Мужчина на всю жизнь - Гред Фукс

Сперва они рыскали по окрестностям и, должно быть, изрядно галдели. Им было скучно. На старика они поначалу совсем не обращали внимания, быть может, оттого, что он мало двигался и редко разговаривал. Обычно он просто сидел, глядя на воду.

Но в один прекрасный день Хайнц вдруг как бы взглянул на него другими глазами и тотчас спросил себя, что интересного можно увидеть в воде. И тоже посмотрел на воду. И увидел воду.

Почувствовал ее запах. Узнал, как она выглядит в жаркий полдень и как — вечером. Чем она пахнет по утрам, в полдень или ближе к сумеркам. Увидел лес, небо, камыши. Увидел небо на закате и перед восходом.

Они остались там до конца отпуска. Больше ничего не произошло. Они все реже разговаривали друг с другом, и впервые в жизни он совсем не испытывал страха. Только благоговение перед самим собой, перед другом, перед стариком, перед человечеством вообще.

В нем никогда не было ненависти к противникам. Кроме разве что одного. Он забыл его имя. Адольф Как-его-там. Из Пиннеберга. Маляр. Пьяница и в то же время чудо спортивной формы. Удар, как у чемпиона мира. Они снова и снова встречались на ринге. У парня была гнусная манера, боксируя, попросту избивать противника, он действовал точно вышибала в пивной, но и у Хайнца левая работала быстро и мощно, как кувалда. До чего он ненавидел эту дремучую физиономию, вообще этого парня с засаленными светлыми патлами. Вот чем хорош бокс — можно выплеснуть свою злость в открытом бою. Видеть перед собой противника. Не все ведь в мире делается исподтишка.

Хотя Марион работала, в доме по-прежнему царил полный порядок. Она уходила вместе с детьми, но, когда он поднимался с постели, завтрак стоял на столе. Обед Марион готовила с вечера, им оставалось только разогреть. Она много рассказывала о работницах на складе в "Карштадте", о мастере, о шоферах. В ее обязанности входило распаковывать товар. Он не прерывал ее, но и не вникал в то, что она говорила. Ну что интересного можно рассказать о такой работе?

От Вальтера до сих пор не было вестей. Он долго боролся с собой, потом позвонил.

— Слушай, как хорошо, что ты мне напомнил. Все на мази. Не волнуйся. Можешь на меня рассчитывать.

Он был не в силах сидеть сложа руки. Надо хоть что-то делать, пусть даже пылесосить квартиру, мыть ванную, готовить еду, стирать белье. Он сгорал от нетерпения, ожидая известий, чем дальше, тем больше, и вскоре уже садился около одиннадцати с сигаретой и чашкой кофе за кухонный стол, как когда-то Марион, устраивал себе первый перерыв.

А в один из дней достал из чулана и приладил на место обещанный тепловой экран.

— Гляди-ка, — сказал Карстен.

— Практично, — сказала Рита.

Марион тоже похвалила его. И не только за экран. Она вообще как раз собиралась ему сказать, что он ведет себя великолепно, прямо образцово.

— Ну, а что вы натворили сегодня у себя в магазине? — спросил он смущенно, чтобы отвлечь ее от этой темы.

— То есть?

— Мне кажется, у вас всегда весело. Как там поживает эта ваша толстуха, сто килограммов чистого усердия… Маркварт, что ли?

— А, ты имеешь в виду Райсмюллершу, — догадалась Марион.

— Да не все ли равно…

Имена работниц, даже тех, о ком она рассказывала постоянно, до сих пор ничего ему не говорили.

Ее определили на центральный склад, в секцию, где распаковывали главным образом ткани и галантерею: здесь все это регистрировали, а после распределяли по другим складским помещениям. Вначале она помогала за разными столами, потом нашла себе постоянное место рядом с фрау Райсмюллер и Иреной. Мастер и трое грузчиков, в чьи обязанности входило вскрывать ящики и контейнеры, то есть выполнять тяжелую физическую работу, были единственными мужчинами среди без малого трех десятков женщин. Добровольно никто из мужчин к ним зайти не отваживался.

Здесь, внизу, мужчины производили смешное впечатление. В их адрес тут сыпались только колкости. И действительно, любой мужчина, забредавший сюда по ошибке (за исключением мастера и тех троих, державшихся особняком), выглядел глупо. Большинство пыталось весело отшучиваться, но женщин было слишком много, и подобные состязания всегда оканчивались для сильного пола плачевно. Иные, случалось, затевали перебранку, как правило молодые шоферы в кожаных куртках, с татуировкой на руках и на груди. Не редко дело едва не доходило до рукоприкладства.

— Нормально они себя вести не умеют. Так, что ли? — сказала Марион в один из своих первых рабочих дней.

— Мы тоже ведем себя ненормально, — сказала Ирена. Она была разведена, у нее были две дочки, примерно возраста Карстена и Риты.

— Мужикам нужно постоянно давать отмазку. Это единственное, что они понимают, — вставила Райсмюллерша.

— А может быть, это единственное, что понимаешь ты, — тихонько пробормотала Ирена, так чтобы Райсмюллерша не услышала.

Сколько пакетов попадало к ним на стол, определял мастер. И темп он задавал бешеный. Марион не понимала, как Ирена при ее-то хрупкости выдерживает такое. У нее самой, во всяком случае, после двух часов работы руки и плечи словно наливались свинцом. А уж ноги и подавно.

— У тебя неудобная обувь, — сказала Ирена.

Как бы то ни было, работа на складе — это нечто совсем новое, вовсе не похожее на хлопоты по дому. На первых порах кажущаяся неразбериха вокруг действовала на нее оглушающе. Она даже подумала, что никогда не сможет здесь ориентироваться. Но другие работницы пришли на помощь, они оставляли ей самые простые операции, так что она находила время осмотреться. Удержится ли она на этом месте, зависело от того, насколько быстро она сумеет приспособиться. Ей казалось, что остальные работают с невероятной ловкостью и в полном молчаливом единении. Все делалось как будто сообща, одна она ничегошеньки не понимала. А иногда даже мешала. У мастера, мрачноватого пожилого мужчины, дел и так было по горло, где уж тут думать о ней. И опять же не стоит мозолить ему глаза. В конце концов Ирена сжалилась над ней и многое объяснила.

— Стресс большей частью возникает как результат приспособления к новым условиям, — сказала Ирена. — Ничего, постепенно разберешься что к чему, войдешь в ритм и все наладится. Тогда тебе не придется так перенапрягаться.

На обратном пути, в метро, Марион нередко засыпала. Она все-таки думала, что будет иначе. Но дома держалась так, словно только что вернулась с приятной прогулки по магазинам.

Хайнц забрал себе в голову научить их наконец играть в скат. Глупо ведь: все играют, а они сидят разиня рот.

Хочешь не хочешь — торчи теперь по вечерам за картами.

— С двумя, играю три. Ноль, большой шлем, без четырех, игра сделана… Ты должна раскрыть карты! — кричал он. — Ну как ты можешь играть на пиках! Вот этим, конечно, и еще раз черви. Видишь, теперь их карта бита.

Когда он сам выходил из игры, то бегал вокруг стола и всем подсказывал.

В конце концов он не выдержал и опять позвонил Вальтеру. Тот уже уехал, как и говорил, в Хаммерфорс. "Он просил меня передать, чтобы вы попытали счастья в отделе кадров", — ответила Вальтерова жена. Швырнув трубку, он сказал себе, что надо взять себя в руки. Любой ценой. Чтоб никто ничего не заметил.

— Ну как ты только можешь с такой картой предлагать игру на трефах? Да для чего ты здесь сидишь? У тебя же на руках ничего приличного нет. Сплошная мелочь.

Сначала Карстен взялся за дело с превеликим усердием. Но мало-помалу сник и заскучал.

— Ну, карта, ну, разномасть… Крести, все на месте… Короткий путь, долгая масть.

— Хайнц, я больше не могу, — сказала в конце концов Марион. — По-моему, сегодня мы уже ничему не научимся. Да и детям пора спать. Нам всем нужно выспаться.

И все же вешать нос они не собирались. У них в доме сейчас и вправду царило удивительное настроение. Получив свое первое жалованье, Марион каждый день приходила домой со все более туго набитыми разноцветными пакетами.

Теперь они без конца что-то варили, жарили, парили. Вместе с детьми Марион изучала поваренные книги. Они пекли пироги по русским рецептам. Вечерами на скорую руку делались еще и блинчики с вареньем, шипел на сковородке натуральный бифштекс. Он отказывался от всего этого, говорил, что нет аппетита.

— Кстати, вчера я возобновила выплаты за автомобиль, — сказала она как-то вечером.

Он притворился, будто не слышит, но на следующий день ключи от машины висели на привычном месте.

Никто не должен ничего заметить. Он взял себя в руки. К сожалению, заявил он детям, он не мог раньше уделять им достаточно времени, но теперь все будет по-другому. И подсел к Карстену за кухонный стол.

— Не обращай на меня внимания, продолжай.

Карстен уставился на чистый лист бумаги. Помедлил, собрался с духом и написал половину предложения.

— Почему же ты не пишешь дальше?