Последний год - Василий Ардамацкий

Но события разворачивались так стремительно и вместе с тем непоследовательно, хаотично, что выбрать момент для отъезда было невероятно трудно, а покинуть пост раньше времени он не смел. Однако все связи уже оборваны. Оставлены до последнего момента только две: Манус и Бурдуков. С последним все просто — с ним нельзя рвать прежде времени только потому, что он от страха и для своего спасения может попросту предать… С Манусом все гораздо сложнее… Этот сильный человек, поверивший в его ум, стал для него чем-то вроде любимого произведения для творца.

Более того, в Манусе ему виделась сама Россия с ее стихийной, неразумной силой, которую он покорил и заставил работать на себя, на Германию…

Последнее время они стали почти друзьями, впрочем, так мог думать только Манус. Довольно часто он звонил Грубину по телефону: «Я еду к вам». Явится и начнет исповедоваться в своих великих делах. То ли ему больше не с кем было поделиться своими грандиозными успехами и замыслами, то ли он действительно нуждался в грубинских советах. Грубин же по Манусу и его делам мог проверять обстановку в Петрограде.

Знал ли Манус, кто такой Грубин на самом деле? Скорей всего он не задумывался над этим, главное для него было в том, что советы Грубина помогали ему срывать большие куши. Любой способ загрести миллион для Мануса был хорош. Уже давно на бирже знали его любимую поговорку: «Судят только банкротов…» А то, что Грубин глубоко презирает российскую власть, считает ее бездарной и обреченной, так и сам Манус такого же о пей мнения.

На этом они сходились. Даже когда Грубин однажды подсказал ему наивыгоднейшую, устремленную в будущее операцию с расчетом на замороженный в России немецкий капитал, Мануса нисколько не озадачило, что успех этой операции возможен только, если Германия победит.

Известный русский политик монархист Милюков, находясь в эмиграции, свидетельствовал, что «всякие Манусы не задумывались о победе или поражении России, она для них была не страной, не государством, а всего лишь географическим местом их финансовых афер, и они почти открыто говорили, что их совесть чиста, так как ни русский царь, ни император Германии уничтожения или даже тени позора для своих династий не допустят…» Манус эту концепцию завершения войны не мог не принять безоговорочно уже потому, что на нее он слишком много поставил.

Грубин испытывал сейчас к Манусу еще и некое чувство благодарности за то, что банкир, сам того не понимая, сделал и делал для его тайной службы. Бывало, что Грубин даже сочувствовал этому в чем-то наивному, в чем-то невежественному, но, безусловно, смелому, а в делах просто отчаянному человеку.

Грубин представлял себе, как грохнется он однажды и не соберет потом ни костей своих, ни денег. В такие минуты Грубина подмывало сказать Манусу, что ему надо немедленно, захватив истинные ценности, бежать на край света, но он мог дать ему такой совет, только зная, что сегодня же он сам покинет Петроград… И тогда Грубин утешал свою совесть мыслью, что он сможет как-то помочь Манусу потом, позже, в уже поверженной России.

Вечером Манус неожиданно, без обычного предупредительного звонка по телефону, приехал к Грубину.

— Извините, бога ради, — сбрасывая на ходу пальто, говорил он. — Ехал мимо, гляжу, в окнах вроде светится, знаю — Алисы Яновны нет, дай, думаю, заскочу к соломенному вдовцу…

Они прошли в сумрачно, одной свечой овещенную столовую.

— Что, опять без электричества? — весело спросил Манус, потирая руки, точно ему доставляло удовольствие, что не было света. Заметно похудевший, какой-то беспокойно-оживленный, он быстро ходил по комнате, и его громадная тень от свечи металась по стенам. — Лавина! Форменная лавина, Георгий Максимович! Голова кругом идет, другой раз не разбери поймешь, что происходит! Позавчера всплыло одно дело, как из омута выскочило, и прямо мне под ноги — земля в Крыму, триста пятьдесят десятин и вся по берегу! Представляете, почем она будет после войны? За рубль — сто! Решаю поделиться с Протопоповым, он все мечтал о земельке у моря. Звоню, а он сообщает, что ту землю уже захапал великий князь Николай Николаевич. Ну и шустрый же этот князь…

Грубин достал из буфета коньяк, тарелку с сыром и пригласил Мануса к столу, заваленному газетами.

— Без Алисы Яновны вы стали жить как переселенец… — смеялся Манус, садясь за стол. — Видит бог, загадка вы для меня, Георгий Максимович. Ну чего вы перепугались? Чего? — Он смотрел на Грубина оживленно блестевшими глазами.

Грубин молча поднял рюмку.

Они выпили, и вдруг Грубин неожиданно для себя спросил:

— Игнатий Порфирьевич, вы как-нибудь позаботились о своем капитале?

Вторым глотком допив коньяк, Манус уставился на Грубина:

— То есть как это позаботился? Да я сейчас даже не представляю, сколько у меня этого капитала, в делах у меня заложены миллионы и миллионы, и каждый день налипают новые, вы же знаете…

Грубин встал, прошелся по полутемной комнате и остановился у теплой голландской печи, на карнизе которой стояла свеча.

— Вы, Игнатий Порфирьевич, сами употребили очень точное выражение — лавина… — сказал Грубин, стоя спиной к Манусу и снимая нагар со свечи. — Эта лавина может смести все ваши дела.

— Как это можно? — удивленно спросил Манус, но встал, подошел к печи и заглянул сбоку, чтобы видеть лицо Грубина. — Мои дела, Георгий Максимович, заложены не на фу-фу. Все зарегистрировано банками, а то и правительственными актами…

— А если лавина снесет и банки и правительство? — тихо спросил Грубин.

Манус явно не понимал, куда он клонит.

— Но какая-то Россия, черт побери, останется? — изумленно воскликнул он. — И будет какое-то правительство, которое примет дела от нынешних дураков, а значит, примет и ответственность за те сделки, которые я провел. Деньги, батенька, есть деньги, они счет любят при любой власти. — Манус говорил очень убежденно, но его черные блестящие глаза хотели прочитать что-то на бесстрастном бледном лице Грубина.

— Блажен, кто верует, — улыбнулся Грубин одними губами. — Я лично теряю всякую веру.

— Вы что же предлагаете? — простодушно спросил Манус — Перевести миллионы в наличность?

— Я ничего не предлагаю, упаси бог, — со вздохом ответил Грубин. — Вы точно определили положение — ла-ви-на, а я всего-навсего подумал вслух, чем это грозит нашему брату коммерсанту.

— Ну а вы что предпринимаете? — спросил Манус, он все-таки чувствовал, что Грубин что-то недоговаривает.

Сняв очки, Грубин похукал на стекла, протер их кусочком замши, снова водрузил на нос и сказал:

— Для меня, Игнатий Порфирьевич, любая ситуация легче, чем для вас. Мои капиталы не ровня вашим. Даже если я их потеряю — это будет мне не дороже собственной жизни, — Грубин улыбнулся холодным лицом. — Ну что вы так смотрите на меня? У меня от вас тайн нет, вы это знаете.

Они долго молчали, стоя у печки, освещенные изменчивым светом свечи, пламя которой металось от их дыхания.

Манус ушел к столу, налил себе коньяку, сделал несколько глотков.

— Я пришел к вам не за спасительным кругом, видит бог, — сказал он оттуда и, вернувшись к Грубину, продолжал, быстро оживляясь — Дорогой мой друг, ваша прославленная осторожность ослепила вас. Поймите, мое положение сейчас неуязвимо… — Он помолчал и повторил энергично и раздельно — Не-у-яз-ви-мо!

— Могу сказать одно… — повернулся к нему Грубин. — Пока вашим ангелом-хранителем является Протопопов и пока он министр внутренних дел, вам бояться нечего. Весь вопрос — достаточно ли надежный ангел-хранитель у самого Протопопова?

— Ха-ха-ха! — вдруг громко расхохотался Манус— По-моему, самый надежный. Сейчас в России сильнее мамы пет никого и ничего. Что вы на это скажете?

— Да, пожалуй, вы правы, сейчас сильнее царицы нет никого, — серьезно ответил Грубин.

— Сейчас и во веки веков аминь! — веселым голосом возгласил Манус. Грубин с его мрачной осторожностью просто не разобрался, что означает его «лавина», он не понимает и того, кто эту лавину породил. — Именно я, Манус, сделал это и потому ее жертвой стать не могу…

Грубин был доволен собой. Он позволил себе минутную жалость к Манусу, но не сказал ему всего, что мог сказать.

Утром Грубина разбудил телефонный звонок. Вылезать из-под одеяла в застуженной комнате не хотелось — наверно, опять Манус… Звонок не прекращался. Надев теплый халат и шерстяные носки — он очень боялся простуды, — Грубин подошел к телефону.

— Это господин Грубин? — услышал он подобострастный голос— Вас беспокоит агент по продаже мебели. Мне сказали, что вы в связи с отъездом хотите продать свою обстановку.

— Что? Повторите, не понимаю, — взволнованно начал Грубин и, взяв себя в руки, ответил — Я мебелью не торгую… — Он швырнул трубку на рычаг, и ему сразу стало жарко. Сон как рукой сняло. Что это за звонок? Кто мог знать, что он собирается уехать?