Царьградская пленница - Александр Волков

Зоря слушал старика с горящими восторгом глазами.

Глава одиннадцатая

Двуликий Андрокл

Ювелир Андрокл, купивший Ольгу и Ондрея Малыгу, не был хорошим человеком.

Жадный, завистливый на чужое добро, он выше всего на свете ценил богатство и пробивался к нему любыми путями. Но Андрокл был рачительным хозяином, берег свое имущество, а рабы составляли не последнюю его часть.

Рабов у ювелира было до полутора десятков; некоторые из них обзавелись семьями.

Четверо, искусные мастера, работали в его эргастерии под присмотром сурового старика Феофила. Остальные рабы и рабыни занимались по хозяйству: кто в пекарне, кто в конюшне, кто по двору и дому. Их содержали в строгости, но хорошо одевали, сытно кормили, не изнуряли работой.

Андрокл был видным членом цеха[46] аргиропратов и даже питал честолюбивую надежду стать его выборным старейшиной. А для этого надо было поддерживать свою добрую славу. Андрокл не хотел, чтобы по городу разнеслась молва, что он экономит на содержании своих рабов. И Андрокл отказался от такой экономии, тем более что она была бы невелика.

Андрокл, как большинство его собратьев аргиропратов, занимался ростовщичеством.

Царьградские ростовщики были беспощадны. Они даже мертвых должников выкапывали из могил под предлогом взыскания долга. Можно ли придумать худшее надругательство над человеком!

С совиной физиономией, с полными бритыми щеками Андрокл был двуликим, как некогда римский бог Янус.[47] Своим домом он правил, как справедливый и добродушный хозяин, и наказывал челядь только за серьезные провинности. А в отдельной комнате своего эргастерия, где он вел деловые разговоры с клиентами, он становился другим человеком – несговорчивым, жестоким.

Немало приходило к Андроклу легкомысленных людей, особенно из тех, кто брал взаймы в счет будущего наследства. Расточители чужого богатства, не читая, подписывали векселя.

Из должников самую большую выгоду Андроклу приносил Евмений, настоятель церкви Влахернской богоматери,[48] находившейся в северной части города, у Золотого Рога.

Это место, значительное и доходное, досталось Евмению не за его заслуги, а потому, что за него похлопотал дядя – великий сакелларий[49] Гавриил.

Евмений любил устраивать богатые пиры, на которые собирал городскую знать. Очень много денег он проигрывал на скачках. Церковных доходов на такую разгульную жизнь не хватало, и приходилось занимать у ростовщика.

Ольга привыкала к своему новому положению. Ее хозяйка Доминика, стройная маленькая женщина, портила свое красивое лицо чрезмерным употреблением притираний: гречанка румянила щеки, белила лоб и подбородок, красила губы, брови, ресницы.

У маленького Стратона няньки менялись часто. Последняя из них, египтянка, плохо смотрела за ребенком, и тот чуть не попал под карету во время прогулки.

Египтянку продали на плантации, и ее место заняла Ольга.

Горькая участь забросила в дом ювелира представителей разных племен. Здесь были арабы, персы, фракийцы и даже негр из знойной Африки. Они объяснялись между собой на ломаном греческом наречии, и Ольге на первых порах пришлось трудно. Но постепенно она начала запоминать греческие слова. Ольга узнала, что Доминику надо звать «деспоина» – госпожа, а хозяина – «деспотес». «Мегас» означало по-гречески большой, а «микрос» маленький. Потерянную родину надо было называть «патрис»… Слыша вокруг себя только греческую речь, Ольга вскоре и сама начала разговаривать по-гречески.

Глава двенадцатая

Письмо на родину

Андрокл ездил в свой эргастерий верхом. Ювелира в его поездках сопровождал Ондрей Малыга.

Ювелирный ряд располагался в центре города, невдалеке от Амастрианского форума.

Привязав свою и хозяйскую лошадь к коновязи, дед Малыга в полном покое проводил день и наблюдал за прохожими. С утра до вечера шли по улице напомаженные франты и уличные попрошайки; упитанные монахи и тощие подмастерья, посланные хозяевами по делу; наемные солдаты императорской гвардии и франкские рыцари; женщины легкого поведения и болтливые горожанки; водоносы и точильщики ножей… И конечно, среди этого потока были разноплеменные рабы, которых в Царьграде насчитывалось больше, чем свободных граждан. А среди рабов Малыга высматривал своих, русских.

И какова была его радость, когда удавалось увидеть в уличной толпе земляка и вызвать его на разговор!

Огромному большинству русских невольников в Царьграде жилось далеко не сладко.

И, возвращаясь вечером на Псамафийскую месу, Ондрей пересказывал Ольге все, что ему удалось узнать.

За несколько месяцев Ондрей и Ольга научились говорить по-гречески. Нянька рассказывала питомцу сказки. Закрыв глаза, она гладила шелковистые волосы мальчугана, и казалось ей, что это маленький Зоря…

Стратон полюбил ласковую няню. Он звал ее мамой и требовал, чтобы она называла его сыночком. Ольга говорила мальчику:

– Твоя мама – Доминика.

Но Стратон, серьезно глядя на няньку преданными глазами, отвечал:

– Доминика – госпожа, а не мама.

И это действительно было так. Доминика, появляясь в детской, притрагивалась к щеке мальчика накрашенными губами, равнодушно справлялась о его здоровье и спешила на какой-нибудь праздник.

Прошло четыре месяца плена. Однажды Ондрей появился вечером взволнованный. Едва встретив Ольгу, старик вскричал:

– Дурак! Ох, какой я дурак!

– За что, деду, себя ругаешь? – спросила Ольга. – Али что неладное сотворил?

– Сотворил, доченька, ох, сотворил!..

Немного успокоившись, Малыга объяснил Ольге:

– Прознал я от черниговца Кутерьмы, что можно было с нашими гостями, кои сюда приезжают торговать, послать весточку на Русь.

Ольга встрепенулась, кровь прихлынула к ее бледным щекам.

– Так надо же послать, деду! – умоляюще сказала она.

– Опоздали! Голубка моя, опоздали! Все из-за меня, старого дурня! Купцы, что в Царьграде нонешний год торговали, уже домой съехали. Путь-то знаешь как далек. Придется теперь ждать следующего лета…

И они ждали в томительном нетерпении. Когда наступила весна, Ондрей по воскресным дням отпрашивался у хозяина и ходил на рынки, где, по слухам, торговали русские гости. Старик начал розыски в середине травня, хотя прекрасно понимал, что раньше половины лета караваны никак не попадут в Царьград. Но так быстрее проходило время.

Ондрею Малыге клиенты Андрокла не раз поручали сторожить лошадей, а уезжая, давали старику обол-другой.

Малыга после первого такого случая протянул хозяину медяки:

– Вот, получил за присмотр над конем. Ты возьмешь али домоправителю отдать?

Даже черствого ростовщика Андрокла тронула такая честность, и он с улыбкой сказал:

– Бери себе эту мелочь. Аргиропрат Андрокл не настолько беден, чтобы присваивать заработки своих рабов.

Обычно на эти оболы старик покупал немудреные подарки для Ольги: то ленточку для косы, то серебряную цепочку для нательного креста. Но как только было решено послать письмо на родину, Малыга стал откладывать деньги. А потом купил бумаги, баночку чернил и позвал грамотея Кутерьму, с которым свел дружбу. Кутерьма, невольник мясника, явился и сел писать. Воображения диктующих и самого писца хватило ненадолго. Письмо получилось короткое, но все остались им бесконечно довольны. Вместо подписей Ольга и Ондрей вывели большие кресты.

Кутерьма стал приходить в гости в дом Андрокла, и каждый раз Ольга просила перечитывать письмо. Она знала его наизусть и все-таки слушала с напряженным вниманием, со слезами, и казалось несчастной женщине, что она разговаривает с дорогими ее сердцу.

И наконец пришел долгожданный день. Малыга издали разглядел необычное движение в торговых рядах, услышал родную речь.

– Наши!..

Старик бросился бежать дробной рысцой, ноги его подкашивались от волнения, сердце гулко и неровно стучало в груди. Затуманенными глазами он различил за прилавком толстого купца с длинной седой бородой.

Тот угодливо разговаривал с покупателем.

Ондрей, шатаясь, ухватился за прилавок.

– Батюшка! Родный… – с усилием выговорил Малыга и дальше от волнения не мог произнести ни слова.

– Проходи мимо, старик, сегодня не подаем! – сухо отозвался купец.

– Да я не об том. Не милостыню прошу… Я русский раб! Выслушай меня…

– Много тут вас, русских рабов, в Царьграде, всех не переслушаешь. А у нас свои дела. – Купец спокойно отвернулся к покупателю.

Горькой обидой налилось сердце старика. Долгожданная, выстраданная встреча, и вот как она обернулась. Так бездушно и холодно отвергнуть его, измученного, жаждущего услышать ласковое слово, получить хоть какую-нибудь весточку с родины…

Ондрей Малыга, еле передвигая ноги, перебрался в другой ряд. И там отказались выслушать его и предложили убираться подальше.