Обманите и сами поверьте в обман - Екатерина Николаевна Ульшина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не знаю, почему, но я засмеялся горьким, даже истерическим смехом. Она испуганно на меня смотрела.
– Прости, Лена. – Я виновато покачал головой. – Ты была права. Я должен был сделать копию. Ты, как всегда, оказалась права, а я тебя не послушал.
– О чем ты говоришь? – ничего не понимая, спросила она и села рядом со мной.
Я глубоко вдохнул и рассказал ей все, что произошло. По мере того, как я говорил, жизненные силы возвращались ко мне, и глубоко внутри просыпалась ярость, перемешанная с горем и унижением.
– И зачем им только нужен разбитый ноутбук? Я смог бы извлечь жесткий диск, восстановить книгу… А теперь…
Лена молчала и изучающе на меня смотрела. Ее лицо было уставшим, но серые глаза, блестящие, как две серебристые жемчужины, прожигали меня взглядом. Распущенные волосы легкими волнами спадали на ее изящные плечи. Только сейчас я рассмотрел на голубом халате, облегающем ее хрупкое тело, незамысловатый узор из желтых и розовых цветов. Не было на ней ни того вечернего фиалкового платья, ни той строгой женственной прически, но в этом халатике с цветочным узором и распущенными волосами она была еще прекраснее, еще милее, еще более чарующей.
Помолчав некоторое время, она произнесла: "Будешь чай?" – и в этом вопросе прозвучало больше сочувствия, чем во всех фразах, которые принято говорить в подобных ситуациях.
Через пять минут она вошла в комнату с двумя чашками чая, а потом вернулась за пирожными, которые я был крайне удивлен увидеть в доме балерины.
– Я думаю, тебе нужно переписать роман, и как можно скорее, пока ты не забыл детали, – сказала она, и передав мне чашку, присела рядом.
Часть меня соглашалась с ней, хотя другую часть наполняло желание сдаться и все бросить. Ведь начинать заново всегда труднее.
Так, за разговорами о книге мы провели не один час, и постепенно я стал поддаваться ее убеждениям написать роман во второй раз. Несмотря на то, что моя книга была украдена, а вернувшаяся после длительного перерыва боль в теле не стихала, я был безгранично счастлив. Рядом со мной сидело милое создание и так лучезарно улыбалось. И хотя в таком виде мне приходилось чувствовать себя полным идиотом, я испытывал сладостное умиротворение, что случалось со мной каждый раз, когда она была рядом.
Сердце этой девушки было наполнено такой необъятной добротой и теплом, что они отражались в каждом мимолетном взгляде, в каждом непроизвольном движении рук, в каждом слове, слетавшем с ее губ…
– Спасибо тебе, – сам того не ожидая, сказал я, – за то, что не оставила в трудный момент, всегда поддерживала, не позволяла сдаваться и помогла обрести новый смысл жизни. Спасибо за то, что читала мне стихи и вдохновляла меня, за то… просто за то, что ты есть.
Я взял ее миниатюрные нежные ладони в свои большие исцарапанные руки. Сердце стучало где-то в голове, изнутри переполняли чувства благодарности, тепла, нежности и… безмерной любви к этому человеку.
Взгляд пленяющих раскосых глаз обратился ко мне, и ее губы, как в былые времена зашептали до дрожи знакомые мне строки:
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке…
Забыв о боли в спине, я наклонился и поцеловал ее.
***
С первыми декабрьскими заморозками наступила зима. Воры продолжали скрываться от правосудия, а я тем временем метался от волнующего воодушевления и готовности воссоздать роман до периодов полного разочарования и желания все оставить и замкнуться в себе. Я не мог перестать на себя злиться и в то же время лелеял надежды на то, что грабители будут найдены, а роман восстановится с жесткого диска, от которого они, возможно, еще не избавились.
Теперь по ночам меня нередко преследовали образы двух мужчин, возвращающих мне ноутбук. Случалось, что роман являлся во снах в виде уже изданной книги. И находил я его в самых неожиданных местах: под подушкой больничной кровати, на ветвях растущего около дороги дерева, на кремовом диване в доме Лены. А иногда черновики романа виделись мне на витринах книжных магазинов, лежащие рядом с книгами Достоевского и Шолохова… И каждый раз, просыпаясь после подобных снов, разочарованный тем, что это лишь приснилось, я начинал беспокойно ворочаться в постели, пытаясь унять внутреннюю борьбу между желанием вскочить и немедля приняться за работу и готовностью сдаться и признать свое поражение.
Тем не менее, каждое утро я собирал всю силу воли, и не обращая внимание на жгущую до слез досаду, принимался за восстановление книги. Поначалу писал от руки в толстых тетрадях, а после покупки дешевого подержанного ноутбука, стал набирать текст на нем. Случалось, на меня находили приступы злости и обиды, тогда я в ярости скидывал бумаги на пол, вскакивал из-за стола и принимался ходить по комнате, говоря себе, что никогда с этим не справлюсь. Никогда не напишу роман заново.
Я винил себя и понимал, что необходимость вновь начинать с пустого листа, была следствием моего легкомыслия. Однако всеми способами я старался пресекать подобные мысли, чтобы сосредоточиться на написании романа.
Благодаря Лене работа продвигалась куда быстрее, чем я мог вообразить. Она была моим неиссякаемым источником вдохновения. Мы часто проводили вместе долгие зимние вечера. Особенно я любил писать, когда она сидела рядом и, положив голову мне на плечо, читала распечатанные главы (теперь по ее настоянию я делал и электронные, и печатные копии книги) и карандашом вносила свои правки.
Несмотря на то, что кража романа стала для меня большим ударом, это положительно повлияло на произведение. В процессе повторного написания книги язык повествования становился более ярким, а описания делались более образными. Первый черновик послужил замечательным тренажером, на котором я мог оттачивать свое мастерство. Теперь же, овладев литературными приемами, я мог применить их в настоящей работе.
История голубоглазого детектива обрела новые сюжетные повороты, кульминация стала еще более напряженной, а развязка – более непредсказуемой. Вместе с Леной мы радовались каждому написанному листу, которых к началу весны накопилось около четырехсот штук.
Однажды солнечным апрельским днем, когда я уже достаточно окреп, чтобы ходить без костылей и выполнять повседневную работу, я решил навести порядок в своих вещах, терпеливо ждавших этого не
