Райские птички (ЛП) - Малком Энн

Эван знаком с Оливером долго, и понимал, что ответа не получит.

— Ладно, звони, если понадоблюсь, — сказал он, задержавшись у открытой входной двери.

— Не буду, — сказал Оливер. — И тебе лучше забыть, что ты был здесь. Если ты хоть словом обмолвишься об этой девушке, тебе конец, — это была не пустая угроза, которую глупые головорезы бросали на улице. Это было обещание. Эван тоже это знал.

Он кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Оливер повернулся и уставился на другую закрытую дверь.

Чудес не бывает. Он знал это.

Но он поймал себя на том, что борется со странной тоской по ней. Но быстро отмахнулся от этого.

Что, если она проснется?

Что же тогда будет? Тогда ему придется решать, что с ней делать. Он не мог отпустить ее, хотя у него было смутное подозрение, что она никуда не уйдет даже с открытой дверью, полным банковским счетом и пустой дорогой.

Она была сломлена. Скорее всего, не подлежащая восстановлению. Она не в состоянии собраться с мыслями, и он, конечно, был не тем человеком, который поможет в этом. Она не могла никуда пойти.

Так что это тоже проблема. Ей некуда было идти, кроме как сюда. Это было его нигде. Здесь жили только мертвецы.

Включая его самого.

Его выбор состоял в том, чтобы сделать ее такой или всадить пулю ей в голову.

***

Элизабет

Я просыпалась снова и снова. Иногда кричала. Боролась с руками, которые держали меня. Но в моменты ужаса мне и в голову не приходило, что я не смогу убежать.

Не смогла бы убежать во внешний мир.

Стены угрожали поглотить меня здесь, и я, возможно, была близка к коме, но выйти на улицу еще хуже.

Может быть, я уже в коме от того, что меня насильственно вытащили из дома. Но кома будет временной, пока смерть или жизнь меня не схватят.

Так что бежать было некуда.

И, может быть, именно это делало всё хуже в те мимолетные, но мучительно долгие моменты пробуждения.

До тех пор, пока небольшой укол боли не сменился онемением и не-таким-благословенным беспамятством. Потому что мои сны не были пустыми. Были лишь повторы моих прошлых прегрешений.

Ужасы.

Иногда менялось. Сны прошлого с намеком на будущее. Маленькая головка моей дочери шевельнулась, когда я прижала ее к своей груди, ее глаза были открыты, но она все еще была мертва. Потом она проснулась в своей смерти. Обвиняла меня.

В других снах меня не отпускали… Он не отправил мое разбитое и израненное тело и душу в мир, который сокрушил все, что от меня осталось. Нет, он оставил меня. И продолжал причинять боль. Я не хотела видеть эти сны. Я уже терпела это по-настоящему.

Так что это был чередующийся ужас спящих и бодрствующих кошмаров. Разница была только в том, что во сне я была напугана, паниковала и мучилась. Проснувшись, было тоже самое, плюс огромная тяжесть давила на мою грудь, сжимая легкие.

Я не знала, что хуже.

Но он был там, когда я проснулась.

И он был ужасен. Непреклонный и бесчувственный, он сидел неподвижно и твердо, как мрамор, глядя на меня пустым взглядом, лишенным каких-либо эмоций. Наблюдая, как я сражаюсь с прошлым, избегаю настоящего и борюсь, плача, крича, рыдая. Он безучастно наблюдал, как будто это телевизионное шоу, которое ему не очень нравилось, но больше смотреть нечего.

Словно моя человечность, моя кровоточащая и разорванная человечность была ни чем иным, как неинтересным ситкомом.

Я ненавидела его. Очень сильно. За то, что смотрел, как я борюсь, без малейшего намека на сострадание. За то, что выдернул меня из единственного места на земле, где я чувствовала себя в безопасности.

Я ненавидела его за то, что мои глаза метались к нему в моменты пробуждения. И я цеплялась за эту безудержную ненависть, когда была пленницей его ледяных глаз. Это был мой якорь в бурных морях безумия, каким-то образом удерживающий меня от поглощения глубинами.

Больше всего я ненавидела его за это.

За то, что не убил меня. За то, что вынудил меня стать свидетелем своей жизни, почувствовать всю боль, которая таилась во всех моих клетках, ожидая, когда слабая хватка здравомыслия ослабнет.

Как раз в тот момент, когда я думала, что не могу презирать его больше, он доказал, что я ошибаюсь.

Не знаю, сколько я держалась на краю пропасти. Потому что бездна не только смотрела на меня, она протянула когтистую руку и разорвала мою душу.

Не знаю, как долго я была такой, время плыло вокруг бессмысленными кусками.

До сих пор.

Бодрствование, точно такое же, как и те ускользающие мгновения до этого, пришло ко мне. Комната, настолько застывшая в моей ясности, что острые края каждого предмета мебели причиняли боль, пронзали мои глаза своей абсолютной реальностью. Они больше не исчезали обратно в небытие с уколом иглы в мою кожу.

Я никогда не думала, что замечу отсутствие боли. Ведь боль была моим постоянным спутником.

— Это нужно остановить. Сейчас, — сказал жесткий голос.

Острые края каждого слова пронзали мои виски, излучаясь через мой стучащий череп.

Я повернула голову на левую сторону кровати. Мой взгляд блуждал по сшитому на заказ угольно-серому костюму, под ним черная рубашка с расстегнутым воротником, без галстука. Его шея была вампирски белой, изогнутой, тонкой и гладкой.

Приятно смотреть.

Весь фон вокруг него был размыт. Это нечто большее, чем мебель и ее острые края. Так же, как и его слова, он был острым краем. Как будто у меня мигрень, а он свет — глядя прямо на него, я вздрагивала от боли.

Не то чтобы он был светом, не в библейском смысле этого слова.

Но и закрыть глаза я тоже не могла, что еще хуже. Я слишком много видела с закрытыми глазами. Воспоминания поползли по краям, мои паранойя и паника наэлектризовали воздух.

— Ты встанешь с этой кровати.

И снова его слова царапнули меня по голове, по закрытым векам.

Я снова распахнула их. Он не двигался. Его руки все еще были прижаты к бокам.

Я осмотрела их.

Большие. Тонкие и ловкие пальцы. Ногти искусно наманикюрены. Бледные, как и его шея, и такие же гладкие. Руки бухгалтера, а не наемного убийцы. Я всегда думала, что у убийцы должны быть мозолистые руки, слегка коричневые от крови, которая никогда полностью не смоется.

Но с другой стороны, убийцы, настоящие убийцы, никогда не пятнаются кровью.

Часы у него были красивые, скромные, но дорогие. На них было несколько отсеков, как я предположила, для других часовых поясов.

Я наблюдала за ними - за его руками - в полном оцепенении, поэтому их движение потрясло меня. Особенно когда они приблизились ко мне. Я вжалась в кровать, надеясь, что она поглотит меня прежде, чем прекрасные и смертоносные руки коснутся моей кожи. Этого не случилось.

Вместо этого руки схватили толстую и роскошную постель, на которой я была прикована, которую я использовала, как щит.

И он сразу же это сделал.

Моя реакция последовала незамедлительно. Пустой воздух над головой поглощал меня, давил. Я свернулась в клубок, стараясь укрыться от него как можно дальше. В тот момент я ненавидела себя больше всего на свете, даже больше, чем его. Во мне не осталось ни гордости, ни достоинства. Когда я приковала себя цепями к комнатам того дома, из которого он меня забрал, я знала, что ненавижу, но просто обманула себя.

Но убийца, сдернув с меня одеяло, уставившись на меня холодными и обвиняющими глазами, выдернул правду из-под слоев отрицания.

Я была никем.

Оболочка человека, который не мог справиться с воздухом, не мог справиться с миром, в котором существует.

Это знание причиняло боль. Но не заставило сдвинуться с места.

Я ждала, что он что-нибудь скажет. Накричит, может быть. Ударит. Скинет на пол.

«Может быть, всадит пулю в голову», — с надеждой подумала я.

Он ничего не делал.

Просто стоял. Несмотря на то, что мои глаза были зажмурены за сжатыми кулаками, я знала, что он был там. Его тень прокралась сквозь щели в моих веках, напав на меня холодом его присутствия. Его пристальный взгляд.