Источник солнца (сборник) - Юлия Качалкина

– А чего дают? Капусту, что ли?

– А тебе не нравится? Я вот не ел сегодня, и мне нравится. Ты ел – отдай ее мне.

– Я не ел. – Артем положил себе полвилка капусты и густо залил ее майонезом.

– Тем, Сашку привезли. Она в твоей комнате спит.

– Спит уже?

– Она у нас поживет, да? Чего-то мама такое сказала…

– Да вроде.

– Ты хоть одну сказку какую-нибудь помнишь? Давай вспоминай. Потому что детям на ночь нужны сказки. И желательно со счастливым концом.

– Да? А бывают такие, у которых счастливое только начало?

Валя замер над тарелкой, озадаченный вопросом. Но через мгновение, вспомнив философию обывателя, пожал плечами и принялся за вареную колбасу, нарезанную и уложенную веером.

– Ты давай… кончай умничать. Ешь. Совсем остыло все.

– Собственный братец печется обо мне!

Валя подобрал горбушкой майонез, встал и, отряхнув ладони, потрепал Артема по голове.

– Ну вот! Еще и руки об меня вытер. Злодей!

– Всякому бы таких злодеев, Тем. – Валя отцепил от пояса сотовый и, изучая его, покинул кухню.

Артем тоже отстегнул телефон и положил его рядом с тарелкой.

За окном сквозь темноту дрожали язычки фонарного пламени. Артем любил представлять себе, что окружен незнакомым городом со всех сторон и люди, бывшие до того его семьей, вовсе ему не родные, а так, какие-то добрые, совершенно незнакомые мужчины и женщины. И что сам он не он, а безымянный наблюдающий за миром глаз. Единая субстанция восприятия. Источник еще одного мнения о свете.

Как же давно он не говорил с братом! Года два уж точно. Так, по-настоящему, чтобы забыть о времени и не заботиться о правильности языка. Потому что родному человеку все равно, сколько раз в твоей речи «что» и «который» встанут рядом. Потому, что роднее Вали у Артема не было никого. Чаще получалось так: Валя приходил и заставал Артема уже спящим. Реже – наоборот. Но неизменно было одно: кто-то из них уже спал. Оба уставали, поскольку университетская программа давалась им без щемящей душу легкости, и оба искренне верили, что братьям, быть может, и говорить не нужно между собой. Что все и так ясно, потому что они видят друг друга насквозь. Но это «насквозь» было обманом. Пускай и не самым непоправимым и даже, в принципе не самым ужасным из тех, что знавало человечество, но, пожалуй, самым распространенным. Мы очень и очень заблуждаемся, полагая, что молчание в семье стоит иного разговора. Разговор, порой и состоящий сплошь из банальностей, человечнее. Он связывает говорящих, заставляя думать друг о друге.

Последней стадией отдаления Вали стала его влюбленность в Нину. Нина училась на архитектора. Неплохо рисовала. Была крайне необщительна и невелика ростом. От Вали он узнал о неурядицах в ее семье: отчим, принося в дом деньги, всячески требовал за это уважения к себе – уважения, нередко достигавшего гипертрофированных размеров. Нина тратила столько, сколько могла придумать, и при этом тихо ненавидела мужа матери. Она ненавидела и отца, оставившего семью одним весенним утром – ушедшего в библиотеку и не вернувшегося ни к вечеру, никогда вообще. Она жила и мстила каждым прожитым днем – чаще по мелочам, реже по-крупному. По-крупному ей удалось-таки отомстить, как она сама считала, когда они с Валей вкусили запретного плода наслаждений. Мать не прогнала ее из дому, но стала относиться иначе: в девочке она разглядела женщину и внезапно поняла, что совсем ее не знает. Точно рядом с ней теперь жила не та, которую она растила, кормила, лечила и по-своему любила все двадцать лет, а совсем другая какая-то Нина. И чувствовали все себя в семье Багетовых, точно в доме их обнаружился неожиданно невиданный доселе зверь. На самом деле он жил все время с ними, а они и не знали. И ни выгнать зверя, потому что тогда придется признать собственную близорукость, и ни оставить его как есть. Поэтому зверя решили выпустить гулять на четыре стороны. А зверю только того и нужно было.

Нина общалась с одним Валей. С Артемом – никогда. Хотя он и пытался несколько раз пойти на сближение. Нина не утруждала себя звать Валиных и его, Артема, родителей по имени-отчеству – она просто их не запоминала. Лучшим обращением было безлико уважительное «вы». Настя Нину приняла. В глубине души эта девочка казалась ей слишком простой, быть может, для ее сына, но в любом случае влюбленность в нее была лучше пристрастия к зеленому змию.

Евграф Соломонович был не так скор на симпатии. Он всякий раз пытался застигнуть Нину одну, когда та ждала Валю – мывшего руки или ушедшего ненадолго по своим делам, – застигнуть и разговорить. Причем он совершенно не допускал мысли, что Нина может его испугаться или элементарно не иметь желания вести с ним беседу. Нине Евграф Соломонович казался небожителем, интеллигентом, до уровня которого она не могла и не стремилась подняться. Это как в случае с Марианской впадиной: мы знаем, что она глубока, что она существует. Но никогда не поедем измерять ее собственноручно. Евграф Соломонович всего этого понять не мог и продолжал упорно стеречь Нину при каждом ее появлении. Тоже звал ее на «вы», отчего ей становилось смешно, и, цепляясь за ее немногословные ответы, лепил из них остроты. Все его попытки напоминали игру в одни ворота, и менее авторитетный в Нининых глазах Артем, несмотря ни на что имел больше шансов поговорить с ней, чем Евграф Соломонович.

Валя же никого и ничего, кроме Нины, когда она была рядом, не видел. Даже бабушку иной раз он звал Ниной. Потом плевался и исправлял на «Фиму». Однако исправленное никакого значения уже не имело.

В общем, все были счастливы по-своему. И нельзя было сказать, что Нина – менее остальных.

И еще: Нину, наверное, бескорыстнее всех, ее окружающих в этой жизни, любила Сашка. Сашка, получавшая от «Валиной подружки» конфеты на палочке и часы досуга, проводимые в рисовании мелком по асфальту. Сашка, ни с кем крепко не сдружившаяся к своим девяти годам и живущая в мире фантазий, как принцесса в башне замка, за которой еще неизвестно приедет ли когда-нибудь принц, обязанный ее освободить. Сашка рисовала этих принцев и принцесс, придумывала им всевозможные имена, сочиняла коротенькие истории из жизни и была довольна созданной ею творческой вселенной. Она перевозила их с собой с места на место – всюду, где кочевала сама, – как старьевщик, нигде не расстающийся с накопленным за годы богатством, никому, кроме него, не нужного хлама. Вот и к Декторам она приехала с сумочкой рисунков. И с двумя упаковками фломастеров.

К кому в первую очередь ехала Саша? К Насте, два раза бравшей ее в цирк на Воробьевых горах? К Вале, знакомому с художницей Ниной? Или к любимому Артему, который ни с кем не был знаком и никуда ее еще не брал, но которого она очень любила и в три года решила выйти за него замуж? Артем сильно смеялся, узнав о таком наполеоновском плане, и пообещал к тому моменту, как подойдет срок жениться, купить Сашке красивое голубое платье и бусики. Сашка была от обещанного без ума и по-детски ревниво следила за братом – чтобы тот во что бы то ни стало все сделал, как обещал. Да, Сашка приехала к Артему, и, когда он, доев капусту и додумав последнюю на сегодняшний день мысль, прокрался в большую комнату, она не спала. Только делала вид.

Артем аккуратно разобрал постель, скатал плед, стянул с себя футболку, брюки и носки и нырнул под простыню. Ночи стояли теплые, и плотно укрываться не хотелось. Он заложил руки за голову и стал смотреть в расшторенное окно, за которым над просторами Тимирязевского леса высилось летнее небо. В городе почти не видно звезд, и поэтому их приходится придумывать. В детстве Артем и Валя увлекались астрономией, и поэтому придумывать звезды для них не составляло большого труда. Он придумывал их название и местоположение, видимую величину, тип, примерное расстояние до земли. Сегодня на очереди была звезда Нипур. Придумано было только название. Артем прислушивался к Сашиному дыханию – во сне она посапывала и иногда постанывала. Тогда нужно было подойти и поправить ей подушку. Пока она спала спокойно. Мысль все время соскальзывала с Нипура и устремлялась в какие-то совсем иные дали: то ему казалось, он снова на море, в Зеленоградске, как год тому назад – ныряет за перламутровой ракушкой; то вот он видит себя совсем маленьким – они с Валей лежат в двухместной прогулочной коляске, а мама, склонившись, рассказывает им сказку про двух мальчиков, заблудившихся в лесу; то вдруг ему десять лет – он играет в только что подаренных оловянных солдатиков, а напротив сидит девочка, которая ему почему-то очень нравится. Он с упоением вспоминает свое детское чувство, и на сердце становится легко, точно сам изобрел эту теплую защиту от мира. И он думает, есть ли у его сестры знакомый мальчик, вот такой же впервые в жизни влюбленный? И расскажет ли она ему о нем или предпочтет хранить секрет? И есть ли вообще у этой маленькой девочки секреты от него?