Я. Истории из моей жизни - Кэтрин Хепберн

Том был мертв. Просто мертв.

Да. Я дотронулась до него. Холодный. Мертвый.

Что было делать? К кому обратиться? Тетушка слишком эмоциональная — она сошла бы с ума.

Врач. Найти врача.

Я сбежала вниз и выскочила на улицу. На одном из домов напротив я видела раньше табличку с надписью: «Доктор такой-то». Я подошла к двери и нажала на звонок. Было около восьми часов утра. Дверь открыла женщина.

— Да?

— У меня умер брат.

Секундная пауза.

— Что? — переспросила она.

— Брат. У меня умер брат.

— Значит, врач уже не может ему помочь?

— Не может.

Клац!

Она закрыла дверь. Просто взяла и закрыла.

Секунду-другую я стояла. Нет — да… Действительно, врач уже ничего не может сделать. Слишком поздно. Она права. Врач ничем не может помочь… О, милая бедная Тетушка. Она…

Лучше мне вернуться в дом.

Я подошла к входной двери дома тети Берты, нажала на звонок. Она открыла. «Том умер», — сказала я. И разревелась. Так, мне казалось, надо было поступить. Люди умирают — вы плачете, но внутри я была как замороженная.

Тетя Берта выслушала меня. Позвонила Тетушке. Потом вызвали Маму и Папу. Они с Джо Беннет приехали в Нью-Йорк.

Я хорошо помню тогдашнее смятение. Мы везли тело Тома через Гудзон на пароме в крематорий в Нью-Джерси. Помню, что я с Папой стояла на носу парома. Я глядела на Маму — она стояла с Джо Беннет, примерно в шести метрах от нас. Она плакала. Моя Мама плакала! О Боже! Чем ей помочь? Мне еще ни разу не приходилось видеть, чтобы моя Мама плакала. И потом я никогда не видела ее плачущей. Она была стойкой.

Ей немало пришлось пережить в жизни. Самоубийство отца. Смерть матери от рака в тридцать четыре года. Ей в ту пору было шестнадцать. Бремя ответственности за двух своих сестер — совсем еще детей двенадцати и четырнадцати лет. Если она и плакала, то только наедине с собой.

Мой отец не плакал. Он принимал жизнь такой, какой она ему открывалась.

Я только однажды видела его — как бы это сказать? — подавленным. Это случилось в начале 1951 года. Папа и я поехали в Фенвик. Маму мы оставили в Хартфорде, чтобы она смогла вздремнуть после обеда. Вернулись в пять — к чаю. Вошли в дом, прошли в гостиную. Камин не горел. Кресло Мамы было пусто. Камин не горит? Мы помчались наверх, распахнули дверь спальни. Мама лежала на постели — мертвая.

Я взглянула на Папу.

— О нет, нет, — прошептал он. — Я не могу… Она не может…

— Идем вниз, папочка. Идем вниз… Не гляди, не надо…

Отдыхала Мама каждый день. Это было настоятельной необходимостью. Вероятно, она стала одеваться к чаю и почувствовала себя плохо. Прошла из своей туалетной комнаты в спальню, легла на постель, левой рукой потянула на себя покрывало… и умерла.

Я стояла. Моя Мама мертва — моя дорогая мать — единственная на свете — ушла.

Я взяла ее руку — еще теплую, отжала ее пальцы от простыни, поцеловала ее и спустилась к Папе.

Никаких прощаний. Ушла — и все.

Когда умер Том, Мама ходила на кладбище на кедровом холме хоронить урну с его пеплом, но впоследствии никогда уже не упоминала о нем. Она ни разу не произнесла: «Я пойду на кладбище». Не делал этого и Папа. Они вернулись в жизнь.

Сначала газеты писали, что Том совершил самоубийство. Причин, которыми можно было объяснить такой поступок, не находилось.

Потом Папа заявил: весьма вероятно, что Том, видимо, тренировался в повешении. Папа рассказывал нам раньше, как в детстве Том делал такой трюк — притворялся, будто он повешен.

На футбольные и бейсбольные матчи приезжали команды с Севера страны. Им было хорошо известно, как южане относятся к неграм. Им казалось, что и виргинцы — Папа был виргинцем — жестокие и презирают негров. Чтобы вывести эти команды из равновесия, виргинцы обучили нескольких негров притворяться, будто они повешены. Папа был специалист в этом трюкачестве. Нужно было держать шею в определенном положении, чтобы иметь доступ к воздуху.

Опасное развлечение. Может статься, что Том отрабатывал этот трюк и вместо веревки использовал простыню — петля оказалась скользкой и он не смог от нее освободиться? Папе казалось, что это наиболее приемлемое объяснение. И как это, наверное, мучило Папу, но мы никогда не говорили об этом.

Никто из семьи или близких друзей Тома не мог представить себе, зачем бы он сделал это умышленно.

Джимми Соуби, вместе с Томом учившийся в Кингсвуде, считал, что причин у него не было. Том был на хорошем счету в школе: староста, отвечающий за дисциплину, прекрасный спортсмен, превосходный ученик, вожак мальчиков. Зачем?

Приходила на ум и такая мысль: может быть, у него возникли какие-нибудь трудности из-за девушки, которая ему нравилась, и он не выдержал и, может, в приступе отчаяния… Как бы там ни было, ни теперь, ни потом никогда нам не узнать — почему.

Поначалу мне казалась невероятной мысль о том, что он тренировался в повешении. Теперь я сомневаюсь. В глубине души — сомневаюсь.

Удивительно, как запомнилось мне поведение Папы и Мамы. Они никогда не стенали, независимо от повода, — в силу бесполезности этого занятия.

Реальностью было одно — Том умер. Сначала, находясь в состоянии жуткого шока, Мама заплакала. Да. Но она никогда не позволяла факту его смерти угнетающе действовать на семейную атмосферу. Наш дом не был средоточием грусти.

У моей сестры Пег был сын Том, который погиб во время войны во Вьетнаме. Сначала пришло извещение, что он пропал без вести, потом вторичное — что погиб. Однажды племянница стала рассказывать о нем — он был таким-то и таким-то — другим младшим детям. Ее рассказ услышала Пег.

— Не надо об этом рассказывать! — сказала она дочери.

— Но… — возразила та.

— Никаких но, — строго ответила Пег. — Он умер. Мы все любим его, но его больше нет. Не трави себя. Это бесполезно.

Она, конечно, права.

Как бы там ни было, этот случай как бы отделил меня от того мира, какой я знала прежде.

Я попыталась было ходить в школу, но — надо сказать — я была… я чувствовала себя одинокой. Я знала нечто такое, чего не знали девочки: трагедию.

Их распирало любопытство, а я не любила разговоров на эту тему, вообще ее не касалась — не хотела, не говоря уже о том, чтобы обсуждать подробности. Учебный год закончился в конце мая, и я уже не вернулась в школу. Осенью начала брать частные уроки у учителей.

К счастью, я была рослой для своих лет и хорошо водила, поэтому Мама разрешила мне ездить на своей машине к преподавателям: физика, английский, французский, история. Я могла бы делать это и на велосипеде, но на машине было куда лучше. Поскольку начальник полиции был постоянным клиентом Папы, его подчиненные старались не замечать меня. В самом деле: все шло хорошо до того злополучного дня, в который нам с Мамой предстояло поехать в Брин Мор. Я отправилась в Хартфордский гольф-клуб, чтобы взять там свои клюшки. Я много слышала о Мэрионском крикет-клубе, а так как он находился рядом с Брин Мором, то и решила вступить туда.