Паровой каток - Джеймс Макклар

* *.'*

Крамер высадил Зонди перед мэрией и направился на Аркейд Авеню, к дому 49, где, судя по телефонной книге, у доктора Мэтьюза были дом и приемная. Правда, шел уже двенадцатый час, но, в конце концов, Мэтыоз был врач, а дело — неотложное. Специалист по магнитозаписи был любителем, корректором в редакции «Газетт», и все равно йе уходил домой до часу ночи.

Зонди отбыл с заданием отыскать Шу-Шу. Того нужно было доставить вместе с тележкой на угол Де Вит Стрит и Пэрейд и ждать там указаний.

Еще четыре года назад Шу-Шу был шефом банды рекетиров, вымогавших деньги за так называемую охрану, неподалеку от Треккерсбурга, в негритянском пригороде Писхэйвен. Каждую пятницу два десятка своих ребят он направлял на конечную остановку автобуса, и те сопровождали приехавших с только что полученной недельной зарплатой домой, требуя за это каждый раз всего один ранд. Сумма не бог весть какая, но если ночь была удачной особенно после того, как какой-нибудь идиот отказывался от услуг и получал хорошую взбучку — то жаловаться не приходилось.

Потом он принял важное решение — перебраться на конечную станцию в Квела Вилледж, сочтя, что его единственными конкурентами будет там лишь кучка хулиганов-подростков, которые не слишком напрягались, добывая таким образом деньги на баб и выпивку. Он и вправду никогда не слышал, чтобы там хоть когда-нибудь что-то стряслось. Но вот почему он ничего не слышал — это наконец выяснилось, и самым ужасным образом.

Когда наступил вечер первой пятницы, парни его вернулись с потрясающей новостью: остановку в Квеле кто-то уже обслуживал, и притом так ловко, что пассажиров обирали прямо на месте, и никто не мог понять, как это происходит.

Когда Шу-Шу спокойно воспринял эту новость, ребята его были крайне удивлены и обеспокоены. Обычно он раздраженно и яростно реагировал на любые препятствия. Но эти его парни были новичками и не знали его достаточно долго, чтобы понять, что он добился своего, старательно подражая тем, кого почтительно именовал «большими мастерами».

А на этот раз мастера оказались и вправду большими. Шу-Шу был ужасно взволнован и решил как следует все проследить, чтобы внедрить ту же систему в Писхейвене, где новый план освещения улиц угрожал перечеркнуть его прежние методы.

И на следующей неделе он послал всех своих людей. Это было рискованно, но риск того стоил. Все они получили точные инструкции — ничего не делать, только наблюдать. Шу-Шу надеялся, что занятые своим делом мастера ничего не заметят.

Еще одна ошибка. Те решили преподать урок — и распространить свои операции на Писхэйвен. В результате когда Шу-Шу около полуночи услышал стук в двери и кинулся открывать, в них он нарвался на мастеров и это стало началом его конца.

Все призошло очень быстро. Сбив его с ног на продавленную кушетку, распороли сорочку марки «Палм-Бич» до самого воротника. На мгновенье вспыхнула зажигалка. Первый угол спицей был нанесен в район кобчика — чтобы лишить его ног; но это было только началом. Потом острие спицы стало перемещаться все выше. И руки тоже. И ещё выше. И снова укол в позвоночник.

Чистые ранки закрылись через три дня. Невропатолог в писхейвенской больнице считал доказательство стерильности ещё более угрожающим, чем потрясающее знание преступником анатомии. Об этом он сказал доктору. Стридому. Полицейский врач пожал плечами: в этой больнице ничего сделать не смогут и смешно будет им заниматься такими случаями, когда стольким пациентам приходится лежать на циновках под кроватями с тяжелобольными.

И на четвертый день Шу-Шу выписали. Два санитара вынесли его вон и усадили на газон в нескольких метрах от входа в больницу. Там он просидел белея пластырем сквозь разорванную сорочку — до полудня; солнце и жажда допекли его так, что он начал призывать на помощь.

Та пришла в образе Гершвина Мкизи, как раз отправившегося за свежим уловом. Гершвин держал в руках всех нищих Треккерсбурга и часто отправлялся на поиски новых экспонатов, которых стратегически размещал по городу; он был в непрерывном поиске все новых эффектов. Этот случай даже не требовал доработки.

От властей по инвалидности Шу-Шу мог рассчитывать на полбуханки хлеба в день. Гершвин мог предложить две буханки, немного мяса, кувшин пива и крышу над головой, — плюс компанию таких же несчастных, которые помогали друг другу в таких интимных вопросах, как кормление, переодевание, передвижение и испражнение.

Шу-Шу согласился, не сказав ни слова, и потом уже редко когда говорил.

Чернокожий полицейский, только что закончивший училище, попытался было начать расследование. Шу-Шу кое-что ему намекнул, но быстро умолк. Начальники полицейского раскритиковали его правописание в рапортах и этим все кончилось. В конце концов, от этого преступления общество только выиграло.

Но теперь Крамер потребовал, чтобы Шу-Шу прервал свое молчание. Ему не доставляла удовольствия перспектива допрашивать полумертвого человека, но, с другой стороны, он не собирался с ним церемониться. Знал, что совпадение тут вполне может быть случайным. Но ещё он знал, что Шу-Шу должен был видеть нападавших и что с тех пор его очень интересует все, что касается велосипедных спиц.

Крамер свернул на Аркойд Авеню и притормозил. Когда фары осветили бронзовую табличку, выключил мотор и свернул на газон. Выходя, заметил перед домом по другую сторону улицы с полдюжины машин, чьи хозяева, несомненно, собрались на празднование какого-нибудь юбилея, как было принято в подобных кварталах.

В несколько шагов пересек газон и позвонил.

Доктор Мэтьюз стоял в прихожей, балансируя на одной ноге. Выдвинув другую, как противовес, он сумел удержать телефон, в то время как свободной рукой поворачивал ручку двери.

— Полиция, — бросил Крамер, закрывая за собой массивные двери.

Он тут же заметил две вещи; полную тишину и запах эфира. Еще один, чьи занятия требовали звукризоля-ции — и ещё один повод перестать дышать носом. Он решил убедиться, не открыто ли хоть одно окно, скрытое тяжелыми шторами. Ни одно. Никто тут ничего не касался лет пятьдесят, судя по виду комнаты. Викторианская мебель с кожаной обивкой, медицинские инструменты в чем-то вроде музейных витрин… На противоположной стороне улицы на заднем сиденьи одной из машин что-то двигалось — видно и на юное поколение действовал горячий ветер.

Крамер обернулся, взглянув на диван, стоявший в одном углу и полуприкрытый ширмой. Так это здесь мисс Ле Руке считала возможным и уместным раздеться и лечь. Ужасно. Вся комната выглядела просто отталкивающе. Явно не то место, где можно спокойно воспринять новость, что вам осталось только три месяца жизни. Для этого следовало очутиться в одном из безвкусных небоскребов с прелестными девицами за стойками, которые непрестанно улыбаются вам, когда вы входите и идете к лифту. В лучшем случае в такой комнате можно было обсуждать проблемы седалищной части тела. Но если это действительно был уровень доктора Мэтьюза, многого ожидать не стоило.

А вот и врач появился в комнате; шагал он очень легко для такого тучного человека, легкие туфли ступали бесшумно. Сходство с фотографией его матери, стоявшей на столе, было поразительным — кроме его закрученных кверху усиков.

— Что привело вас сюда, лейтенант? Не говорите мне ничего — я опростоволосился, и доктор Стридом тоже, так что каждый заслужил свое. Врач помолчал и наморщил лоб. — Но он был со мною довольно груб. Я сказал ему о болезни девушки, о том, что у неё был врожденный порок сердца. Но на него это совсем не подействовало. И он был очень груб, когда я сообщил, что у меня нет её предыдущей истории болезни, но ведь врач должен верить пациентам, не так ли?

— И врачам тоже, — заметил Крамер.

— Разумеется! — воскликнул доктор Мэтьюз. — Я, конечно, обратился в гильдию врачей, и только что говорил с юрисконсультом, звонил ему прямо домой. Он сказал мне, правда неофициально, что, по его мнению, меня не в чем упрекнуть. Нельзя же требовать официального вскрытия каждый раз, когда кто-то испустит дух.

— Но ведь ей было всего двадцать два…

— Господи, но у неё в девять лет нашли порок сердца…

— Это только слова, — отрезал Крамер.

Доктор обиженно отвернулся и заходил взад и вперед, демонстративно что-то мурлыкая. Но наконец остановился у письменного стола, начал копаться по карманам и доставать из них стетоскоп, аурископ, офтальмоскоп, шпатели из нержавейки… Как будто он летел на воздушном шаре и сбрасывал балласт, чтобы набрать высоту. Потом упал в свое вращающееся кресло и халат его лег красивыми плавными складками.

Крамер взял офтальмоскоп, включил его и поводил узким лучиком по комнате, остановив его наконец на розовой физиономии врача.

— Вы подробно её обследовали? — размеренно спросил он.

— Разумеется.