Академия под ударом (СИ) - Петровичева Лариса

Возле ног Элизы что-то завозилось и негромко запищало. Оберон увидел рыжего щенка — маленького, пушистого, смотревшего с самым несчастным и умоляющим видом: возьмите меня, пожалейте меня! Элиза ахнула, присела к щенку, погладила, защебетала что-то бессмысленно ласковое.

— Какой маленький! Ты чей?

Щенок, разумеется, не ответил. Он усердно замахал хвостишком, пустился чуть ли не в пляс: Элиза понравилась ему, и он всеми силами старался показать, насколько он хорош и каким замечательным другом и защитником станет. От шерсти рассыпались искры, прожгли подол дорожного платья, но Элиза этого не заметила.

— Это не собака, — произнес Оберон, всмотревшись в щенка. — Это квиссоле, у них тут, должно быть, лежка неподалеку.

— Квиссоле? — удивленно спросила Элиза, гладя щенка. — Что это?

— Магический зверь, — объяснил Оберон. — В древние времена они сопровождали каждого мага. Если хотите, возьмите его. В академии можно держать животных.

Элизе не надо было предлагать дважды. Она подхватила щенка на руки, рассмеялась, и Оберону подумалось, что это, должно быть, первое радостное событие для девушки за много дней. И в замке ей будет не так одиноко и тоскливо.

— Спасибо, — она посмотрела на Оберона с таким теплом и любовью, что ему сделалось мучительно неловко, почти как утром в столовой. — Мне всегда хотелось завести собаку.

— Вот и она, — улыбнулся Оберон. Поезд подошел к перрону, и проводники принялись открывать двери и ставить лесенки для пассажиров. Засуетились мальчишки в красных сюртучках, катя телеги с чемоданами и коробками в сторону отсеков для багажа. Элиза вдруг вздохнула, словно вспомнила, где находится и куда едет.

— Нам пора? — спросила она. Оберон кивнул, девушка взяла его под руку, и они пошли к проводнику.

В купе уже горели лампы, а на столике лежала свежая газета, и стояли стаканы с чаем и вазочка с печеньем. Элиза сняла шляпку, села и, сбросив пелерину, принялась устраивать в ней гнездо для щенка. Тот со знанием дела вытер лапки о ковер, запрыгнул к хозяйке и свернулся клубочком среди шелка и кружев. Элиза забыла о своих бедах, и Оберон поймал себя на мысли о том, что теперь ему тоже легко.

Он откинулся на мягкую спинку дивана, взял газету. Стенания по поводу смерти ее величества Раймунды уже успели утратить истерический тон: в основном, все статьи прославляли будущего государя. Оберон перевернул страницу и снова подумал: как хорошо, что он может позволить себе относиться к королям и их воле с исключительным равнодушием.

Ни один владыка не станет спорить с магами. Маги защищают мир и людей от порождений тьмы, и вызывать их гнев — значит ставить под удар всю страну.

Не будет Оберон и его товарищи лазать летом по болотам — к осени навьи опустошат Восточный предел. Там, где сейчас поселки и пшеничные поля, будет лишь бесплодная земля.

— Что там пишут? — поинтересовалась Элиза. В коридоре послышались шаги, в соседнем купе громко потребовали вина. По перрону пробежал последний мальчишка в красном, волок забытый чемодан. Проводник грозил ему кулаком, но мальчишка не обращал внимания.

— Все, как обычно, — ответил Оберон. — Ее величество Раймунда была славной государыней, ее сын будет славным государем. Вы уже придумали, как его назовете?

Щенок звонко чихнул, зевнул и закрыл глаза. Было видно, что он уверен: его жизнь удалась. Элиза улыбнулась.

— Пайпер, — сказала она. — Есть такой цветок, пайперлин розовый. На юге. Отец рассказывал мне о нем.

— Отличное имя, — одобрил Оберон. — Вообще квиссоле замечательные звери. Верные, ласковые. Он станет вам настоящим другом.

Поезд мягко качнулся, попятился назад и медленно-медленно поплыл вперед. Провожавшие махали пассажирам, дождь шел все сильнее, и Оберон ощутил ту легкую грусть, которая всегда бывает, когда уезжаешь. Элиза смотрела в окно с усталой задумчивостью, и Оберон невольно пожалел ее. Вся ее жизнь переменилась ровно за сутки — вот она едет на север, в академию, которой иногда пугают детей, и ей еще никогда не было так грустно и одиноко.

— Все будет хорошо, — серьезно сказал Оберон. — В академии вы будете в полной безопасности, а соседство со мной скоро закончится. Не вечной же будет эта цепь.

— Я никогда никуда не уезжала, — призналась Элиза. — Мне сейчас не по себе.

Она не успела договорить.

Оберон запер дверь в купе сразу же, как только они вошли — и сейчас ее открыли ключом проводника. Он успел выставить защитный блок и в то же мгновение почувствовал удар в грудь, а затем в живот.

Его сбросило с дивана на пол. Газета взлетела испуганной птицей, упала на диван, и издалека донесся свист. В купе скользнул темный силуэт — высокий мужчина держал в руке самый заурядный пистолет, к дулу золотым шнурком был прикреплен артефакт, усиливающий выстрел.

Вместо лица клубилась тьма, дымная, пахнущая гарью — падая в колодец без дна, Оберон смотрел в эту тьму, и в голове пульсировало: «Вот и все. Вот и все». Кажется, Элиза вскрикнула и затихла. Сквозь пульсирующую боль, что выворачивала его наизнанку, Оберон все же смог швырнуть отражающее заклинание — и в этот момент его ударило снова, впечатывая во мрак огненным кулаком.

Далеко-далеко завизжал Пайпер. Умолк.

— Вытягивайте ее. Я справлюсь.

Голос Оберона долетал до Элизы глухо, словно через подушку. Кругом был серый сумрак, сквозь который пробивалась боль в груди. Вот пришло осторожное прикосновение, исчезло, и боль неохотно сделала шаг назад. Элизу потянуло куда-то вверх, к звукам, жизни, свету.

Где она? Что случилось?

— Миледи? Вы меня слышите?

А это уже говорил незнакомец, возможно, тот, кто до нее дотронулся. Врач? Ее ранили?

Элиза попробовала открыть глаза и вскрикнула — таким злым и обжигающим был свет, полоснувший по зрачкам. Она зажмурилась, по щекам потекли слезы.

— Приходит в себя, — услышала Элиза, и говоривший восторженно добавил: — Вы совершили невозможное, милорд. Пять выстрелов! Ваша защита смогла отбить все!

Кажется, в их купе вошел человек, кажется, он стрелял. Элиза вспомнила, как от руки Оберона, выброшенной в сторону черной фигуры, растекся ослепляющий свет, а потом померк. Потом все померкло, остался лишь ужас понимания.

Это смерть. Им не вернуться.

Но Оберон поднял руку, и смерть захлебнулась своей яростью и отступила.

— Миледи? — в очередной раз окликнули Элизу.

— Где мы? — спросил женский голос, и Элиза удивленно поняла, что это она и спрашивает.

— В поезде, — с готовностью откликнулся незнакомец. — В медицинском вагоне. В вас и милорда Ренара стреляли.

Значит, ей не померещилось. Значит, те, кто отправил сгибельника, повторили свою попытку.

Только сейчас Элиза поняла, насколько велика была опасность, и как ей повезло, что вчера сластолист на окне увидел именно Оберон Ренар. Увидел и решил зайти в дом. Окажись на его месте кто-то другой… нет, Элизе страшно было даже думать об этом.

До руки Элизы дотронулись — прикосновение было осторожным, словно человек боялся как-то навредить ей. Элиза открыла глаза и сначала ничего не видела, кроме ослепительной белизны. Потом она увидела, что лежит на белой койке, и такая же белая простыня аккуратно прикрывает ее тело. Оберон сидел рядом на маленьком стуле, и женщина в зеленом халате врача бинтовала его грудь и плечо.

Элиза перевела взгляд правее и увидела сверкающий металлический лоток с каким-то тряпьем — окровавленным, страшным. Она узнала в нем рубашку Ренара, и ее окатило холодом. Чуть поодаль лежало ее собственное платье — чистое, без дыр и кровавых пятен.

— Как самочувствие? — в поле зрения появился мужчина в зеленом одеянии, судя по манере держаться, здешний главный врач. Взяв Элизу за запястье, он сосчитал пульс, заглянул ей в глаза и довольно кивнул.

— Не знаю, — выдохнула Элиза. — Рада, что жива.

— Благодарите вашего спутника, — серьезно сказал врач. — Он успел выставить защитную пелену, она отразила пули. Вас обоих сильно задело отдачей, но это, по счастью, не смертельно. Уже завтра все будет хорошо. И хорошо, что в поездах дальнего следования есть медицинские вагоны! Мы вовремя успели прийти к вам на помощь.