Заклинатель змей и другие эстонские сказки - Юхан Кундер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
III
В старину мертвых боялись. Часто случается, что боятся еще и в наши дни, считая, что они приносят несчастье.
Если над умершим не совершить всех принятых обрядов, он возвращается с кладбища домой «требовать долг» и, как говорят в народе, заделывается «домовым». В таких случаях умерший всегда настроен враждебно. Однако помимо того, что умерший не получил обратно «свой долг», были, похоже, и другие причины, заставлявшие его возвращаться в дом. Домовыми становятся ведьмы и преступники, а островитяне считают, что и все господа тоже. Но умерший может вернуться и в том случае, если его слишком долго оплакивают либо если его поминают недобрым словом. Если же кто-нибудь проклянет покойного, то тем самым сразу же вернет его в дом.
Но если принести мертвецу жертву, которая понравится ему, то он тут же перестанет ходить в дом. Днем домовые обычно не появляются, только с наступлением вечера. Бродят они по земле до тех пор, пока петух не пропоет. Петух — злейший враг и домового, и черта. И того и другого он выгоняет из дома.
В одних местах говорят, что домовой появляется вечером в каждый четверг, а в других местах — каждый понедельник, четверг и субботу.
Рука об руку со смертью шагает и мор. Не получат мертвецы причитающихся им жертв и почестей — и начинают изводить оставшихся в живых повальными болезнями. В каждой болезни скрывается свой дух, и предстает он в разных обличьях. Яростнее всего свирепствует чума. Чаще всего она появляется в человечьем облике, но может обернуться и какой-нибудь вещью. Являясь к людям, чума всегда несет смерть.
Приняв облик человека, чума либо бродит пешком, либо разъезжает в телеге. Не гнушается она и верхом ездить. Порой же залезает она в карман к путнику и таким образом передвигается дальше.
Маттиас Йоганн Эйзен
Ансомарди (1866–1915)
Тыну Бес
На одном хуторе, в те времена его Муравьиным называли, жила молодая богатая вдова по имени Тийю. Не успела она снять траур по покойному мужу, как зачастили к ней сваты со всех четырех сторон. Да не по нраву, видать, пришлись ей женихи с их подарками, а может, решила она навеки остаться вдовой, про то не известно. А только вернулись оттуда все сваты ни с чем.
Так и жила она вдовой со своею малой дочуркой, которую звали Вийю, хозяйство вела. И жил у них в батраках молодой парень по имени Тыну, работал по дому и в поле, один был за мужика. В народе говорят, коль хозяина в доме нету — добра не видать. А тут было не так. Тыну не хуже хозяина и добро берег, и работу делал, и во всем был хозяйке подмога.
Так и жили. Да вот помаленьку стал батрак примечать: не больно-то ценит хозяйка его старанье. Кормит не густо, одевает бог знает во что да еще и корит, понукает без устали. Он и махнул на свое старанье рукой, мол, чем мы хуже других. Стал работать спустя рукава или вовсе отлынивать, а вот поспать иль поесть — это пожалуйста. Плохие пошли дела на хуторе Муравьином. Поля не родят, скот захирел, утварь, какая была, поизломалась. Но вот что удивительно: видит Тыну, что весь этот упадок вроде обходит хозяйский дом стороной, — закрома полны по-прежнему отборным зерном и деньги не переводятся. И как ни ломал Тыну голову, ничего не придумал. Так и не знал бы, кабы дело само не открылось.
Как-то рылся он на чердаке в куче старого хлама, подбирал себе лоскуток на заплатку. Вдруг видит: идет хозяйка, под передником блюдо какое-то прячет, а сама таится, оглядывается по сторонам. Полезла она на чердак. Тыну-батрак скорее под скат, в темный угол, затаился там и глядит, что хозяйка будет делать. Тийю поставила блюдо в угол, еще раз оглянулась и крадучись вернулась в дом. Тыну скорей к этому блюду. Видит, полно оно рассыпчатой каши, сверху глазки топленого масла плавают. Сам-то он пообедал недавно, да разве с черствой краюшки, с рыбного рассола да сыворотки сыт будешь? Тыну и умял всю кашу, аж за ушами трещало. Но, видать, не привык батрак к такому обеду, схватило ему живот, хоть кричи. Он и облегчился прямо в это же блюдо, вот как приспичило!
Едва он это сделал и опять в свой угол спрятался, — глядь, выскакивают из дымохода два чертенка, бесенята, нечистая сила или как их там называют. И прямиком к этому блюду. Принялся один жрать, да как запищит:
— Хватун, Хватун! Это не каша! Это бяка, попробуй!
Второй попробовал, говорит:
— Не ври, Пискун, каша!
— А вот и нет, а вот и нет! — еще пуще завопил Пискун.
Хватун еще раз попробовал и с ним согласился.
Батрак в своем углу чуть со смеху не помер.
Тут он слышит: собираются бесы хозяйке в отместку дом подпалить. А сами, мол, потом спрячутся в старое колесо, которое на дворе валяется, в ступицу залезут.
И точно, подпалили они крышу с двух сторон своими огненными хвостами и были таковы.
Батрак едва успел из пламени выскочить, хозяйку поскорей на двор вызвал, маленькую Вийю вытащил, а дом уж весь занялся. Хозяйка перепугалась, не знает что делать. А Тыну не растерялся: схватил то самое колесо и в огонь бросил. Тут раздался страшный гром, как пушка ударила, и пожар вмиг потух, будто вылили на него целое озеро воды. Тут и Тийю, видать, догадалась, откуда такая беда.
Так Тыну-батрак спас свою хозяйку от нечистой силы, и в благодарность за это говорит ему Тийю, мол, бери меня в жены. Что же, Тыну тож был не дурак: разом жену получил богатую да пригожую, стал хозяином в доме, а своей бывшей хозяйке сам стал кормильцем.
И славно зажили они на своем хуторе. Тийю на мужа не нарадуется, подкладывает за обедом куски пожирней, постель стелет помягче, одевает во все самое лучшее. Тыну в неге да в холе, статен, собою пригож и в работе хват — первый встает, последний ложится. В округе нет лучше Тыну хозяина, нет жены сноровистей, чем Тийю.
Впервые черная кошка пробежала меж ними на исходе первого года: не принес аист маленькой Вийю ни сестрички, ни братца. После этого жизнь у них не так складно пошла, все чаще раздоры да ругань. Да тут еще гадалки, старые ведьмы, пророчат: не ждите, мол, прибавленья, не будет у маленькой Вийю ни сестрички, ни братца. После этого черная кошка будто поселилась у них в дому навсегда.
Однажды повздорили в очередной раз, и Тийю в сердцах, а может и с умыслом, и говорит: «Был ты беден, как церковная мышь, а я тебя пригрела, в дом приняла». Он все бы стерпел, хоть исподнее у него забери, а тут, выходит, он хлеб чужой ест. И это жена говорит, родная жена! Такого не мог стерпеть бедный Тыну. Как ножом полоснула душу обида, пропал аппетит, ушло былое рвенье в работе, потерял он покой. На груди будто змея поселилась, жалит-кусает: «Церковная мышь!.. Нахлебник!..» Все ему с тех пор опротивело — и хозяйство, и семейный очаг.
Как-то случилось ему проезжать по делам мимо корчмы. В округе называли ту корчму Торфяной. Был Тыну по обыкновенью погружен в свои невеселые думы и не заметил, как лошадь сама свернула к корчме. Он долго сидел в санях, что твой чурбан. В голове свербило все то ж: «Нахлебник… Церковная крыса…»
Народ в корчме потешался, глядя из дверей, а он все сидел, не замечал ничего.
— Эй, приятель, заснул, что ли? — подойдя, крикнул ему корчмарь в самое ухо. — Иди в дом, застынешь!
Тыну опомнился и сделал вид, что он, мол, и ехал в корчму, погулять, мол, ему захотелось.
Скоро он пропил все деньги, какие были с собой. Велел еще подать, а корчмарь в ответ, мол, в долг не подносим. И велел усадить Тыну в сани и отвезти домой.
Дома встречает Тыну его половина — как всегда криком и бранью. Даже чужому, ни в чем не повинному человеку, который Тыну привез домой, и то досталось под первое число.
На другой день проснулся Тыну в тяжелом похмелье. Он готов был проклясть все кабаки на свете, а тут опять явилась постылая жена с обычною бранью, и его мысли снова устремились к корчме…
С этих пор Тыну хозяйство совсем забросил, и все пошло у них через пень-колоду. Уже через год дела на хуторе были так плохи, что Тыну пришлось ответ держать перед властями. Всыпали ему батогов, но и это не помогло. Едва зажили рубцы на спине, так что он мог рубаху надеть, как снова его в Торфяную корчму потянуло.
Взял он под мышку мешок зерна из последних запасов, а вернулся рано, и совсем трезвый. Он ждал, что Тийю снова набросится на него с попреками, и удивился, когда она смиренно сказала:
— Тыну, о нас бы подумал! Попробовал бы как-нибудь жизнь-то наладить!
— Что же я сделаю, Тийю? — вырвалось у него из груди. И все ж он почувствовал облегченье, будто камень свалился с души, будто он уж нашел способ, как совладать с бедой.
А Тийю вдруг говорит:
— Тыну, тебе надо… этого… беса сделать.
В испуге отпрянул Тыну, уставился на жену, будто сам ужасный хозяин преисподней возник перед ним. В его широко раскрытых глазах стояли недоверье и страх: не насмехается ли Тийю опять, не рехнулась ли она в самом деле?
