Пепел и пыль - Анастасия Усович

и одно совместное дежурство, в течение которого мы, пожалуй, достигли наибольшего прогресса, когда Бен предложил скоротать время за метанием ножей в бочку с вином.

Да, Бен всё ещё закрытая для меня книга, но теперь, по крайней мере, я могу прочитать её название.

— Могу спросить?

Бен, не глядя на меня, кивает.

— Можешь, конечно, но сразу предупреждаю — ты не в моём вкусе.

— Даже не претендую, — фыркаю я. — Мне просто интересно, почему Бен, а не Андрей?

— Деда моего так звали. Точнее, Вениамин, но Веня — не очень солидное имя было для крутого мужика в кожаной куртке.

— Похоже, вы точно родственники. Зная тебя, хотелось бы глянуть на твоего дедушку.

Бен грустно хмыкает, и раньше, чем он поворачивает голову в мою сторону, я уже понимаю, где ошиблась. Поэтому не удивляюсь, когда слышу:

— Он умер, когда мне было тринадцать.

— Чёрт. Извини. Вы были очень близки?

— Предки не хотели лишать себя молодости, так что меня дед растил с пелёнок. К сожалению, первыми смерть забирает лучших, и в тринадцать пришлось вернуться обратно к отцу с матерью. Но там мне особо никто рад не был. — Бен изображает на лице гримасу отвращения. — Короче, не самый классный период в моей жизни. Если бы не Марк, не знаю, может меня до сих пор пытались бы соскрести с дивана. Когда я попал в штаб, родители прожили вместе ещё месяц, а потом развелись. Сейчас мама живёт во Франции, а отец в Старом мосте с новой пассией, кажется, года на четыре всего старше меня. — Бен замолкает. Трёт переносицу костяшкой указательного пальца. — Но мне плевать на них, вообще-то.

От такого неожиданного откровения у меня даже мозг отключается. На то, чтобы прийти в себя, требуется несколько долгих секунд. Но нужных слов мне всё равно не подобрать. Поэтому я осторожно, едва касаясь, буквально на секунду кладу голову Бену на плечо, дескать, ты не раскисай, давай, сейчас-то у тебя всё в шоколаде.

— Это ещё что? — спрашивает он, едва я отстраняюсь. — Если ты хотела ударить меня головой, то висок — не лучшая для этого часть черепа.

Я фыркаю.

— Тебе не обязательно быть такой занозой. Просто говори людям, что ненавидишь их, и они отстанут сами.

— Я не ненавижу людей. Не всех, по крайней мере.

— Круг доверия Андрея Прохорова настолько мал, что я уже сомневаюсь, входит ли в него сам Андрей.

— Конечно, входит. Я свой главный фанат… Ну, после Марка.

Я смотрю на Бена, но он отворачивается и принимается тереть рукой глаза.

— Кстати, он быстро идёт на поправку, — говорю я, вспоминая сегодняшнее утро. — Не прошло и недели, а Марк уже может принимать полусидячее положение.

— Ещё бы. Ваня с Леной разве что только лекарство от рака за это время не изобрели в поисках лучшего средства от ожогов.

— Разве это плохо?

— Наоборот… Просто хочется напомнить им, что не всё можно вылечить с помощью всяких мазилок.

— Всё дело в Тори и Паше, — предполагаю я. — Ваня очень переживает по этому поводу, как мне кажется…

— Не он один.

Смерть этих двоих и Феликса коснулась каждого в штабе. Конечно, стражи знают, что в любой момент есть вероятность попрощаться с жизнью, и всё-таки привыкнуть к такому невозможно.

— А расскажи о них? — прошу я.

— Зачем тебе?

— Просто интересно.

Бен выпячивает челюсть, задумываясь.

— Ну, они женаты были. Я когда пришёл в штаб, они праздновали вторую годовщину. Я как бы не верю в любовь, но эти двое друг на друга так смотрели… В шесть-то глаз.

— В шесть глаз?

— Паша очки носил, — смеётся Бен. — Такие дурацкие, круглые, в красной оправе. Без них не видел ничего дальше собственного носа, четырехглазый.

— А у Тори, случайно зелёной чёлки не было? — припоминаю я слова Дани.

— Была, — отвечает Бен. — И зелёная, и красная, и фиолетовая… А что?

— Да так, — произношу отстранённо.

Тори и Паша, которые были в «Дельте» с Ваней, пришли вербовать в стражи его брата-близнеца, и даже ничего ему не сказали?

Или просто не успели?

— Ты, вроде, с Тори дружил, да?

— Ага, — кивает Бен. — Её мама была моей любимой учительницей в школе, и я иногда оставался помогать ей по мелочам: полить цветы, вымыть доску… И из-за этого часто виделся с Тори. — Бен хмыкает, что-то вспомнив. — Нужно было видеть, с какой завистью на меня, сопляка-шестиклассника, смотрели все вокруг, когда я мог в коридоре спокойно заговорить со старшеклассницей.

Я не могу не улыбнуться. Наконец понимаю, почему, несмотря ни на что, именно Беновы рассказы мне нравится слушать больше всего — в такие минуты я вижу его настоящего, пусть и ненадолго; без этого напускного самолюбия и эгоизма, Бен, должно быть, становится Андреем — тем, кем он был, пока не остался один.

Тем, с кем мне уже не посчастливится познакомиться.

— Я, вообще-то, пришёл позвать тебя на ужин, — говорит Бен. — Там какой-то суп, и рагу, и что-то ещё. Опять наготовили всего, только еду переводят.

— Вот-вот, — подтверждаю я. — И я не голодна.

Бен кивает, но сам не уходит. Вместо этого усаживается поудобнее, перекрещивая ноги и обхватывая руками обе коленки.

— Да, — он быстро облизывает губы. — Да. Я тоже.

* * *

Металлическая дверь с поржавевшей ручкой кажется мне до смешного хлипкой. Навряд ли что-то такое способно сдержать хотя бы ребёнка, не то, чтобы шайку сверхъестественных воришек. Даже замка никакого нет. За дверью — полумрак и крутые ступеньки вниз. Единственное, что здесь излучает свет — это одинокий подсвечник на стене. Пламя свечи дрожит, от этого тени на стенах принимают ужасающие формы.

Медленно спускаюсь вниз. Подвальную комнату и лестницу отделяет решётчатая перегородка. Когда подхожу ближе, замечаю, что она покрыта чёрными крупицами, а на полу перед ней просыпан синий порошок.

— Человек, — произносит урчащий голос, когда я замираю перед решёткой.

Не Кирилла, и не женский точно. Наверное, это тот самый Север.

Присматриваюсь и в полумраке различаю заключённых: двух парней и двух девушек. Они сидят в кругу друг напротив друга, но все смотрят на меня. У одной из девушек ярко-зелёные волосы, а вторая — один в один сирена из бара «Дочери войны». Я вспоминаю имена, которые называл Ваня: Гло и Филира.

Ни один из пиратов мне не интересен больше, чем Кирилл. Старый друг поднимается на ноги и, шаркая, плетётся к решётке. Когда он выходит на свет, вижу, что на его запястьях болтаются железные наручники на длинной цепочке.

Кожа под браслетами стёрлась до крови.

— Это болит не так сильно, насколько