Избранное - Нагиб Махфуз

Спустя некоторое время Габалауи снова впал в ярость. Жертвой его на этот раз оказалась женщина, служанка по имени Наргис. Габалауи накричал на нее и выгнал из дома. В тот же день стало известно, что причиной послужил ее слишком округлый живот. Хозяин до тех пор выпытывал у женщины имя виновного, пока она не призналась, что незадолго до своего изгнания Идрис подкараулил ее в темном углу. Покидая дом, Наргис громко рыдала и била себя по щекам. Целый день она в отчаянии бродила по окрестным улицам, пока на нее не наткнулся Идрис, который, не сказав ни доброго, ни худого слова, взял ее к себе — все же от нее была польза.

Однако известно, что горе, сколь бы оно ни было велико, рано или поздно проходит. Поэтому жизнь в Большом доме постепенно вернулась в обычную колею. Так, люди, вынужденные во время землетрясения бежать из своих жилищ, постепенно возвращаются под родимый кров. Ридван, Аббас и Джалиль возобновили свои бдения на крыше, а Адхам — свои беседы со свирелью в саду. Умейма по–прежнему не выходила у него из головы, и мысли о ней согревали его душу. Воспоминание о ее тени, пересекающейся с его тенью, никак не покидало Адхама. Однажды он направился в комнату матери она сидела за вышиванием — и открыл ей свою душу, а рассказ свой заключил словами:

— Это Умейма, матушка, твоя родственница.

Мать улыбнулась слабой улыбкой, говорившей о том, что даже такое радостное известие не может облегчить страданий, причиняемых ей болезнью, и сказала:

— Да, Адхам, она хорошая девушка, и вы подходите друг другу. Дай вам Бог счастья.

Увидев, как щеки сына залились краской радости, мать добавила назидательно:

— Только не балуй ее, сынок, а то тебе же будет худо. Я поговорю с твоим отцом. И, может быть, мне будет дарована радость поглядеть на внучков перед смертью.

Габалауи призвал Адхама к себе и встретил его такой ласковой улыбкой, что юноша подумал: «Ничто не сравнится с суровостью отца, кроме его доброты».

— Ты хочешь жениться, Адхам? — сказал отец. — Как быстро бежит время. В этом доме презирают людей низкого происхождения, но, избрав Умейму, ты выказываешь почтение своей матери. Надеюсь, у тебя будут хорошие дети. Идрис для нас потерян. Аббас и Джалиль бесплодны. У Ридвана сыновья не живут. И все они унаследовали от меня лишь мою гордость. Пусть же этот дом наполнится твоим потомством. Иначе жизнь моя прошла понапрасну.

И была у Адхама свадьба, подобной которой никогда раньше не видывали. До сего дня на нашей улице о ней вспоминают как о сказке. В ту ночь весь дом был освещен огнями, фонари свешивались отовсюду с ветвей деревьев, со стен, и поместье казалось морем света среди мрака пустыни. На крыше дома соорудили шатер для певцов и певиц. Столы были расставлены и в зале, и в саду, и даже за воротами. Свадебное шествие двинулось к дому с другого конца Гамалийи после полуночи; в нем участвовали все, кто любил Габалауи или боялся его, а значит, все жители улицы. Адхам, наряженный в шелковую галабею, с вышитой повязкой на голове, гордо выступал между Аббасом и Джалилем. Ридван возглавлял шествие. Справа и слева несли свечи и цветы. Впереди процессии двигалась большая группа певцов и танцоров. Гремела музыка, ей вторили голоса певцов, слышались приветственные выкрики почитателей Габалауи и Адхама. Вся округа пробудилась и наполнилась шумом и криком. От Гамалийи процессия направилась через аль-Атуф и Кафр аз-Загари в аль-Мабиду, и на всем пути люди, и даже футуввы, приветствовали ее — кто речами, кто песнями и танцами. В лавочках бесплатно угощали бузой, и даже мальчишки напились допьяна. Хозяева курилен выносили в дар празднующим раскуренные трубки, и воздух был наполнен запахами гашиша и индийского табака.

Внезапно, когда процессия уже приближалась к концу пути, перед нею, словно родившись из тьмы, вырос Идрис. Это случилось на повороте дороги, ведущей в пустыню. Идрис возник, как призрак в свете фонарей. Передние ряды остановились в замешательстве из уст в уста шепотом прокатилось имя Идриса. Его заметили певцы, и страх перехватил их глотки — песни смолкли. Его увидели танцоры, и ноги их одеревенели. Следом смолкли флейты и перестали бить барабаны. Затих смех. Людей охватила растерянность. Многие спрашивали себя, что делать: прояви они миролюбие, это не удержит Идриса от буйства, начни его бить — так ведь он сын Габалауи! А Идрис, размахивая палкой, кричал:

— Чья это свадьба, жалкие трусы?

Ему никто не ответил, но все головы повернулись в сторону Адхама и его братьев. Идрис продолжал:

— С каких это пор вы сделались друзьями сына рабыни и его отца?

Тут вперед выступил Ридван и сказал:

— Брат, разумнее будет, если ты уйдешь с дороги. Идрис вскричал с угрозой:

— Не тебе говорить, Ридван! Ты предатель брата, трусливый сын, ничтожество, покупающее свое благополучие ценой чести и братства.

Ридван испуганно пробормотал:

Людям нет дела до наших размолвок. Идрис захохотал:

— Людям известен ваш позор. Если бы они не были столь трусливы, для этой свадьбы не нашлось бы ни единого музыканта или певца.

Ридван твердо и решительно произнес:

— Отец доверил нам брата, и мы не дадим его в обиду. Идрис снова захохотал и насмешливо спросил:

— В состоянии ли ты защитить самого себя, не то что сына рабыни?

— Где твое благоразумие, брат? Только оно позволит тебе вернуться в дом.

— Ты лжец! И знаешь, что ты лжец…. Ридван с грустью промолвил:

— Я не стану отвечать на твои упреки, но пропусти свадьбу с миром.

Вместо ответа Идрис ринулся на толпу, как разъяренный бык. Он размахивал своей дубинкой, разбивал ею фонари, раскалывал барабаны, разбрасывал во все стороны цветы. Люди в испуге кинулись врассыпную, как песок под ветром. А Ридван, Аббас и Джалиль встали плечом к плечу и загородили собой Адхама. Идрис еще пуще разъярился:

— Презренные, из–за хлеба и похлебки вы защищаете того, кого ненавидите…

И набросился на них. Они отражали его удары своими палками, но сами ударов не наносили и постепенно отступали назад. Внезапно Идрис бросился между ними, стараясь добраться до Адхама. Люди, глядевшие на эту сцену из окон домов, громко закричали, Адхам, готовясь защищаться, воскликнул:

— Идрис, я не враг тебе, образумься! Идрис поднял было палку, но тут громкий голос возвестил: «Габалауи!», а Ридван, обращаясь к Идрису, прошептал:

— Отец идет.

Идрис отпрыгнул в сторону, оглянулся и увидел Габалауи, приближавшегося в окружении слуг с факелами в руках. Он заскрежетал зубами и издевательски крикнул отцу:

— Скоро я подарю тебе внука, сына распутницы. То–то ты порадуешься.

И кинулся бежать по направлению к Гамалийе. Люди расступились, давая ему дорогу, и вскоре он исчез в темноте. Габалауи приблизился к месту, где стояли братья. Под тысячами устремленных на него взглядов он старался казаться спокойным. Властным тоном сказал:

— Продолжайте же свадьбу.

Фонарщики вернулись на свои места. Вновь ударили барабаны, запели флейты, зазвучали голоса певцов, возобновились танцы, свадебное шествие тронулось в путь.

До утра не спал Большой дом, до утра продолжалось пиршественное веселье. Когда Адхам вошел в свою комнату, из окон которой виднелись пустыня и холм Мукаттам, Умейма стояла возле зеркала. Лицо ее все еще было закрыто белым покрывалом. Одурманенный вином и гашишем, Адхам еле держался на ногах. Собрав последние силы, он подошел к девушке, поднял покрывало и открыл ее лицо, которое в этот миг показалось ему особенно прекрасным. Адхам наклонил голову и нашел губами полные губы Умеймы, потом заплетающимся языком пробормотал:

— Что значат все печали по сравнению со сладостью этой минуты… Нетвердыми шагами направился к постели и упал поперек нее, не сняв ни платья, ни сапог. А Умейма глядела на его отражение в зеркале и улыбалась нежно и сочувственно.

5.

В Умейме Адхам нашел неведомое ему доселе счастье. По простоте душевной он всех оповестил о том, что счастлив, и это стало для братьев темой бесконечных анекдотов.

Каждый раз, заканчивая молитву, Адхам простирал руки вверх и восклицал: «Слава ниспослателю щедрот! За милость отца слава ему, за любовь супруги слава ему, за то, что вознес меня выше многих достойных, слава ему, за чудесный сад и за подругу–свирель слава ему!» Все женщины Большого дома в один голос называли Умейму примерной женой — она заботилась о муже, словно о сыне, была ласкова со свекровью и угождала ей во всем. Сам Адхам был преисполнен любви и нежности к жене. Если раньше дела по управлению имением отнимали у него часть времени, которое он мог бы провести за невинными забавами в саду, то теперь любовь заполнила собою все и ни для чего не оставила места. Один за другим текли счастливые дни, и это продолжалось гораздо дольше, чем предполагали насмешники Ридван, Аббас и Джалиль. Но время шло, и на смену бурной радости постепенно пришло успокоение. Так поток, который шумит, бурлит и пенится на порогах, в низине становится плавной рекой. Адхам вновь начал задумываться над многими вещами, вновь почувствовал цену времени, смену дня и ночи, понял, что беседа, даже самая приятная, теряет всякий смысл, если она продолжается до бесконечности. Он вспомнил о саде, своем неизменном приюте, и решил, что им не стоит пренебрегать. Все это совсем не означает, что сердце его охладело к Умейме — она по–прежнему владела им безраздельно, но у жизни свои законы, и человек познает их лишь опытом. Адхам вновь стал посиживать у ручья, любуясь цветами и птицами, наслаждаясь и отдыхая. Однажды в его уголок пришла Умейма, веселая и очень хорошенькая, села рядышком и заговорила: