Двойное преступление на линии Мажино - Пьер Нор

Марнье стряхнул с себя оцепенение и бросился вперед. Он безошибочно выбежал в ротонду и споткнулся о человека, на которого и упал. Звучное ругательство позволило ему узнать своего заместителя: это за него он и зацепился. Но сзади уже со всех сторон прибывали солдаты, и толпа разделила их: в темноте кто-то больно ударил друг друга; чей-то детский, испуганный голос пропищал: «Боже мой, нас замуровали»; кто-то начал нервно смеяться. Это были несколько минут паники, о которой впоследствии вспоминали многие из присутствовавших со стыдом.

Порядок и дисциплина были разом восстановлены твердым и властным голосом Кунца, перекрывшим шум и гам. Хотя ему пришлось кричать, чтобы его услыхали, у всех сразу появилось бодрящее чувство успокоенности, когда он отчетливо произнес:

— Никто не трогается с места. Всем стоять тихо и не двигаться. Пусть все, у кого есть карманные фонарики, достанут и зажгут их.

Он же первым и зажег свой фонарик. Его узкий луч на мгновение остановился на смущенной группе, собравшейся в центре ротонды. Люди инстинктивно встали по стойке «смирно». Затем луч света скользнул по своду, метнулся вдоль КП капитана Брюшо, достиг клетки лифта, опустился ниже, помигал несколько секунд, как будто задрожав, и застыл, открыв взорам следующую картину.

В остановившемся при спуске сверху лифте друг на друге лежали два тела: майора д'Эспинака, пальцами вцепившегося в тонкие прутья решетчатой двери, рухнувшего на пол всем корпусом, и навалившегося на него Дюбуа — с безжизненно раскинутыми, как у брошенной марионетки, конечностями, с широко раскрытыми глазами; лицо его было прижато и сплюснуто дверцей.

А еще перед лифтом застыла окаменевшая фигура Брюшо. Видна была лишь его поникшая круглая спина, опущенные плечи и вытянутая почти горизонтально вперед шея: он выглядел ужасающе нелепо. Вновь раздался истерический смех, который оборвала серия команд Кунца:

— Марнье, возьмите троих людей и извлеките тела. Аджюдан-шеф оружейник, сходите с двумя людьми за вагонеткой. Сержант службы связи, займитесь тем, чтобы дать свет. Всем, у кого нет конкретного задания, собраться на телефонной станции и ждать моих указаний. Пошевеливайтесь.

Все бросились выполнять распоряжения. Кунц подошел к лифту, который как раз открывали. Он оказался возле Брюшо, по-прежнему стоящего неподвижно, и шепнул ему на ухо:

— Ну же, господин капитан, встряхнитесь! На вас смотрят люди, и вид капитана, так сильно выбитого из колеи несчастным случаем, производит нежелательное впечатление.

Он взял его за локоть, чтобы сдвинуть с места и дать дорогу носильщикам.

Тут Легэн положил ему на плечо руку:

— Кунц, старина, нам бы не следовало этого делать. — Голос его звучал бесцветно, без всякой окраски, но был решительным, взгляд твердым, холодным: — Мы бы должны ничего здесь не касаться. Поскольку в общем-то может статься, что стрелял один из нас. Это убийство, понимаешь?

Кунц замер. Подошедший в этот момент Капель остался стоять с отвисшей челюстью. Плечи Брюшо мелко задрожали. Да, это было именно так. Они испытали такое потрясение и столько неприятных эмоций за те несколько минут, прошедших с момента выстрелов, а правда была настолько невероятной и недопустимой, что они еще не все осознали. Достаточно было, однако, чтобы один из них подумал об этом, чтобы она дошла до всех эта неумолимая правда.

Трое лейтенантов вдруг устремили взгляд на парализованного, онемевшего и вроде бы оглушенного Брюшо и тотчас отвели глаза, как бы смутившись. Капель подумал вслух, будто выразив их общую мысль. Было слышно, как он отчетливо произнес: «Нет, нет».

— Ну же, господин капитан, — сказал Кунц. — Вспомните, что вам надо брать на себя командование батальоном. Да очнитесь вы, черт возьми!

Его тон был сердечным. Как бы согретый теплом доверия и симпатии, исходившим от товарищей, Брюшо наконец воспрянул. Он наклонился, подобрал осколки карманного фонарика, валявшиеся у его ног, и спросил:

— Что нужно делать?

— Надо позвонить в дивизию, — сказал Капель, — и я не знаю, кому еще. В конце концов, всем, и гражданским, и военным властям.

Так как товарищи еще смотрели на него, он добавил:

— Если хотите, я пойду с вами, капитан, только взгляну сначала на своих людей.

Брюшо вернулся на свой командный пост, шагая механически, как автомат.

В это время оба тела были переложены в вагонетку, и люди ждали дальнейших распоряжений, стоя в нескольких шагах от нее. в темном по-прежнему коридоре.

— Раз уж мы перенесли тела, — сказал Легэн, — остается только действовать дальше. Продолжайте. Боже мой, мы действительно ошалели настолько, что не догадались сразу позвать врача.

— О, господин лейтенант, — вмешался Марнье, это бесполезно. Не корите себя. Всякому, кто хоть раз на войне видел какого-нибудь беднягу, отдавшего концы на операционном столе, совершенно ясно, что здесь уже ничего нельзя сделать.

— Тем не менее, — сказал Кунц, — это нужно для официальной констатации и я уж не знаю для каких там расследований.

— Везите вагонетку к грузоподъемнику и поднимите ее на третий, в госпиталь. Я предупрежу врачей, — сказал Легэн.

— Именно, — согласился Кунц. — Давай действуй. Я пока чем-нибудь займу людей, а Марнье посмотрит, что там со светом.

Легэн сделал шаг к лифту, поколебался в нерешительности, прежде чем войти в него, как будто ему нужно было перешагнуть через трупы, хотя их там уже не было. Наконец, подобравшись всем телом, он впрыгнул внутрь, грудью вперед. Он исчез, вскоре за ним последовал один из грузоподъемников со своим зловещим грузом. Сопровождать его никто не решился.

— Санитары выгрузят их наверху. Это их дело, — пробормотал Марнье, нажав на кнопку третьего этажа.

Всю свою жажду деятельности он обратил на сержанта связи и его команду, которые топтались на месте, не зная, с какого конца взяться за устранение неисправности в электросети. Снабдив их аварийными прожекторами со склада, он расставил солдат вдоль всей линии, начиная от ее выхода в тоннель. Не найдя себе больше занятия, Марнье смирился с участью пассивно ждать дальнейшего развертывания событий в ротонде. Он погрузился в глубокое раздумье. Внезапно ему в голову пришла одна мысль, заставившая его встрепенуться. Он встал на то место перед лифтом, где был обнаружен Брюшо, повернулся полуоборотом к стене галереи и направил на нее свет электрического фонарика, севшая батарейка которого уже почти отказала. Потом подошел к стене. Пошарил по ней немного, нашел провод, пошел вдоль, перебирая его рукой, и, вздрогнув, остановился.

— Сержант, — позвал он, — подойдите сюда. Обрыв линии здесь.

Подбежавший младший офицер усердно принялся за дело. Менее чем через минуту он выпрямился и крикнул в машинный зал, находившийся рядом:

— Готово, дайте ток!

Голос ответил: «Есть».

Но коридор остался погруженным в темноту. Сержант выругался:

— Вечно эта чертова спешка. Теперь придется переделывать.

Понадобилось еще две минуты, чтобы свет наконец был починен.

Из своего кабинета вышел вместе с Капелем Брюшо. Он подозвал возвратившихся Кунца и Легэна и повел всех на свой КП.

— Друзья мои, — сказал он, — скоро здесь начнется расследование. Сюда прибудут судебный следователь, комиссар, шпики, вызванные начальником генерального штаба. Какой позор! Я хочу сказать вам только одно: я не убивал Эспинака и Дюбуа. Я отдаю себе отчет в том, что меня будут допрашивать с пристрастием, ведь вы обнаружили меня перед их телами, и рядом никого больше не было. Я отлично вижу, что даже вы подозреваете меня. Впрочем, я и сам до сих пор ничего не понимаю. Я услышал стрельбу, выскочил из своего кабинета прямо в темноту. Зажег карманный фонарик и увидел их там…

— Поймите меня правильно. Я не прошу вас не говорить, что вы видели. Это ваш долг — сказать. Все должно быть без обмана.

— О чем я прошу вас, так это верить мне и, если меня арестуют, сказать жене, что я невиновен. Ясно?

Трое молодых людей, замерев, автоматически произнесли традиционную короткую военную клятву. Затем последовала реакция Легэна:

— Но, господин капитан, ведь это ужасно глупо. Почему вы думаете, что обвинят вас? Зачем вы, черт возьми, сотворили бы такое?

— Почему вы думаете, что это сделал кто-то из нас? Впрочем, это сделано кем-то из роты. Пусть так. Что тогда? И потом, слушайте, давайте не будем больше думать об этом… если сможем. Дело теперь перейдет в другие руки. По мне так даже лучше. Это все же грязная работа.

— Кажется, нужно, чтобы никто не уходил с объекта — впредь до нового распоряжения. Видимо, мы все должны оставаться на местах. Это нелепо. К счастью, для нас предусмотрели все-таки холодный завтрак.

Казалось, жизнь снова пошла своим чередом с ее мелкими делами и заботами в двух шагах от места, где только что, всего полчаса назад, грубо и глупо были оборваны две жизни, где упали как подкошенные любимый командир и хороший товарищ. Жизнь продолжалась — прямо как на войне.