Куросиво - Токутоми Рока

Глава III

1

Добрый вечер! – неожиданно раздался над самым ухом старика звучный мужской голос. Старый Хигаси, вздрогнув, приподнял голову.

– А, это ты? Я тоже только недавно вернулся…

– Вот как?.. – улыбаясь, проговорил человек лет сорока, полный, с цветущим лицом, усаживаясь напротив. Черные, блестящие глянцем волосы его были расчесаны на прямой пробор, усы закручены кверху а ля Наполеон III. Казалось, каждая пора его излучала здоровье и довольство. На черном атласном отвороте его фрака блестела золотая цепочка, на мизинце державшей сигару руки, белой и гладкой, красовалось кольцо с дорогим камнем. Это и был сам Кокусю Аояги.

Родные братья, как мало они походили друг на друга! Если старший, Сабуро, напоминал скелет, обтянутый кожей, то младшего, Кокусю, можно было без ошибки сравнить с комком жира и мяса. В отличие от брата, всегда непримиримого и упрямого, Аояги предпочитал плыть по течению; оптимизм сочетался в нем с умением преуспевать в жизни. С десятилетнего возраста он воспитывался в семье врача по фамилии Аояги в одном из кланов на острове Сикоку. Приемные родители не могли им нахвалиться; когда же, пойдя по стопам приемного отца, он сделался врачом, то, по общему признанию, затмил своим искусством всех предков в роду Аояги. После реставрации Мэйдзи он быстро понял, что дни китайской медицины сочтены, и начал в свободное время исподволь почитывать европейские научные книги, изучать западную медицину, посещать устроенные на новый лад больницы, мало-помалу успев нахвататься и новых знаний. При содействии знакомых он поселился неподалеку от императорской резиденции и, благополучно пережив многочисленные смены в правительственных сферах, занимал в настоящее время весьма прочное положение. «Этот Аояги – далеко не так прост, как кажется. Все с шуточками да с прибауточками, а гонорар никогда не прозевает… Себе на уме…» – говорили по его адресу. Во всяком случае, Аояги следовало отдать должное – он обладал одним чрезвычайно важным искусством – умением не наживать себе врагов ни при каких обстоятельствах. А главное – Кокусю Аояги принадлежал к числу людей, свято верящих в могущество женщин, и у него был прирожденный талант завоевывать симпатии прекрасного пола. Для врача владение этим искусством есть уже на три четверти гарантия успеха. Вот почему «доктор Аояги с улицы Банте» считался одним из наиболее состоятельных людей в медицинских кругах. Да оно и не могло быть иначе – основной оклад придворного врача, специальная лицензия на частную практику, покровительство людей пользующихся многочисленными благами дворцовой кухни, людей, на чьей обязанности лежит забота о драгоценном здоровье яшмового тела… Вполне понятно, что Аояги имел немало покровителей как среди аристократии, так и среди поставщиков-торговцев, наперебой спешащих выполнить придворные заказы.

Кокусю Аояги не был настолько дерзким, чтобы домогаться внимания тех, кто не приходил к нему по собственному почину, но в то же время он обладал достаточным благоразумием, чтобы не отталкивать тех, кто желал обратиться к нему за советом. Выкраивая время от службы, он принимал больных у себя – при доме имелась и небольшая аптека, – ездил к пациентам с визитами. Возможно, каждая кроха, которую он собирал, была сама по себе не так уж значительна, но общий доход получался, по слухам, весьма солидный. Само собой разумеется, он никогда не бывал за границей, не имел никаких университетских дипломов, назвать его великим практиком тоже, пожалуй, никто не решился бы, но одно упоминание о том, что он служит в министерстве двора, придавало кислому вину приятный вкус. Пусть объявление «имеет государственную лицензию» в сущности дешево стоит – публику оно привлекает. Да и может ли быть плох тот врач, которому доверено выслушивать пульс священной особы? Иероглифы «придворный врач» красовались на врачебном свидетельстве Аояги, и в настоящее время его частная практика так процветала, что даже оттеснила на второй план его главную службу.

Был, правда, в прошлом году случай, когда Аояги не сумел распознать дифтерит у единственного сына какого-то миллионера, уверив родителей, что для беспокойства нет никаких оснований. Под эти обнадеживающие уверения болезнь, увы, приняла безнадежный характер, и ребенок отправился к праотцам. Вдобавок вызванная к умирающему знаменитость обругала Аояги на чем свет стоит, уличив в полном незнании медицины. В результате Аояги Кокусю не только потерял богатого клиента, но лишился многих других пациентов из числа знакомых этого богача, так что на сей раз довелось и ему в замешательстве почесать затылок. Впрочем, мир велик, высшее же общество особенно склонно к консерватизму. Несмотря на какие-то неблагожелательные слухи, несмотря на дорогую плату – впрочем, наоборот, именно благодаря дорогой плате (недаром еще в Лунь-Юе[95] сказано, что ценность вещи определяется тем, дорого ли она стоит!) высший свет продолжал радостно приветствовать «этого умного, симпатичного и такого обходительного» Кокусю Аояги.

Справедливости ради надо признать, что при всем этом Аояги не был низким льстецом и отличался порядочностью поведения. Как и подобает настоящему джентльмену современной эпохи, он не бегал за гейшами, не заводил содержанок, ни разу не заглянул в веселый квартал, не играл в карты, не брал взяток (правда, он получал разные подношения, но ведь люди одаривали его по своей доброй воле), не пил до бесчувствия, старую, верную свою жену, взятую в бедности в молодые годы, из дома не выгонял, детей любил, службу не пропускал – одним словом, иногда он даже сам удивлялся своим добродетелям.

Находились, правда, любители позлословить, говорившие, что в наши черные дни даже серый цвет кажется белоснежным, но подобные скептические замечания не способны были смутить Аояги и поколебать его глубокую веру в собственные совершенства.

– Ну как, погулял, посмотрел? Много нашел перемен? – обратился он к старшему брату.

– Да, как будто попал в другой мир, честное слово… Район Маруно-ути в особенности не узнать, я даже заблудился там… – Хигаси засмеялся. – Если и дальше так пойдет, то скоро от прежнего Эдо не останется и помину…

– Конечно. Поверишь ли, даже мы, жители Токио, всякий раз обязательно замечаем что-нибудь новое, стоит только несколько дней посидеть дома… Да, жизнь нынче кипит…

На лестнице послышались шаги, и в комнату вошла невзрачная женщина лет тридцати двух, в пышной прическе «марумагэ»,[96] с выступающими скулами и глубоко сидящими глазами. Это была госпожа Хидэко Аояги. На ней было кимоно на вате, поверх которого она накинула полосатое чесучовое хаори с черным атласным поясом. Распространяя по комнате запах свежих белил, нанесенных на щеки после купания, она уселась рядом с мужем и, приветствуя старого Хигаси, низко поклонилась.

2

Вошедшая следом за хозяйкой горничная внесла чашки с чаем, поставила ящичек с пирожными и удалилась. – Это пирожное «субэри», прошу вас, попробуйте… – госпожа Аояги взяла штучку печенья ярко-алого цвета с выдавленным гербом хризантемы[97] и протянула старику Хигаси.

Он строго взглянул на нее, потом пристально посмотрел на хризантему. Затем откусил кусочек и произнес: «Прекрасное печенье!» Заметно было, что у него недостает многих зубов.

– Такая честь, такая честь для нас… Мы получаем остатки с дворцовой кухни… – госпожа Аояги утерла сильно надушенным платком рот, сияющий золотыми зубами, смахнула с колен крошки и, извинившись перед гостем, уселась поудобнее.

– Ну как, виделся с Фудзисава? – спросил Аояги.

– Да, он как раз собирался выезжать, когда я пришел… Кстати, О-Хидэ-сан, сегодня мне впервые в жизни довелось проехать в этом, как его, – в экипаже. Чудак Фудзисава уговорил меня – не пойму, зачем это ему понадобилось? – во что бы то ни стало ехать с ним посмотреть Ююкан. Ну, и в конце концов уломал меня… – сказал Хигаси, не то сердито, не то смущенно усмехаясь.

Глаза госпожи Аояги быстро скользнули с лица старого Хигаси на лицо мужа.

– Ты ехал в экипаже вдвоем с Фудзисава?.. Хм… – проговорил тот. – Да, знаешь ли, ведь это большая честь… Мне тоже навязали билеты на этот вечер, я хотел было заглянуть, но пришлось поехать вечером к больному в район Коисикава… К тому же Хидэ небольшая любительница…

– Да, я терпеть Не могу бывать там. Куда уж мне, провинциалке, общаться с такими блестящими, знатными дамами… – с тех пор, как года два назад до госпожи Аояги дошел слух, что парикмахерша высмеивала ее, называя деревенщиной (причина заключалась в том, что госпожа Аояги маловато ей заплатила), вопрос знатности и происхождения сделался ее больным местом.

– Ну, я хоть и не О-Хидэ-сан, а все же, когда вошел туда в этом костюме, и уставились же все на меня… Да, признаюсь, зрение у меня хотя и слабое, а все же я заметил, какая роскошь появилась кругом. Собирают деньги на морскую оборону, жертвуют… Все это, конечно, прекрасно, но я так считаю: если бы вся эта публика сняла с себя хотя бы только то, что было на них надето в тот вечер, так, думается, на эти деньги можно было бы купить пушек добрую сотню, да и военных кораблей построить не один и не два…