Солдат никому не пишет (СИ) - "Маркеллиан Летучий"

Желая хоть как-то отрезвится и развеяться от пережитого ужаса, Рохард заговорил первым, пользуясь соображением, что негативная эмоция, поделённая с другими, должна растечься по каждому и уменьшить свой удельный вес в говорящем.

— Итак, Кинрир, что ты скажешь по поводу нашего боевого крещения? — начал он с формального вопроса.

Всё бы ничего, но Рохард допустил одну существенную ошибку в своих умозаключениях, он не взял во внимание, что другие абсолютно таким же образом могут быть преисполнены негативными эмоциями и что места для переливания попросту не найдётся.

Первоначально в ответ раздалось молчание, но через десяток секунд она плавно перешло в словесную речь:

— Ужасно, как будто все соки выжали из сердца. Я ожидал другое, совсем другое. Мне ожидалось, что я увижу…

— Кровавых варваров, — любезно подсказал Рохард.

— Верно, но я увидел нечто совсем иное, я видел… видел точно таких же..

— Как мы.

— … нисколько от меня не отличающихся: цвет кожи, волос, строение лица, оружие…

— Даже обмундирование такое же.

— Если это можно так назвать, — мрачно вставил морфит

— Я точно так же ощущал себя, чувствовал, что будто бы сражаюсь с собственным отражением. Вы все знаете, что я известный и опытный охотник убивший немало тварей и, чего греха таить, разбойников, но вид сегодняшнего побоища, реки, водопады крови, крови таких же флодмундец как я, но которым просто не повезло оказаться в противном лагере.

— А я предупреждал, что доброго ничего не может быть в этом предприятии. Верно говорю, Кинрир?

Губы Кинрира исказились в волевом моменте.

— Верно, — наконец ответил он.

— Я много чего слышал от своего учителя о войне. — Вновь завёл шарманку Рохард, задумчиво трепля рукой свою чёрную бороду. — Он обучил меня всему, что я знаю и помимо этого всегда давал мне ещё горстку душевной теплоты, он был мне словно второй отец, а я ему, как сейчас полагаю, как сын. Поэтому он мне и поведал самую постыдную страницу его биографии, вспоминать о которой он не мог без слёз до самого конца. Он был родом из Филома, как понял, из зажиточной семьи. Тамошние жители слывут одними из лучших лучников Кеменлада, поэтому получить мастерские навыки в этом деле ему не составило большого труда. Но вот он перерос из недоросля в мужчину и его рекрутировала Имперская армия, как раз проводившую в ту пору стычки с Флорэвенделем на Халфе. Ну вот ему и "повезло" быть отправленным в гущу этой мясорубки. Должно ли говорить, как ему тяжело было тянуть лямку в таких условиях, когда он воевал на чужой земле, где его народ сам является оккупантом и, мало того, что крошить флорэвендльцев, в некотором роде, собратьев по вере, так ещё и подавлять железным сапогом восстания местных жителей, желавших скинуть иго поработителей. В конце концов он не выдержал. Тёмной ночью, когда луны были скрыты под непроглядной теменью густых облаков, он мышью выбрался из палатки и попытался было без шума улизнуть из лагеря. Но те тут-то было. Дартадцы очень хорошо ставят дисциплину и наблюдательность, так что за ним завязалась погоня, уйти от которой он смог, лишь прыгнув в ревущие потоки водопада. Горько сказать, но раньше я всегда его осуждал в сердце, как труса, теперь же моё мнение изменилось.

Ночной бич

Ночной бич

В лагере безраздельно царил сонный дух, властной десницей замкнувший веки ополченцев. Едва тлеющие огоньки костров смутно отбрасывали отблески тухнущего пламени на чуть различимые очертания спящих солдат в кромешной тьме эклипса, когда луны скрывают свой взор от пространств Кеменлада. Далёкие алмазные россыпи ночного были сплошь скрыты непроглядной облачной пеленой. Ополченцы лежали по-походному — просто неба на голой земле, подкладывая руки или, в лучшем случае, походные мешки под голову. В связи с относительно недавно прогремевшей Вернской баталии многие предприимчивые ополченцы могли позволить себе роскошь укрыться обветшалыми и утлыми обмотками или ошмётками одежды, некогда принадлежавшей восточным флодмундцам. Подле этого беспорядочного скопления кострищ и спящих тел стройно вырастал палаточный островок, населённый офицерами и высшим руководящим составом, — говорят, площадь палатки увеличивались прямо пропорционально званию. И в этих беспечных шатрах раздавались сонные звуки, прямо свидетельствующие об отдыхе владельцев. Лишь одни часовые ленивыми тенями скользили меж спящих товарищей, немолчно завидуя их сонному спокойствию, и лишь время от времени перекликаясь друг с другом, сообщая, что всё в порядке.

Из-за близости вражеских позиций и готовящегося штурма крепости Абльен в лагере была объявлена повышенная готовность и дано предупреждение о том, что, кто самовольно свалится со своего поста в обители дрёмы, тот непременно познакомит свою шею с верёвкой. Наказание, конечно, ужасающее, но действенное… или нет? Несмотря на то, что фигуры, чернеющие на фоне бледных кострищ, стройно стояли с уверенностью тополя, не смыкая век, в их глазах, однако, удивительным образом чувствовалось отсутствие всяческой мысли, а если тщательно прислушаться, то можно было услышать тихое посвистывание, наводящее на серьёзные подозрения. Многим может показаться странным, как можно спать, стоя как боевая лошадь и не смыкая век, но, как показывает многолетний опыт многих армий Кеменлада, при должной сноровке и желании спать можно и очень даже легко. Очень скоро это халатное обстоятельство повернётся роковым образом для всеобщей безопасности.

Лагерь был разбит на укромной поляне средь густого леса, что, по крайне мудрому мнению не менее мудрых военачальников, должно было сокрыть передвижение войска Северного Флодмунда от дерзких глаз противника. Непробудные чащи и дебри леса, сокрытые днём от лучезарного солнечного света плотным зелёным саваном, тёмными ночами ещё пуще прежнего окунались в пучину тьмы, из глубин которой поднимались зловещие и кровожадные твари, блещущие на страницах всевозможных бестиариев. Вот и сейчас, как положено, они вышли на охоту. Покрытые сумраком лесистые дали преисполнились протяжными криками, шипением, ворчанием, гортанным храпом и переливались голодным воем и рыком, то приближающимся, то отдаляющимся в глубь. По-видимому, твари боялись огня и столь большого скопления людей, но шум подбирался всё ближе и ближе…

Время дежурства первой стражи как раз подходило к концу. Бодрствующие часовые молча радовались и с упоением сердца предвкушали скорое избавление от тягостной рутины и возможности всецело предаться отдыху, а те, кто сонно бдели, на глубинном уровне подсознания готовились к пробуждению.

Из-за гущи девственной листвы, на краю опушки, вновь донеслось шуршание. Тихий топот лап неслышно расползался по округе. Рохард открыл глаза. Гейбрин явственно ощутил, как мурашки в бешеном хороводе носятся по его спине, а сердце яростно бьётся, словно намереваясь выскочит из груди. Это могло означать лишь одно. Он моментально схватил лежачий подле клинок и, полусознательно повинуясь многолетней профессиональной привычке, встал в особую оборонную позу, действенную против крупных плотоядных бестий. Ему не хотелось будить товарищей, ведь они устали от тяжелейшего перехода, а что, если у него просто расшалились нервы и уши начали обманывать своего владельца, а это всего-навсего ветер колышет летние травы? В эти секунды Рохард попал под действие пагубного заблуждения: надеяться на лучшее, когда налицо выплывает его противоположность. Он изо всех сил напряг весь слух, словно тетиву лука, сосредоточил на нём всё своё внимание и, как будто, сам стал слухом.

Действительно, лёгкое шебуршание слышалось где-то поблизости, но, быть может, это часовой? Внезапно раздался приглушённый всхлип и падение тела на землю. Сомнений быть не могло. Рохард стремительно схватил круглый сыромятный щит. Тотчас после этого возле него послышались едва уловимые шаги. В густой тьме выросли эфемерные очертания крупного тела, светящегося двумя крупными, раскосыми хищными глазами. Раздался короткий гортанный рык. Гейбрин тотчас выставил вперёд щит и вовремя, ибо одночасно с этим тварь сделала резкий рывок и её удар как раз пришёлся на сыромятный круг. Заблокировав первый удар противника, Рохард хладнокровно перешёл в наступление, отколов внезапный выпад в сустав передней ноги твари и одновременно поднял с этим страшным крик: «Тревога»!