Последний гамбит - Внутренний СССР

— Отлично, Ватсон. Именно Набоков, после того как стал писать неплохие стихи на английском, пытался понять, почему западный читатель не в состоянии понять Пушкина так, как его понимают в России. Он тоже, как и вы, дорогой Ватсон, посчитал, что все дело в переводчиках, в их неспособности передать неуловимый дух пушкинской поэзии, и потому решил доказать, что может это сделать на языке великого Шекспира. Каково же было его удивление, когда он, по завершении перевода романа, в отчаянии воскликнул: «Золотая клетка осталась, а птичка улетела». «Улетевшая птичка» Пушкина и есть то, что нам предстоит понять в мировоззрении русских. Вы наверное удивлены, Ватсон, почему занимаясь расследованием причин трагедии в Нью-Йорке и Вашингтоне, я уделяю так много внимания «солнцу русской поэзии» — так назвал Пушкина очень популярный на западе другой русский писатель — Достоевский?

— Действительно, дорогой Холмс, поначалу я был несколько удивлен вашим интересом к Пушкину. Зная вас, я полагал, что вы основательно изучили всё, связанное с творчеством уважаемого русского поэта, а опыт общения с вами подсказывает мне, что вы Холмс ничего не делаете просто так. И потому я не удивлюсь, если и Пушкин как-то окажется причастен к событиям 11 сентября.

— Да, Ватсон, и Пушкин… тоже причастен, — задумчиво повторил мои слова Холмс. — Но пока я не могу вам этого объяснить, Ватсон. Что вы ещё читали из Пушкина?

— Да, пожалуй, больше ничего, — начал я рыться в закоулках своей памяти, на которую мне было грех жаловаться. — Хотя, стоп! Читал, да, да! — конечно же читал, но в некоем роде по принуждению.

— Интересно, кто вас, мой дорогой Ватсон, мог принудить читать Пушкина?

— Обстоятельства, Холмс. Именно обстоятельства. Может вы помните, как лет десять назад в Лондон приезжал на гастроли из России театр с очень труднопроизносимым названием, что-то вроде «Маринки».

— Да, Ватсон, помню — это были гастроли очень известного в России ещё с дореволюционных времен «Мариинского» театра, и я очень жалею, что не смог побывать на его спектаклях. Но пожалуйста, продолжайте, дорогой друг, я действительно хотел бы знать, какие обстоятельства заставили вас читать Пушкина.

— Это было уже после возвращения из Афганистана, когда я безуспешно добивался благосклонности одной особы, большой меломанки. Чтобы привлечь её внимание к своей особе, я с огромным трудом достал два билета на премьеру оперы «Пиковая дама». Зная, что все партии будут исполняться на русском языке, я решил познакомиться с одноименной повестью Пушкина. Сюжет мне тогда показался мистическим, а конец героя — слишком печальным. Точно помню, что по сюжету повести он сошел с ума, а потому, когда страсти на сцене накалились до предела и моя спутница ожидала трагической развязки, я, желая продемонстрировать ей свои познания в области, где она чувствовала свое абсолютное превосходство, стал её успокаивать в том смысле, чтобы она не очень волновалась — герой и героиня (к сожалению, не помню как их звали) останутся живы. Каково же было моё удивление, когда на сцене хлопнул ожидаемый в зале выстрел. Моя дама не выказала удивления; просто она поняла, что её незадачливый поклонник — профан. Когда же я попытался ей объяснить, что читал повесть Пушкина, она, с сожалением глядя на меня, указала на программку, которой обмахивалась как веером: либретто оперы было написано братом композитора Чайковского, который, наверное, лучше Пушкина знал, как должен был закончить свою жизнь герой «Пиковой дамы». На этом мои ухаживания за дамой, которую про себя я назвал «пиковой», закончились.

— Считайте, Ватсон, что вам здорово повезло и ваши встречи с «Пиковой дамой» не случайны во всех отношениях. Помните ли вы причину трагического конца Германна, так звали героя повести?

— Если я не ошибаюсь, Холмс, его погубила пагубная страсть к картам. Погодите, вспомнил! Герман пытался выведать какой-то секрет у старухи — на какую карту ставить, чтобы сорвать банк.

— Да, Ватсон, речь там идет об игре в «фараон», — начал Холмс и, как бы про себя, добавил, — очень странное название для игры в карты. Германн, заполучив во сне тайну трех карт, — продолжал Холмс свой рассказ, — выигрывает большие деньги, делая поочерёдно ставки на тройку, семерку и…

— Туз выиграл! — выкрикнул я, почти как герой повести, — но, помнится мне, вместо туза ему выпала «пиковая дама». Я начинаю понимать, Холмс, откуда у вас интерес к Пушкину. Снова пресловутое число 11, и снова трагедия, правда, не во вселенском масштабе [9].

— А теперь взгляните на это, Ватсон.

Холмс снова раскрыл «Пост исторический пикник» и указал на текст вверху картинки, справа от которого была видна женская скульптурная фигура, а ниже ее — фигура, имеющая отношение к древнему Египту. Можете ли вы, Ватсон, прочесть это?

— Карта какой-то местности, — начал я, медленно подбирая слова, переводить заголовок, выделенный жирным шрифтом. Затем шел текст, набранный помельче:

«Игра в карты второе… занятие в нашей стране. Первое место… революции. Революции… мешают карты,… игра становится еще интересней, потому что без правил. Проводя время за картами, главное — помнить, какие… вышли из игры. Напоминаем игрокам и революцион Эрам, что эта карта — уже битая».

Это приблизительно, Холмс, а более точный перевод я бы мог сделать со словарем.

Закончив чтение, я с любопытством смотрел на Холмса, всем своим видам давая понять, что мало чего понял из этой абракадабры, изложенной то ли в виде инструкции, то ли как шутливое наставление. Но от кого и кому?

— Вполне разделяю ваше недоумение, Ватсон, но не ждите от меня разъяснений. Мне сделали перевод этого странного текста, но я его вам пока не показываю в надежде, что вы это сделаете лучше, но только после того, как ближе познакомитесь с ребусом. Пока лишь хочу обратить ваше внимание на множество таких, казалось бы никак не связанных меж собой событий, которые объединяют слова с корнем «пик»: «пикники» в «Нью-Йорк таймс», «пикники» в «Часе пик», «Пиковая дама» у Пушкина. Не слишком ли много «пиков», дорогой Ватсон, если помнить, что «случай», в понимании автора «Пиковой дамы», — мощное, мгновенное орудие Провидения, проявление которого в жизни людей невозможно понять без видения общего хода вещей?

Пока же мне ясно одно: нам предстоит понять роль числовой меры в трагических событиях «черного вторника» [10]. Лёгких решений не будет, дружище, однако я полагаю, что совместными усилиями мы сможем достичь успеха, если будем настойчивы и в меру терпеливы. Мне кажется, что для расшифровки последнего ребуса, который, насколько я понимаю, как-то связан с трагедией в Нью-Йорке и Вашингтоне, нам необходимо понять назначение первого и второго «пикника», и потому я хотел бы, мой друг, чтобы вы на досуге поразмышляли над материалами, собранными мною. Постарайтесь внимательно их изучить. Здесь, — он передал мне свою папку, — кроме загадочных русских «пикников» — подборка различных сообщений прессы из газет всех стран мира. Полагаю, что эти материалы помогут нам лучше разобраться в проблемах, которые ждут своего решения.

Как-то раз сотрудник аудиторской фирмы «Ernst amp; Young», в которой последние годы я работаю консультантом, познакомил меня с одним русскоязычным сайтом в интернете. Там оказались весьма любопытные работы, некоторые из них по моей просьбе перевели мои знакомые русские друзья, живущие в Лондоне. Правда, они жаловались на сложность прочтения отдельных мест, особенно касающихся вопросов Богословия. Но две работы, по-моему, весьма интересные, на данном сайте помещены на английском языке. Они распечатаны и лежат в этой папке.

Извините, Ватсон, но сегодня я вылетаю в Цюрих по делам фирмы, которую я вам назвал. Возможно, мне придется побывать в Испании, где также есть не только филиал этой фирмы, но и… много людей, которые хорошо знают историю троцкизма. Гражданская война в Испании — их рук дело. Не случайно дело против Пиночета, сорвавшего своим «путчем» марксистско-троцкисткие планы в Чили, возбудил судья Гарзон из Испании. Думаю, что поездка займет две-три недели, и я надеюсь, дорогой Ватсон, что по возвращении услышу от вас много интересного.

Холмс пожал мне руку и собрался уже уходить, как вдруг остановился, взглянул на меня как-то странно и, загадочно улыбнувшись, спросил.

— У меня, Ватсон, один вопрос к вам, как к шахматисту: что вы все-таки обо всём этом думаете?

Поначалу я растерялся, считая, что Холмс в очередной раз иронизирует по поводу моего увлечения шахматами, и даже хотел ответить ему какой-нибудь шуткой, расхожей среди шахматистов. Но потом, вглядевшись в его лицо, обнаружил, что глаза моего друга необычайно серьёзны и ждут неординарного ответа.

— Гамбит [11]… какой-то, — медленно выговорил я пришедшие на ум первые слова, связанные с шахматной терминологией, -… может быть, последний гамбит, — добавил я уже более уверенно, — да, последний гамбит уходящего от нас второго тысячелетия.