Походы викингов - Андерс Стриннгольм

Такое наглядное изображение вредных действий сатиры напомнил король Харальд Хардраде сильному Эйнару Флуге, вожду в Халогаланде, когда один исландский скальд, не получив удовлетворения от Эйнара, грозил ему сатирой. «Заметь, Эйнар, — сказал король, — Nidgedicbte повредили людям гораздо тебя могущественнее. Сатира на Хакона ярла будет жить у всех в памяти, пока существуют на Севере жители. Постарайся разделаться со скальдом: он очень способен исполнить свои угрозы!» Эйнар, который обыкновенно рубил своих противников, но никогда, как сам он хвалился, не платил за то пени, дал скальду деньги, следовавшие ему за убийство одного родственника.

Скальды нередко сочиняли без приготовления свои песни на внезапные случаи, иногда на предложенные вопросы давали ответы легкими, остроумными стихами. Такой дар импровизации имел Сигват-скальд; он легче говорил стихами, нежели прозой. Даже не одни скальды, многие другие люди, мужчины и женщины, импровизировали простые строфы в важные минуты жизни.

С песнями соединялись рассказы из древних северны саг, называвшиеся Sagoskoemtan, развлечение, равно любимое в домашнем кругу поселян и при дворах королей частных и общественных собраниях. Человек с хорошим даром слова и с обширными историческими сведение занимал место витии и передавал сказания мудрых людей про старину или слышанное им от других про современных вождей и богатырей. Главной основой таких рассказов служили песни скальдов, почитавшиеся самым чистым источником древних воспоминаний, потому что стихотворный размер, рифменные буквы и другие отличия северной поэзии сообщали этим песням особенный неизменяемый оттенок.[376] В них, однако ж, схватывались только главные черты событий. Рассказчик, по изустным преданиям, пополнял недостатки, изображал полную картину жизни богатыря и восстановлял связь между событиями. Он умел придавать живой и яркий цвет этим картинам, драматический склад рассказа помогал ему поддерживать внимание слушателей, вместе с тем он умел сохранять истину и достоверность,

Рассказчик, как и скальд, был приятным гостем везде. «Умеешь ли ты забавлять чем-нибудь?» — спрашивал король Харальд Хардраде исландца, Торстейна Фроде, пришедшего из Исландии в Норвегию с намерением остаться при королевском дворе. «Могу, — отвечал Торстейн, — забавлять сагами». — «Я готов принять тебя», — сказал король». Торстейн потешал короля рассказами из саг, и все слушатели были очень довольны: придворные надарили ему платьев, король подарил прекрасный меч. Перед зимними праздниками Торстейн стал молчалив и грустен. Король заметил это и спросил о причине. «Такое уж у меня свойство, — отвечал Торстейн, — вот вся причина». Король подозревал что-то другое. «А я могу назвать истинною причину, — продолжал он, — ты пересказал все, что знал, для нашей забавы, а теперь тебе и неприятно, что все твои рассказы кончились перед праздником». Торстейн признался в том; однако ж прибавил, что у него остался еще один рассказ, но передать его он не смеет: это сага про походы и подвиги в чужих краях самого короля Харальда. Со всем тем король объявил, что очень желает слышать ее, «Однако ж, — продолжал он, — не рассказывай до праздника, пока не соберутся все витязи. Ты начнешь свою сагу с первого дня праздника, и я устрою так, чтобы она окончилась с последним днем его, потому что о зимних праздниках идет пир горой. Пока продолжается сага, ты не услышишь от меня ни похвалы, ни порицания; но если она понравится мне, сделаю тебе подарок».

Наступил праздник; с ним начался и рассказ и произвел общее впечатление. Многие говорили промеж собой о дерзости скальда и думали разное о том, как понравится это королю. Праздник продолжался, продвигался вперед и рассказ; казалось, что он приносит удовольствие королю. Вечером, в последний день праздника, кончилась и сага. «Она, — сказал король, — не хуже ее предмета: только где ты выучился ей?» — «Государь, — отвечал Торстейн, — я обыкновенно каждое лето ездил на альтинг в нашей стороне, там и перенял сагу у Халльдора Снорресона». — «Так нечего и удивляться, что ты знаешь ее так хорошо», — сказал король. Он подарил в награду рассказчику богатый груз корабля. Торстейн и после того часто ездил в Норвегию и много раз бывал в обществе короля.

Эти прекрасные развлечения, приносимые рассказами и поэзией, были очень любимы скандинавами. Кто обогатил свой ум подобного рода сведениями, а память многочисленными сказаниями о современных и древних событиях, тот пользовался званием Frodr, Fraedimadr, мудрого, сведущего человека: это имя приносило такой же почет, как и имя витязя.

Вообще скандинавы имели способность выражаться ясно и сильно и заботились о красивом складе своих речей. В стране, где рассказ был любимым общественным удовольствием, где все частные и общественные дела велись изустно, могло образоваться и красноречие. Саги и древние законы показывают богатство выражений в языке скандинавов. Но если язык народа достиг такой степени совершенства, то и самый народ не мог не иметь некоторой образованности. Ею обязан он песням и сагам; словно Орфеева лира, они смягчали грубые нравы, возбуждали размышление, придавали особенную прелесть жизни. Они пролили первые лучи образования на Север, а особливо имели влияние на нравственную и умственную образованность народа. Саги и пение были предвозвестниками образованности.

Скандинавы также любили приводить пословицы в разговоре; им не менее нравился темный и загадочный образ выражения: двусмысленные ответы, острые эпиграммы и замысловатая игра слов. Охотно испытывали свое остроумие в загадывании трудных загадок; рассказ одной саги о состязании в этом Одина, принявшего имя Гестира-слепого, с Хейдреком, мудрым королем Рейдготским, великим мастером в этом искусстве, показывает нам, как уважался у скандинавов такой род умственных упражнений. В трудных обстоятельствах они не затруднялись в форме эамысловатой притчи высказывать такую правду, которую опасно было бы говорить прямо.

Так, вестготский лагман Эмунд в вымышленном рассказе представил Олафу Скетконунгу его неосторожное поведение и открыл, что ожидает его. После победы при острове Свольде, одержанной шведским королем, Олафом Скетконунгом, и датским, Свеном Твескеггом (Вилобородым), над Олафом Трюггвасоном Норвежским, погибшим этой битве, часть Норвегии досталась Олафу Скетконунгу. Он, однако ж, не долго владел ею, потому что норвежсий принц, Олаф, сын Харальда Гренландца, вскоре овладел всей Норвегией и провозгласил себя королем ее. Он долго был в морских походах в Западной Европе и, приплыв с флотом в Швецию, вошел в озеро Меларен, производил опустошения по берегам и сжег Сигтуну. Олаф Скетконунг запер единственным пролив из Меларена, Стоксур и собрал флот для нападения на неприятеля. Но Харальдсон прорыл в другом месте канал и ушел в Норвегию, куда выгнал подчиненного Олафу ярла. Олаф был сильно раздражен на него и не хотел заключать с ним никаких договоров, хотя жители Швеции, особливо вестготландцы весьма много страдали от войны обоих королей. Они nринудили своего ярла заключить перемирие с норвежским королем и уговорить его, чтоб он предложил мир Олафу и просил у него руки его дочери, принцессы Ингигерды. Кролевна изъявила согласие, но Олаф отказал наотрез, Наконец, убежденный представлениями альтинга, он обещал исполнить желания короля Норвежского, однако ж не сдержал слова и выдал Ингигерду в Россию, за русского князя Ярослава Великого. Против воли получил Олаф Харальдсон другую его дочь, Астриду, мать которой была военнопленная и притом вендского (славянского) происхождения.

Жители Вестерготландии были чрезвычайно недовольны Олафом и в то же время боялись его мщения. Тогда лагман Эмунд, хитрый и умный человек, задумал низложить Олафа: повсюду, где ни приходил он, описывал его народу как вероломного и честолюбивого короля. Везде его слушали. Привлекши на свою сторону многих значительных людей, он отправился в Упсалу. Олаф сидел посред членов верховного суда, окруженный толпой народа, и разбирал тяжбы. Эмунд вошел, поклонился и приветствовал Олафа. Посмотрев на него, Олаф отвечал на приветствие и спросил о новостях. Эмунд сказал, что новости у готов маловажны, потому что у них не случилось ничего замечательного, кроме одного случая с Атте Дольске в Вермландии: он считался лучшим охотником; с лыжами и с луком пошел он однажды в лес и так счастливо охотился, нагрузил дичью полные лыжи, но на возвратном пути домой, заметив векшу, стал стрелять в нее и гонялся за до самой ночи. Ночью поднялась метель: в темноте он не смог отыскать свои лыжи и потерял свою добычу. Эту новость Олаф нашел незамечательной.

Эмунд продолжал рассказывать, как в недавнее время Гауте Тофасон с пятью военными кораблями отплыл из устья Готы и вскоре встретил пять больших датских купеческих кораблей: четырьмя из них он овладел, но, погнавшись с одним кораблем за пятым, ушедшим далеко в море, был застигнут жестокой бурей, его занесло далеко в Лессе, где он погиб, и в то же время появились 35 датских купеческих кораблей, которые овладели его добычей; все люди его были перебиты. Так досталось ему за жадность. Олаф, нимало не подозревая, что в этих вымышленных рассказах кроется тайный намек, спросил наконец Эмунда, зачем он пришел к нему. «Я пришел, — отвечал Эмунд, — получить решение в одном затруднительном деле, в котором наши законы отступают от Упсальских. У нас было двое людей, равно благородного происхождения, но различные пo состоянию и по свойствам; они завели между собой тяжбу по имуществу и причинили много вреда друг другу; но тот, кто был богаче, потерпел менее. На альтинге присудили, чтобы богатый заплатил бедному все убытки; а он заплатил так, что молодого гуся отдал вместо старого и поросенка вместо свиньи. За фунт чистого золота он дал только полфунта, а остальное добавил землей да глиной и еще жестоко грозил противнику. Как решишь ты это дело, король?» Король решил так, что он должен заплатить по приговору и еще втрое против того королю. Если же приговора не исполнит в течение года, то осуждается в ссылку, а его имение разделяется между королем и противной стороной. Эмунд просил советников короля быть свидетелями этого приговора, раскланялся и ушел. Но Олаф, начавший уже подозревать, в чем дело, на дующее утро вполне понял, что Эмунд намекал на его поступоток с Олафом Харальдсоном. Он собрал на совещание старцев, хотел позвать также и Эмунда, но этот еще накануне уехал. «Скажите мне, добрые вожди, — обратился Олаф к своим советникам, — что значит эта тяжба, о которой рассказывал мне вчера Эмунд?» Вожди отвечали, что пусть Олаф сам подумает, нет ли тут какого тайного смысла. Олаф сказал, что, вероятно, Эмунд под именами двух тяжущихся разумеет его и Олафа Дигре. Когда вождь подтвердили это, Олаф продолжал: «Нас рассудили на Упсальском тинге; но мог ли он сказать, что я отдал молодого гуся вместо старого, поросенка вместо свиньи и половину золота дополнил глиной?» Один из вождей, Арнвид Слепой, отвечал: «Ты обещал выдать за Олафа Дигре дочь свою Ингигерду: она принцесса и принадлежит к древнему упсвейскому роду, самому знатному на Севере, потому его родоначальниками были боги. Но норвежский Олаф получил вместо нее Астриду, хотя также королевского рода, но мать ее раба и притом вендского племени. Правда, он принял ее с благодарностью, но ведь есть же разница между королями, и норманна никак нельзя сравнивать с упсальскими властителями. За то должны мы благодарить богов видя в том ясное знамение их небесного покровительств своим потомкам, хоть нынче и начинают забывать это верование». Арнвид сказал это с теплым сочувствием к преданиям старины, живо представляя себе опасность, coбравшуюся тогда над царственным домом королей Упсалы.