1864 г. – пока он учился в Пфорташуле – в школьной книге регистрации болезней есть записи о том, что он переболел ревматизмом, катарами, простудами, закупорками сосудов головы в дополнение к головным болям, причем приступы болезней длились в среднем неделю.

Ницше окончил Пфорташуле 4 сентября 1864 г. Он написал Valediktionsarbeit (выпускное сочинение) на тему «Theognide Megarensi» («О Феогниде Мегарском»); работа была написана на латыни и являлась, по сути, его первым оригинальным филологическим исследованием. Выпускной вечер состоялся 7 сентября, после чего он написал самое лучшее из своих ранних стихотворений «Dem unbekannten Gott» («Незнакомому Богу»). На следующий месяц он был зачислен в университет в Бонне в качестве студента филологии и теологии.

Что касается того, что в период учебы в Пфорта Ницше порой был не прочь выпить, то, как известно, в те времена пьянство в частных школах вообще было обычным явлением. В Пруссии Пфорташуле заработала такую же славу, что в Англии приобрела Регби, печально знаменитая числом своих сильно пьющих студентов.

2

Окинув взором литературное творчество Ницше времен Пфорташуле, можно заметить, что начали формироваться стиль, идеи и восприятие зрелого Ницше. Для начала заметим, что основной его интерес по-прежнему составляла поэзия, но побуждение выразить субъективные чувства уже соперничает с жаждой познания. «В настоящий момент меня одолевает невероятная тяга к знанию, к общей картине, – писал он в августе 1859 г., – ее пробудил во мне Гумбольдт. Если б только она стала столь же постоянна, как моя преданность поэзии!» А преданность поэзии постепенно вознаграждалась: он выработал строго ритмический и благозвучный стиль стиха, которым мог выразить свои истинные переживания. В самом раннем из действительно стоящих стихотворений – «Ohne Heimat» («Без дома» или «Без родины»)), написанном 10 августа впервые звучит тема, которая впоследствии появляется снова и снова, как лейтмотив его более поздних сочинений: у него нет дома, но именно поэтому он свободен:

Fluchtge Rosse tragen

Mich ohn Furcht und Zagen

Durch die weite Fern.

Und wer mich sieht, der kennt mich,

Und wer mich kennt, der nennt mich:

Den heimatslosen Herrn…

Niemand darf es wagen

Mich danach zu fragen,

Wo mein Heimat sei:

Ich bin wohl nie gebunden

An Raum und fluchtge Stunden,

Bin wie der Aar so frei!..

(Проворные кони несут меня / без страха и смятения / по пустынным местам. / И кто видит меня – знает меня, / и кто знает меня, называет меня / бездомным человеком. // Никто не смеет / спросить меня о том, / где находится моя родина: / похоже, я ничем не связан, / ни местом и ни летящим временем, / свободный, как орел.)[10]

Сходная идея более конкретным образом выражена в «Капри и Гельголанде», фрагменте некой истории, написанной приблизительно в то же время: «Мы пилигримы в этом мире – мы граждане мира». Он уже мыслит себя