Не говори маме - Наталия Борисовна Рязанцева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Твой суженый не простой мужичок, каким хотел прикинуться, скажи ему, что не надо ко мне психиатров возить под видом игроков-рыбаков. Который в самом деле рыбак — тот играть не умеет, как и твой Мишаня, а тот, что справа сидел, Игорь, он меня изучал на предмет старческого психоза. Я его сразу раскусила. Я глупости делала, играла безобразно, а он молчит, прощает. «Что, — говорю, — Игорек, пациент всегда прав?» Он аж заерзал, понял, что я все понимаю. «Вы не мой пациент», — такой был диагноз. А жаль, говорю, и на свадьбу его пригласила, ты не против? Он мне понравился.
И такая энергия в ней взыграла, она вся устремилась к этой свадьбе, которая вообще-то в наши планы не входила. И Мишаню вдруг полюбила как родственника. Он и заботливый, и рассудительный, и уколы ей делает не больно. Мы почистили участок, перемыли весь дом, подлатали, подкрасили, а по ночам почему-то стали все время ссориться.
Мы во флигеле, а она в доме, у нее бессонница, она по ночам садится за пианино, подбирает старые песни, те, что они певали с этим, первым мужем, с Пашкой, в девятьсот лохматом году: «Горят костры далекие, луна в реке купается, а парень с милой девушкой никак не распрощается»… Или вдруг к нам постучит, тысяча извинений, обсудить ей надо, стоит ли позвать дядю Васю.
— Бабушки стало слишком много… Может, она ляжет наконец? — кричит на меня мой заботливый, рассудительный.
— Ты же сам этого хотел! Ты же сам эту свадьбу выдумал!
— Я — свадьбу?
— Ну а кто же? «Дуролома» изображал, биографию вкратце…
— Я думал, она тебя отговорит.
Тут уж я взвилась. Он смеется, лезет обниматься, а я всерьез, я уже почти его ненавижу после этих слов.
Хорошо, отговорила, отговорила, и уезжай хоть сейчас!
А что она про меня говорила?
Так мы ругались до полного идиотизма. Ну и мирились иногда под утро. А бабуля встает свеженькая, несет нам оладушки, стучит в окошко.
— Тук-тук. Бабка в окошке! Пойдешь, Мишанечка, в городки играть? Мы им сегодня класс покажем.
Он зарывается с головой в одеяло, а заснуть уже не может. А бабуля, как нарочно, сядет за пианино, бренчит одним пальцем и стишки распевает: «Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу, все равно его не брошу, потому что он хороший».
Это она про меня?! — совсем Мишаня стал нервный и неуправляемый. Мечется по нашей избушке как зверь в клетке, и сказать ей ничего не может — она пожилой человек, хозяйка дома, а он кто?
И свадьбу уже отменить невозможно — она старичков наприглашала, и Пашке своему позвонила, и мы кое-кого уже пригласили, я — Алену с Сережкой, он своих двух дружков. И не мы ее окружаем вниманием, а она нас, причем — плотным кольцом. Срочно нужно какие-то бумаги выправить, чтобы дачу мне завещать, мебель переставить, водку настаивать на каких-то травах и пропустить рюмочку.
«Чтой-то стало холодать, не пора ли нам поддать?» А он ей пить не позволял вообще. «Ну тогда спрячь, раз ты врач!» — то ли в детство впадала, то ли кокетничала: «Раз два три четыре пять — я иду искать!» А потом сядет и поет: «Жили у бабуся два веселых гуся, один серый, другой белый, два веселых гуся…» И сама же потом объявляет: «Маразм крепчал, да, Мишанечка?» Он молчит и наливается злостью.
— Маразм тоже можно симулировать, чем она и занимается. Распустили мы старушку, — и мой терпеливый рассудительный уже собирается уезжать. — А то я постепенно сойду с ума тут с вами…
А тут как раз ураган, и дерево упало на забор. Ну как он уедет — он же мужчина. Так и дожили до свадьбы. Главное — в натуральном виде, когда она испуганная, растрепанная, старая — она его не раздражала. «Пациент всегда прав». Я его раздражала: то реву, то кричу: «Я же тебе говорила!» Вместо любви у нас любимая шуточка — «до свадьбы заживет». Только что не дрались.
Я к Багире в дом переехала ночевать. Накануне гостей мы с ней так серьезно поговорили… Я попросила:
— Не говори маме, никакая это не свадьба, а так… для нее мы в Гурзуфе, и не надо, ради бога, кричать «горько».
Она стала оправдываться, что обоим нам желает счастья, что она хотела как лучше, но какой-то черт в ней сидит, и все получается наоборот. Никому она в жизни не пожелала зла, а вышло — никому и не принесла счастья, одни испытания… Это я уже от себя так додумала, что нам было послано испытание. А она вдруг как заплачет:
— Это все гордыня, Ириш, гордыня.
А на нашу как бы свадьбу первым явился как бы дед. Такой крепкий, аккуратненький старикан. В пиджаке, при галстуке, и не скажешь, что бывший алкаш.
Ведет здоровый образ жизни, посещает бассейн и других учит — по какой-то восточной системе «ниши». А когда за стол сели, тут он конечно «развязал» по такому случаю, стал тосты произносить, бабулю восхвалял в стихах и красках, меня все время с Аленой путал.
Стал всем рассказывать, причем до мельчайших подробностей — как их с Ираидой полвека назад из университета исключали, тут они с горя и поженились, и им на десерт морковное повидло принесли, и пели они дуэтом — «О голубка моя…»
Стол разделился на две неравные половины. У них там вечер воспоминаний, то ее Галку поминали, то деда Витеньку, бабуля всех старичков увела в дом, чтоб не надрались окончательно, села за пианино, пели военные песни нестройным хором. В общем, вечеринка удалась, про свадьбу все как-то тактично забыли, просто выходной на природе, купание на закате.
Мы пошли на дальний пляж. Пока шли, раздевались, смотрим — и старички за нами подтянулись. Этот Пал Нилыч стал хорохориться, что он речку первый переплывет. Разделся, приседает, мускулатуру всем показывает. А река у нас быстрая, сносит далеко. Мы, как всегда точку наметили, где вылезать на той стороне — где лодки лежат перевернутые. Бабуля его урезонивала:
— Пан спортсмен, ты обратно-то доплывешь? Ты не гонись за ними, они молодые, а у тебя хмель еще не прошел.
Мы с ней на берегу остались. Их всех — Мишаню, Сережку, Алену — далеко унесло по течению, за поворот, а старик упрямый, стремится к
