Одиссея Грина - Филип Фармер

Когда девушка вернулась, они двинулись вдоль берега, пока не наткнулись на лодку, привязанную к деревянным мосткам. Они отвязали ее и на веслах переправились на другую сторону реки, после чего пустили лодку по течению и снова пошли на восток. Они шли две ночи, прячась и отсыпаясь днем. На одной из ферм неподалеку от Пьюкипси Питер украл немного еды и, вернувшись в лес к Мэри, за один присест съел в три раза больше, чем мог себе позволить. Девушка встревожилась, но он попытался успокоить ее, сказав, что должен был плотно поесть, поскольку почувствовал, что клетки его тела начали пожирать друг друга.

Съев половину принесенного и выпив целую бутылку вина, он на некоторое время успокоился. Затем обратился к Мэри:

— Прости меня, но я не в силах терпеть более. Я вынужден вернуться на ферму.

— Зачем? — спросила она встревожившись.

— Видишь ли, мужчин там нет, ушли, наверное, в город, но остались три женщины, причем две из них — привлекательные девушки. Мэри, ты можешь меня понять?

15

— Нет! — сказала Мэри. — Не могу. Но даже если бы могла, все равно была бы против, потому что ты не понимаешь, какой опасности подвергаешь нас обоих, возвращаясь на ферму. Когда вернутся мужчины, эти несчастные обо всем им расскажут, и жрицы в Вассаре будут уведомлены, что ты где-то неподалеку. Можешь не сомневаться — нас выследят и поймают.

— Да, ты права, я понимаю. Но я уже не в силах терпеть. Я слишком много съел. Или эти две женщины, или ты.

Мэри вскочила. У нее был такой вид, будто она собирается сделать нечто неприятное, но необходимое.

— Если ты отвернешься на минутку, — произнесла она с дрожью в голосе, — мне кажется, я смогу облегчить твое положение.

— Мэри, в самом деле? — восторженно воскликнул Стегг. — Ты сама не представляешь, что это для меня значит!

Он отвернулся и, несмотря на страстное нетерпение, улыбнулся: как это похоже на нее — этакая вот благопристойность, раздеваться самой перед тем, как лечь с ним!

— Я могу повернуться? — спросил он, услышав движение у себя за спиной.

— Нет. Я еще не готова.

Он услышал, как она приближается к нему.

— Ну? Все в порядке? Уже можно? — В нем нарастало нетерпение.

— Еще нет, — ответила она и стала позади него.

— Я больше уже не в состоянии ждать, как ты…

Что-то тяжелое обрушилось на его затылок, и он лишился чувств.

Когда он очнулся, то обнаружил, что лежит на боку со связанными за спиной руками и ногами, перетянутыми возле лодыжек. Для этого ей пришлось перерезать надвое тонкую веревку, которую он бросил в мешок перед бегством из Хай-Квин. Рядом лежал крупный булыжник, сваливший его.

Увидев, что он открыл глаза, она сказала:

— Прости меня, Питер, но я вынуждена была так поступить. Если бы ты навел ди-си на наш след, мы бы уже не могли скрыться.

— У меня в мешке две бутылки виски, — сказал Стегг. — Обопри меня о ствол дерева и приложи бутылку к губам. Я хочу выпить весь литр. Во-первых, мне нужно хоть как-то унять боль в голове. Во-вторых, если я не напьюсь до бесчувствия, то сойду с ума от безысходности. А в-третьих, мне нужно забыть, какой бессердечной сукой ты оказалась!

Она молча повиновалась.

— Прости меня, Питер.

— Убирайся к чертям! Зачем я только связался с такой, как ты? Неужели я не мог убежать с настоящей женщиной? Спаивай меня, спаивай!

Два часа длилась эта странная попойка. Под конец Стегг совсем притих, устремив перед собой неподвижный взор. Затем он застонал и уснул.

Утром Стегг сразу же почувствовал, что развязан. На похмелье он не жаловался и вообще ни о чем не говорил с Мэри, лишь молча смотрел, когда она поставила перед ним его порцию. После завтрака, за которым он выпил очень много воды, они все так же молча отправились на восток.

Был уже почти полдень, когда Мэри заговорила:

— Лес становится все реже, появились скалы. За последние два часа не было видно ни одной фермы. Мы на пустоши между Ди-Си и Кэйсилендом. Здесь надо быть вдвойне осторожными: легко нарваться на вооруженный отряд и с той, и с другой стороны.

— А что плохого, если мы повстречаемся с твоими соплеменниками? — спросил Питер. — Именно они нам и нужны, не так ли?

— Они сначала пристрелят нас, а уж потом начнут разбираться, кто мы такие, — объяснила Мэри, явно нервничая.

— Ну и что? — резко бросил он. — Мы ведь можем покричать им с безопасного расстояния. Скажи мне, Мэри, ты уверен;, что со мной не будут обращаться, как с пленником из Ди-Си? Мои рога могут им не понравиться.

— Я расскажу им, что ты спас мне жизнь. И что ты не по своей воле стал Героем-Солнце. Разумеется…

— Что разумеется?

— Тебе придется вынести операцию. Не знаю, есть ли в моей стране достаточно искусные медики, чтобы удалить твой рог, не убив тебя при этом, но придется рискнуть. А не то тебя запрут, и ты сойдешь с ума. Разгуливать на свободе с этой штуковиной на голове тебе никто не позволит. А я, естественно, и не подумаю выйти за тебя замуж, пока у тебя будет этот рог. Кроме того, тебе следует сначала окреститься. Я ни за что не выйду замуж за язычника. Не смогу, даже если бы захотела. Язычников мы убиваем.

Стегг не знал, то ли ему рычать от ярости, то ли плакать от досады, то ли хохотать. Опыт подсказал ему, что лучше всего вообще не показывать свои чувства. Поэтому он спокойно произнес:

— Я что-то не припоминаю, чтобы просил тебя выходить за меня замуж…

— А тебе и не нужно просить, — ответила она. — Достаточно того, что мы провели хотя бы одну ночь вместе без свидетелей. В моей стране это означает, что мужчина и женщина обязаны пожениться. Зачастую это единственный способ объявить о своей помолвке.

— Но ты же не совершила ничего такого, что оправдывало бы вынужденный брак. Ты все еще девственница. Во всяком случае, насколько мне известно.

— Конечно! Только это не имеет никакого значения. Считается само собой разумеющимся, что мужчина и женщина, проведя ночь вместе, обязательно уступят зову плоти, сколь бы сильная воля у них ни была. Если только они не святые. Но святые никогда не допустят, чтобы возникло такое положение.

— С какой же это стати-разстати ты изо всех сил старалась мне показать, какая ты паинька? — громко сказал он. — Раз уж попалась, так чего же мешкать?

— Потому что я воспитана так, а не иначе. Потому что, — добавила она самодовольно, — не имеет никакого значения, что думают люди. Главное, что видит Мать. Вот что засчитывается.

— Временами ты такая ханжа, что я с удовольствием свернул бы твою прелестную шейку! Я здесь бешусь от желания, какого тебе век не знать, а ты могла бы облегчить мои страдания, нисколько не запятнав свою репутацию… да заодно и провести время так, как мало кому из женщин удавалось!