Один толстый англичанин - Кингсли Эмис

Роджер отправился в кабинет и какое-то время стоял у балконной двери, успокаиваясь. Наконец его необъятной ширины грудь перестала вздыматься, как кузнечные мехи. Меж тем вечеринка и впрямь расстроилась – не подошла к концу, но потеряла свою слаженность. Роджер слышал голоса и смех, раздававшиеся в разных концах дома. Оглянувшись, он увидел миссис Эткинс со стаканом в руке, которая незаметно подошла и стала с ним рядом. Она бросила на него внимательный взгляд. В ту же секунду он понял, кого она ему напоминает – всех вместе и каждую в отдельности из примерно дюжины женщин, с которыми в последнее время сводил его случай. Позади послышалось чье-то тяжелое дыхание. Он обернулся. На пороге кабинета, подняв к губам стакан, стоял Строд Эткинс. Едва Эткинс сделал последний глоток, как его сильно шатнуло, и он мгновенно, словно сбитый с ног мощным ударом, исчез из дверного проема. Послышался звук тяжелого тела, ударяющегося о мебель в холле, потом все стихло.

Роджер повернулся к миссис Эткинс и кивнул головой в сторону балконной двери.

– Идем, – скомандовал он тоном сержанта на плацу. – Или, если тебе больше нравится, едим!

То, что произошло дальше, произошло где-то рядом с бассейном. Это единственное, в чем Роджер был по-настоящему уверен, да еще в том, что это действительно произошло. Да, еще, кажется, было много, очень много слов, больше, чем обычно, и к тому же – непривычных.

Спустя десять или пятнадцать минут, а вполне возможно, что и две или все шестьдесят, он стоял в полосе света, падавшего из окна, и записывал номер телефона и адрес, походивший на адрес магазина. Он обратил внимание, что трава казалась необыкновенно зеленой. Далее перед ним остро, как перед космонавтом, встала проблема возвращения.

– Ты иди здесь, – сказал он в темноту, – а я пройду к парадному входу.

Возвращение, однако, прошло без осложнений, во всяком случае, он не заметил, чтобы кто-нибудь посмотрел на него как-то не так. В комнате, которую Джо называл комнатой для бесед, он с удивлением увидел Строда Эткинса, тот был все еще, или снова, на ногах и, держа в руке стакан, болтал с Мечером. Инстинкт предосторожности заставил Роджера направиться прямо к ним. Мечер бросил на него снисходительный взгляд и сказал Эткинсу:

– Я бы не прочь.

– В любое время, парень, – ответил Эткинс. – Мы почти не пользуемся этой квартирой. Надо просто зайти и взять у швейцара ключ. – Он заботливо обнял Мечера за плечи и сказал, обращаясь к Роджеру: – Такому молодому парню необходимо иметь в большом городе местечко, где бы он мог принять душ, вздремнуть часок или переодеться. Понимаешь, что я имею в виду? – Он подмигнул чуть ли не всем лицом. – Митч понимает, да, Митч, ты ведь понимаешь? Молодость! Молодежь – она горяча, правильно я говорю, Митч? И не только молодежь. Старина Митч тоже недавно погорячился, так ведь, Митч? Он всегда такой. Мне это нравится. Когда его за живое заденешь – ого-го! Сущий порох! Знаешь, Ирвин, мой старый друг Митч не такой плохой, как кажется. Конечно, малость зануда и сухарь, но у всех у нас свои слабости, так ведь?

– Он хорошо показал себя в конце нашей забавной игры. – Мечер казался совершенно трезвым. – И мне это очень понравилось.

– Что значит «понравилось»? – спросил Роджер, глядя на него не слишком свирепо.

– Вы вели себя, не вдаваясь ни в какие расчеты, импульсивно. Повинуясь душевному порыву. Вам следует поступать так почаще. Это ваш долг.

– Долг? О чем вы, черт возьми?

– Человеческая жизнь столь ужасна, – сказал Мечер добродушно и так, словно устал объяснять очевидное, – единственное, что нам остается, – это поступать согласно велению души. Тут извинительно все, вплоть до убийства.

– Вы полагаете, что сказали что-то новое? – Роджер увидел бесхозный стакан и сделал глоток.

– Какая разница, ново это или нет, главное, верно ли? А это верно.

– Мне бы очень не хотелось жить в таком мире.

– Но мир, в котором вы живете, таков. Просто вы этого не замечаете.

– Готов поспорить на что угодно, вы хотите сказать, что я эгоист, по крайней мере, не хуже вас, но, должен признаться, мне непонятна ваша страсть разводить философию на пустом месте.

Мечер, все тем же добродушным тоном, ответил:

– Ерунду вы говорите. Нет никакой философии в том, чтобы правильно оценить ситуацию и выработать план соответствующих действий. Если неделю нет дождя и трава начинает сохнуть, вы ее поливаете. И это не эгоизм в том смысле, в каком вы, возможно, подразумеваете. Все мы к кому-то хорошо относимся, кого-то любим. И наша обязанность – красть, и жульничать, и лгать, и применять насилие тогда, когда необходимо, ради этих людей.

– А вот и другой наш заморский гость. – Эткинс, с недоуменным раздражением слушавший разглагольствования Мечера, вышел и вскоре вернулся, таща с собой Паргетера, который до этого сидел на дубовой скамье, уткнувшись лицом в ладони.

– Все еще скучаешь по дому, парень?

– Господи, нет, конечної – чуть ли не в голос вскричал Паргетер. – Скучать по этой чертовой никчемной дыре?

– Ага, он уже в нашем лагере, – удовлетворенно сказал Эгкинс, сияя улыбкой.

– Как, вы сказали, вас зовут? – спросил Роджер. – Паргетер, кажется?

– Найджел Паргетер.

– Паргетер, что-то я вас не пойму.

– Признаваться, что вы, так сказать, не можете его понять, – засмеялся Мечер, – это больше похоже на вас, не так ли, мистер Мичелдекан? Но если серьезно, то, наверно, у вас трудности с пониманием других людей? Своего рода периодические приступы непонимания.

– Что это значит, Паргетер? – сказал Роджер, не обращая внимания на Мечера. – Как Англия может быть чертовой никчемной дырой?

– О, вам-то небось хорошо, мистер Мичелдекан, эсквайр, с вашим дворянским происхождением и прекрасным выговором, и… Не то что крестьянским парням вроде меня. Высшее общество, связи, королева, епископ Кентерберийский, учеба в Итоне, богачи, меркантилизм и… что еще…

– О, теперь я вас понял, Паргетер, вы из тех мерзких, ничтожных…

– Не имеет значения, бессмысленно…

– Вы нашли прекрасное место, если хотели подальше уехать от меркантилизма и богачей, не так ли, Паргетер? Относительно высшего общества. Полагаю, вы считаете, что только потому, что в Америке нет герцогов, значит, все – друзья-товарищи друг другу. Абсолютное заблуждение. Сами посудите: когда королева и принц Филипп были здесь и проезжали по Нью-Йорку, Вашингтону или еще где-нибудь, какой восторженный прием им оказывали, не то что их кошмарному генералу Макартуру. Они были популярней, чем национальный…

– Ошибаетесь, их популярность была куда меньшей, – не согласился Мечер, – Если быть точным, то где-то между одной четвертой и одной пятой от популярности Макартура.

– Американская наука творит чудеса, – весело воскликнул Роджер. – Так вы открыли способ измерять популярность?

– Применительно к данному случаю, да. Когда королевская процессия проезжала по улицам, люди бросали из окон конфетти и прочее в том же роде, приветствуя…

– Конфетти, конфетти? Что это…

– Извините, мистер Мичелдекан, но, нравится вам или нет, подобные вещи называются конфетти. Как бы то ни было, когда улицы убрали, нью-йоркская санитарная служба взвесила все это конфетти и – забыл уж, сколько там было тонн и где я видел эти цифры, но помню, как обратил внимание, что после ваших королевы с принцем собрали не то в четыре, не то в пять раз меньше, чем после этого кошмарного (тут я согласен с вами) Макартура.

Паргетер, который, пока продолжался этот диалог, время от времени разевал рот, порываясь что-то сказать, воспользовался молчанием Роджера, не знавшего, что возразить Мечеру.

– Господи, – закричал он Роджеру, – неужели вы думаете, что я верю всем этим сказкам о Штатах? Неужели вы думаете, я не знаю, что эти чертовы Штаты и в подметки не годятся Англии? Все эти чертовы ванны с позолоченными кранами, общество Берча, грабежи средь бела дня в Центральном парке, гольф-клубы, куда не принимают евреев, Литл-Рок, Лас-Вегас, Вассарский колледж и… и… уж и не знаю что… Если б я родился в этой стране, то просто бы…

Подобный хитрый поворот в разговоре, похоже, таил в себе новую ловушку для Роджера, но на выручку ему простодушно пришел Эткинс.

– Митч, послушай, – сказал он умоляющим тоном, склонился к Роджеру, обняв его за плечи одной рукой, а другой махнув Паргетеру, чтобы тот замолчал. – Митч, хочу тебя спросить кое о чем. Слушай меня внимательно. Скажи, почему ты нас ненавидишь?

– Ненавижу? О чем ты? Я вовсе…

– Почему ты нас ненавидишь? Ведь ты ненавидишь нас, я прав? Все вы нас ненавидите. За что? За что? Что мы вам сделали? Мы совсем не хотели быть мировым лидером. Это последнее, что нам нужно. Мы никогда не были империалистами. И все-таки вы нас ненавидите. Почему? Мы никогда не были колониалистами. Но вы тем не менее…

– Вот как, неужели не были? – Роджер бросился в бой, торопясь опередить Паргетера и тем избежать его оскорбительной поддержки. – Никогда не были ни империалистами, ни колониалистами? А что ты скажешь о войне с Мексикой и с Испанией? Почему Калифорния, Аризона, Флорида, Пуэрто-Рико и еще множество других мест носят такие странные, необычно звучащие названия, как ты думаешь? А ваш Юг! Единственная причина, по которой он не называется колонией, это то, что он часть…