Простите безбожника - Анастасия Евгеньевна Чичиков-Чайковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Может от того и повесился, – зазвучал голос оставленного Григория Андреевича – Он ведь даже не отдыхал толком. Грезил о каком-то невообразимом будущем, играл в Бога! И играючи себя убил. Как царевич Дмитрий на ножечки пал.
– Замолчи, – шептал Яков проклятья утирая нос желтым платком, от чего-то постепенно розовеющим.
Врач
Он воротился домой с диким воплем, засевшим где-то в груди. Весь мир стал другим. Он стал другим. Яков смотрел в мутные стекла зеркал, которые тут же решил завесить, словно в доме появился покойник. То приказ души, растерянной души, которая старалась написать письмо своим двум… кому-то. Ничего не выходило. Перо лезло из рук, на бумаге вместо русской буквы являлась страннейшая конструкция. Слова не лезли из горла, не лезли в голову. Все вокруг стало чем-то фоновым, непонятным. Яша заплакал, потом обозленно укусил шляпу.
Он выбежал из дома с диким воплем, засевшим где-то в груди. Весь мир стал другим. Он стал другим. Яков смотрел в мутные лужи, смотрел в завешенные окна и видел другого человека. Его белое лицо искажала мука, его черные пряди были осыпаны пылью. Спрятать. Спрятать. В руке кольцо, то что смог перевести, коварная тетрадка. Было чувство, что ее кто-то украдет. Такая ценность! Ближе, к сердцу, если оно еще есть.
Он бежал, он бежал и ловил взгляды теней в углах. Они смеялись над ним, смеялись смотря на поразительные сцены сменявшие друг друга! Яков падал, ронял родное и поднимал со снегу дрожащими пальцами. Без пальто, в одной рубахе считай, что прикрывал камзол. Коль не может написать, то сам прибежит! Плевать к кому, плевать какой сейчас день, но Биатусовы жили все же ближе, да и женушка Ионтия вину чувствовала пред лингвистом. Все еще. Будто ей было до него дело.
Его встретили ошеломленно. Служанка, Бог знает ее имя, в ужасе чуть не уронила поднос. В гостиную ввести попытались, но он заспротивлялся, крича: «Мне нужен Ионтий! Ионтий Евгеньевич, слышите?». Его бы и прогнали, барыня вступилась. Оглядела маленького несчастного идиота, который точно умрет от пневмонии. О, милый юноша сорока лет, у нашего мужа единственный выходной!
Его довели, справедливости ради, как животное, как льва. Боязливо, в ужасе и волнение. Но Якову было наплевать, он ворвался в кабинет, ворвался и поймал на себе черноту жуковых глаз. Ионтий не понимал, что к нему за черть явился? А черть этот кольцо показывает, да причитает.
– Видишь? А ты увидь! – кольцо бросается на стол, бросается с таким отчаянием, что напоминает пулю пистолета – Я нашел его. Я нашел его. Эту пакость знаешь кто меня принес? Знаешь? Знаешь?!
Знал ли сам Яша? Ему было уже все равно на их отношения с Ионом, все равно на их давнишние ссоры и желание доказать ему, что нет в нем более этой слабости. Он сел в кресло ставленое, да принялся хвататься за голову собственную. Ужас.
– Яша, господи, ты здрав? – беспокойство. Иону не хочется с этим всем разбираться. Ему привычнее видеть обиду в чужих глазах, а не безумнейший страх. Ему проще видеть разбитый в кровь нос, ожоги на чужих щеках, но никак не это непонятное страдание. И он мягко спрашивает, снисходительно, жалостливо, напугано:
– Кто тебе его дал?
– Он. Он, – кто он? Бог его знает, а Яша от того далек – Чернокудрый юноша, синеглазый, покойный. Я потерял сознание, очнулся и он сидит напротив, просит тетрадку вернуть. Он… Мертвый. Холодный, как лед. Мертвый.
– Яша, может это алкогольный дерилий? – поняв, что Яша до терминов медицинских далек – Белая горячка.
– А кольцо тогда откуда? Откуда кольцо?!
До чего же ласков с припадочным оказался Ионтий. Врач же, верно? Только по трупье он врачевательство использует. Руку на плечо положил, на колено встал.
– Покойнее, друг мой. Может в пьянстве, кто тебе его подкинул?
– А как оно в рот мне попало?
На это Ион пожал плечами. Мало ли что бывает?
– В любом случае колечко мы потом покажем…
– Не могу я его отдать! – шепнул лингвист, позабыв все языки разом – Вдруг он снова придет?
Безумие. Кошмар. Его упекут в желтый дом, будут поливать холодной водой вперемесь с горячей. Ему страшно.
– Яша! Ну, Бога ради! Проспись давай, кольцо потом тогда отдашь, коль боязно. Но отдашь, понял? Нам это дело нужно всяк закрыть, иначе нас прихлопнут. Столько дел нераскрытых…
Этот треп он уже не слышал, он уходил. Уходил, да думал, что ничего у него в этом мире нет. Идея лишь одна была, идея.
Боже мой!
Ионтий Евгеньевич в тот вечер беспокойный, испорченный остался один. К семье своей вышел неохотно, весь в думе был тяжелой, да такой, что его лик впервые искажал ужас. Если этот дурак, Яков Фрицевич, посмеет противится? Идиот! Мальчишка! Дуралей, дурак! Ион был в ужасе – он уже чествовал выговор. Не себе – Павлу Петровичу. Лучше бы они однакашку какого Яшиного нашли. Он же весь народ дрянной филологический одинаковый – бедный и наивный. Ну кто предложил пойти к этому маленькому серому безумному немецкому сыну? Кто из них был таким дураком?
Биатусов не выдерживал, Биатусов злился. Злился и тому, что на следующие утро Павел Петрович изволил на него браниться. Что Вы за дурак? Куда его пустили? Что ты за дурак? Лучше бы себе на софу положил, на пол, хоть в хлев на солому! Вдруг этот безумец, а тот точно обезумел, сбежит куда-то с тетрадкою?
Застеснялся – Ионтий не знал, что сказать. Смутился, покраснел стыдливо. Давай так и сяк молить прощения у следователя неудачливого который в горло разом стопку опрокинул. Отпихнул цепкие пальцы товарища с плеча своего большого, дернул светлу бровь, да воскликнул прямо:
– Сейчас же мы двинемся к Якову. Отоспался уж! – потом уверенность вся слетела, раздался болезненный стон – Нас губернатор убьет.
– Да не убьет, не убьет, – врал Ионтий, когда им двоим по сугробам брести приходилось – Коль что мы этого дурного за наше страдание в желтый дом упечем! Он же совсем не разумеет.
Давно пора! Давно пора, думалось. Но губернатор ведь, не смотря на все это убьет – черт с ним, сбегут в обнимочку. Они так и шли, ибо падали каждые полотора метра. Спешили! Под сапог забился снег, лик бил ветер и шла зимняя пляска вовсю. Раз в присядку, два в кружок. Месяц коварный, звезды насмешливые – чем не бал?
Кончился тот хаос белых платьев, замаячил домик на окраине серый. Вздохнули с каким счастием Ионтий и Павел. Только чувство одно их всю дорогу ело
