Кто следующий? Девятая директива - Брайан Гарфилд

— Мой гелиотроп готов? — задал я следующий вопрос.

— Его потеряли, — ответил старик.

— Но он стоил больше миллиона фунтов.

— Да, намного больше.

— Тогда вы должны заплатить.

— Я — бедный человек, — сказал он. — А из камня крови не выдавишь, даже из кровавика.[32]

— В таком случае выдайте мне мой фунт плоти.

Старый таиландец, минуя меня по пути к выходу, склонился в легком поклоне. Выглянув на улицу, он посмотрел сначала налево, потом направо. Я ждал и слушал. Один камень в барабане был тяжелее остальных и выделялся по звуку из общей массы, сам же барабан своим неторопливым мерным вращением напоминал миниатюрную бетономешалку.

Господин Варапхан отошел от двери и вернулся ко мне.

— Не будете ли вы так добры…

Я последовал за ним в заднее помещение. В дальней комнате ставшие было громче льющиеся сверху сиплые звуки тай-ная были почти не слышны. Я огляделся. Всюду тесными рядами стояли шкафы, шкафчики и сейфы. Кроме них здесь были только стол и несколько стульев из ротанга, стены покрывали Деревянные панели. Вся комната, казалось, пропиталась запахом сандалового дерева. Из-за слабого освещения палисандровый Будда в углу терял половину своей прелести. Света хватало лишь для того, чтобы понять, где находишься. Терпеть не могу, оказавшись в незнакомом месте, не видеть толком, что меня окружает.

— Великая честь для меня принимать вас у себя в доме, — произнес Варапхан.

— Вы очень любезны. Благодарю. — Мы, жители Запада, с недоверием относимся к экстравагантной восточной вежливости. Я не исключение, всегда в таких случаях чувствую себя немного неловко. Чтобы высказать старику уважение, я добавил несколько слов на его родном языке.

Когда он ушел, я заметил, что, во-первых, в комнате имелся телефон, во-вторых, что выйти отсюда можно было через другую дверь — в углу, рядом с палисандровым Буддой, и, в-третьих, что здесь по-прежнему отчетливо слышалось, как перекатывает камешки полировальный барабан в магазинчике-мастерской.

Путешествие мое было длинным и утомительным; кроме того, мне совершенно не понравилась спешка, с которой меня сюда вытащили. Однако я постарался успокоиться. Выставленные на одном из сейфов самоцветы радовали глаз: лазурит, обсидиан, розовый кварц, несколько микролитов, по качеству не уступающие ни одному полудрагоценному камню, и, наконец, гипнотизирующий, протягивающий взгляд лунный камень. Все это не было прикрытием. Дом на самом деле принадлежал гранильщику.

Ломан прибыл через десять минут. Точно в назначенное время. Он вошел в дверь рядом с изваянием Будды и с ходу спросил:

— Когда приехал?

Минут пятнадцать назад. — Мы небрежно подержали друг друга за руку, как боксеры.

— Я имел в виду, в Бангкок.

— Сегодня вечером. В 6.05. Компания «Эр-Франс», Париж — Токио…

— А что ты делал в Париже?

— Какого черта?! Это так важно?

— Нет. Просто, когда звонили, я полагал, ты все еще в Лондоне. — Он встал ко мне спиной, затем вновь повернулся, беспокойно переступая маленькими ножками. — Все важно. Очень.

— Надеюсь, мне зачтется тот факт, что я прибыл точно к назначенному сроку, едва получив уведомление? Особенно если принять во внимание мое отвращение ко всем поганым летательным аппаратам?

— Конечно, конечно. — Ломан наконец ухитрился встать спокойно. На лице у него выступил пот. — Одного об этом месте они мне не сказали. Того, что здесь нет кондиционера. — Он был в сером костюме из альпаки и в крапчатом галстуке-«бабочке».

Мне не нравятся мужчины с маленькими ногами, а также те, кто носит «бабочку». К тому же Ломан мне не нравится сам по себе. Это чувство у нас с ним взаимное и длится уже многие годы, но никогда, правда, не мешало работе. Ни один из нас не придал бы ему никакого значения, не будь мы вынуждены находиться в тесной душной комнате гранильщика драгоценных камней в Бангкоке, в которой к тому же отсутствовал кондиционер. Нормально дышать в такой душегубке невозможно. А Ломан — он же как тот кабинет в Лондоне с Лоури на стене: лоск, глянец и запах полировки. Его ботинки, ногти, даже нос — все сияет и светится. Не говоря уж о манерах. Когда у него есть время следить за ними — вы ослеплены. Просто сейчас он разнервничался, вот и все.

Мне стало лучше. Видеть Ломана таким озабоченным идет мне на пользу. Я сказал:

— Не могли мне сообщить про эту дверь, что ли? Так нет. Зачем-то надо было послать через магазин. Зачем?

— Для того, естественно, чтобы ты сам представился Варапхану.

— И весь этот бессвязный вздор для того же?

— Варапхан — не для контактов. Мы не могли воспользоваться обычной методикой. — Ломан пробежался взглядом по комнате, внимательные глазки не пропускали ни малейшей детали. — На данном этапе его дом будет служить нам безопасным местом для явок и передачи информации. Иногда придется встречаться в британском посольстве, но наиболее важные дела будут решаться здесь. Присядем. Никакой необходимости спешить нет. Абсолютно.

Древесина ротанговой пальмы под его весом негромко скрипнула. Ломан полностью расслабился и посмотрел на меня снизу вверх с таким видом, будто нервы пошаливали у меня, а не у него.

— Хорошо. Тогда я хотел бы знать вот что — это новое задание или что-то где-то не сработало?

Он взял стоявший на столе медный колокольчик и позвонил.

— Это задание. И у нас все должно сработать.

Я присаживаться не стал, ибо доверием к новому плану пока еще не проникся. В Главном бюро Ломан принадлежал к одному из верхних эшелонов. Если ему и приходилось покидать Лондон, чтобы руководить в качестве директора исполнением какой-то миссии, то случалось такое крайне редко. Лично для меня директором задания он никогда еще не был, и предстоящая работа мне никаких радостей не сулила. Довольно невежливо я спросил:

— Какого черта тогда я сорвался с места и проделал семь тысяч миль, если нет «абсолютно» никакой необходимости спешить? По чьей прихоти?

— Можно не спешить сейчас, когда ты уже здесь.

В комнату вошла гибкая и стройная, словно молодая ива, девочка с огромной копной черных волос — по всей видимости, дочь Варапхана.

— Я слабоват в местном диалекте, — сказал Ломан.

Я обратился к ней на английском.

— Мы бы хотели что-нибудь выпить. Виски, содовая, лайм-джюс и лед.

— Минуту, сэр. Я принесу.

— Ты превосходно играешь на тай-нае.

Она рассмеялась и, отрицательно покачав головой, вышла.

— Это — «lingua franca», лингвистический винегрет для общения с местным населением, — сказал я Ломану.

— Мне кажется, тебе не помешает ускоренный курс — надо восстановить таиландский. Придется встречаться с людьми, для которых других языков просто-напросто не существует, а помимо этого тебе потребуется умение слушать и понимать. Насколько хорошо ты им владеешь?

— В необходимых пределах. Если, разумеется, речь не идет об эзотерических учениях.

Ломан поднялся со стула и снова засуетился.

— Говоря, что спешить некуда, я имел в виду лишь то, что, задержись ты и не прибудь вовремя, мы бы столкнулись с необходимостью снимать с Явы Стайлза, а он там в настоящее время здорово задействован. Ты Бангкок знаешь не хуже, и к тому же у тебя сейчас перерыв между заданиями.

— Был.

— Верно, был.

— Я не приезжал сюда почти два года.

В Бюро существует простая традиция, которая хорошо защищает любую операцию от провала. Мы вправе отказаться. Конечно, для этого мы обязаны представить причину, и достаточно убедительную, но в конечном счете при желании мы всегда можем не участвовать. Умное и дальновидное правило. Потому что оно позволяет не выходить на дело с дурными предчувствиями. Исполнитель, или, как у нас называют, — оператор, берет задание добровольно, идет на него с положительной установкой. Следовательно, он уже заранее сориентирован на успех. И если кто-то желает уклониться и выйти, то Центр в Лондоне может предложить только одно — новый побудительный мотив, новый стимул, который заставит-таки тебя принять предложенное. Со мной подобное проделали в Берлине. И получилось. Они выбрали человека, за кем бы я смог увязаться; человека, вызывающего у меня ненависть. Разговаривая с Ломаном, я уже выдвигал про себя прежнее возражение, подсознательно искал доводы, которые оправдали бы в случае чего мой отказ, скрыв истинную причину, сводившуюся, по сути, к нашей с ним личной неприязни и не более. Нам неоднократно доводилось работать вместе по линии Бюро; в основном это было налаживание взаимодействия, восстановление связей в разведывательной цепи, отработка передачи донесений и так далее. Но сейчас Ломан становился моим директором, а это совсем другое. Часто успех всего задания, а порой и жизнь исполнителя напрямую зависят от того, насколько слаженно действует связка директор — оператор. Директор должен тебе нравиться, это однозначно. Ты должен доверять ему, уважать его, уметь с ним общаться. Мне же Ломан, несмотря на безупречный послужной список и все свои блестящие качества, казался лишь тщательно ухоженным и великолепно выдрессированным маленьким сводником. И то, что он был способен иногда смотреть на меня как ощетинившаяся овчарка, не помогало и мнения моего не меняло. У такой овчарки сообразительность уступает место яростной слепой отваге, и так оно и будет, сколько ты ее ни награждай и ни поощряй.