Мужчины двенадцати лет - Альваро Юнке

Тетка что-то сердито пробурчала, Дамиан не расслышал что. Дядя продолжал:

— Мой брат хотел, чтобы его сын стал архитектором. Должен же я чем-нибудь заплатить брату за все его заботы, за всю его доброту, за все его терпение! Я буду работать, чтобы его сын учился, чтобы он стал архитектором, как хотел брат. Разве это не будет справедливо? Мне кажется, я рассуждаю правильно и разумно. Если бы я задолжал что-нибудь лавочнику, ты первая нашла бы, что будет вполне разумно и справедливо, если я ему отдам долг. Верно ведь? Ну вот, а раз у меня есть долг по отношению к брату, значит, я ему должен уплатить. Вот как!

— Но ведь твой брат умер… — попробовала возразить тетка, которую дядино рассуждение не до конца убедило.

— Умер! Вот так причина, чтобы не платить долгов! Если бы лавочник умер, я бы уплатил долг вдове. Умер, говоришь, брат? Ну вот, я и плачу его сыну!

— Да, но у своего сына отнимаешь, — упорствовала тетка. — На ученье племянника ты потратишь все свои сбережения, а когда нужно будет родному сыну, то взять будет неоткуда.

Дядя рассердился.

— Да что с тобой говорить! — закричал он. — Бесполезно с тобой говорить! Ты этого не понимаешь и никогда не поймешь! И не потому, что ты твердолобая — ты не твердолобая. У тебя сердце жесткое, вот что! А такие вещи не головой — сердцем понимать надо… И кончен разговор!

Он погасил свет, намереваясь уснуть. Тетка еще некоторое время что-то ворчала, но Дамиан не мог расслышать ее слов. Долго не мог он успокоиться. Мысли так и кипели в его мозгу. Был момент, когда ему захотелось немедленно встать с постели, идти к дяде и сказать ему, что пойдет работать, что не будет больше учиться. Но что-то удержало его от этого шага.

Наконец он уснул. Утром, за чашкой кофе, Дамиан сказал:

— Ночью мне папа снился.

— Да? А как он тебе приснился? — спросил дядя.

— Мне снилось, что он мне сказал: «Дамиан, брось ученье.

Ты должен идти работать…» Так что, дядя, я, знаешь, думаю…

— Что? — спросил дядя, побледнев. — Что ты думаешь, а?

— Я думаю бросить школу…

— Ни за что! — крикнул дядя, стукнув кулаком по столу. — Ни за что! — повторил он еще громче и стукнул кулаком по столу еще сильнее.

Дамиан, собравшись с духом, попробовал его убедить:

— Видите, сам папа сказал…

— Это он тебе во сне сказал. Значит, ты должен продолжать учиться. Сны всегда надо понимать наоборот. Если снятся похороны — к долгой жизни. Если снятся мыши — к деньгам… Правда, Корина? — обратился он к жене, надеясь, что она его поддержит.

Но она не поддержала, только заметила:

— Не всегда…

— Все равно! — закричал дядя, — Все равно! Ты будешь продолжать учиться… И кончен разговор!

Он встал из-за стола и, на ходу допив свой кофе, поспешил на работу.

Благородное поведение мальчика не смягчило сердце тетки. С первого же дня она начала против него глухую войну, поминутно раздражаясь, придираясь к мелочам, словно хотела капля за каплей вылить на него ту ненависть, которая распирала ее душу. Дамиан не подавал виду, что что-нибудь замечает. Когда, бывало, он, сидя в уголке, учит свои уроки, а тетка рядом гладит и нарочно громко поет, Дамиан только закрывает уши руками и продолжает заниматься. Или вечером, когда она на цыпочках подходит в темноте к его кровати, стаскивает с него плюшевое одеяло и накрывает им своего сына, Дамиан лежит не шелохнувшись, притворяясь, что спит. Или еще за обедом, когда она кладет ему самый жесткий кусок мяса, Дамиан молчит — ведь он слишком голоден, чтобы отказаться; в конце концов, если поэнергичнее жевать… Дяде Дамиан никогда ничего не говорил. Зачем? Хорошо, что дядя не замечает. Как раньше отец, дядя с интересом расспрашивал его о занятиях и бывал по-настоящему счастлив, когда племянник рассказывал ему что-нибудь из истории или, отвечая на его вопросы, говорил, как тот или иной предмет называется по-французски.

За завтраком, когда муж был на работе, хозяйка ставила перед каждым из мальчиков по тарелке супа, но в тарелку сына всегда выливала яйцо.

Когда она впервые вылила яйцо в тарелку Сиксто, а в тарелку Дамиана не вылила, Дамиан поднял голову и серьезно посмотрел на нее.

Она смутилась и сочла необходимым объяснить:

— Он слабый. Ему нужно больше, чем тебе.

Тогда только Дамиан понял до конца эту мелкую душу. Он словно прочел эту душу в маленьких, сверкающих злобными искрами глазках женщины, в выражении ее лица, одновременно испуганном и ликующем. Он почувствовал, как слезь) бросились ему в глаза и какой-то комок застрял в горле, мешая дышать. Ведь он пришел сюда, ища утешения, с сердцем, полным любви. Почему же эта женщина так жестоко обращается с ним? Он пожал плечами и, глубоко засунув в рот ложку, проглотил вместе с супом подступившие к горлу слезы. И только тогда смог выговорить, стараясь, чтобы тетка не заметила, что он лжет:

— Да я совсем не люблю яйцо в супе!

Мальчики очень привязались друг к другу. Это приводило в отчаяние мать Сиксто. Она хотела поссорить их. Если бы они стали врагами, это был бы лишний повод для нападок на Дамиана. Но младший, болезненный и хилый, с обожанием смотрел на старшего, такого большого и сильного. Гораздо сильнее, чем наговоры матери, всячески старавшейся восстановить его против Дамиана, действовали на Сиксто поступки брата, который помогал ему готовить уроки и заходил за ним в школу, если узнавал, что его обижают. Этот высокий, широкоплечий мальчик со светлыми волосами и синими глазами — который сжимал кулаки, и при этом кулаки у него были как у взрослого, и который, как взрослый, носил сороковой номер ботинок — внушал худенькому Сиксто самое глубокое уважение. Кроме того, этот великан, этот силач, способный поднять Сиксто одной рукой и нести целый квартал, ни капельки при этом не устав, был его двоюродный брат, жил с ним в одной комнате и сам взял его под свою защиту.

Мальчик просто слышать не мог наговоров матери, которая тщетно пыталась перелить в сердце сына хоть каплю ненависти, наполнявшей ее собственное сердце. Стараясь почаще застать Сиксто одного, она подолгу с ним беседовала, всячески оговаривая Дамиана. Все ее усилия были бесполезны. Сиксто немедленно бежал искать Дамиана и с восторгом выкладывал ему все, что только что говорила мать. От этих разговоров он сам чувствовал большое удовлетворение, потому что ему казалось, что, оказывая такое доверие брату, он хоть как-то платит ему за его бесценное покровительство, за дружбу и защиту.

— Знаешь, Дамиан, — сказал однажды Сиксто, — сегодня мать опять говорила про тебя плохое.

— Да? А что же она говорила?

— Она сказала, что из-за тебя я буду каменщиком, что папа тратит все свои сбережения на твои занятия, что я не должен тебя любить, что ты мой враг… «Нет, мама, — сказал я, — Дамиан мне не враг! Он меня защищает, уроки мне помогает готовить, ходит со мной на реку купаться, водит меня в кино…» Я не слушаю маму. Что она может понимать! Правда?

— Не знаю, что тебе сказать, ты сам решай. Если ты думаешь, что я твой враг, не дружи со мной…

— Да нет, Дамиан, я думаю, что ты мой друг! — И мальчик ласково жался к Дамиану, глядя на него снизу вверх, как на высокую башню.

Дамиан положил свою большую руку на плечо брата и притянул его к себе:

— Ты мой братишка! Твой папа и мой папа очень любили друг друга, и мы с тобой должны друг друга любить.

— Верно, Дамиан! Пускай мама говорит что хочет. Все, что она мне будет говорить, я тебе буду потом рассказывать. Вот видишь, я не обращаю на нее внимания. Какая она плохая, мама! Да?

— Я не знаю, плохая твоя мама или хорошая, но она тебе мать…

После этого разговора дети подружились еще больше. А ненависть тетки к племяннику все росла и росла. Раньше она вела хозяйство очень экономно. Но с тех пор как сбережения мужа оказались под угрозой, перестала заботиться о том, чтобы не истратить лишний сентаво. И, болтая с соседками, откровенничала:

— Уж не думаете ли вы, что я буду лишать себя самого необходимого, для того чтобы господин племянник мог учиться?

Она применяла тактику нападения из-за угла. Никогда не решалась она сразиться лицом к лицу с этим мальчиком, который напоминал взрослого мужчину не только своим ростом, но и своим умом и характером. Как-то раз она, правда, попробовала пойти в открытую атаку. Дамиан опоздал к обеду, и она принялась сначала ворчать на него, а потом стала кричать. Дамиан не ответил. Он только очень серьезно посмотрел на нее. И во взгляде его она прочла такой горький упрек, что почувствовала себя побежденной. Подумать только: он не защищался, он не пытался оправдаться, как это сделал бы на его месте всякий другой ребенок! Это настолько изумило тетку, что она даже пожалела о своем поступке. Дамиан, сохраняя молчание, ел холодный обед. Она сидела неподалеку от него и штопала чулки. Подняв глаза от работы, она каким-то испуганным голосом спросила: