Республика ШКИД (большой сборник) - Алексей Пантелеев

— Эй, кум! Поберегись!..

Ленька съежился, не оглядываясь перебежал улицу, свернул за угол и с бьющимся сердцем прижался к стене. Только через минуту он решился осторожно выглянуть. По Садовой в сторону Покрова ехал извозчик. У Подьяческой он свернул на трамвайные рельсы, обогнал нагруженную ящиками тележку, и Ленька издали узнал сгорбленную спину и зеленую жилетку Захара Ивановича. Он почувствовал, что щеки его краснеют. С какой стати он прятался от этого доброго и несчастного старика? Может быть, догнать его? Но что он ему скажет? И что скажет ему Захар Иванович? Пожалуй, он только одно и может сказать:

"Эх, — скажет, — Леня, Леня... Нехорошо ты, братец мой, поступил! Натворил делов, набедокурил, а меня, старика, отвечать за себя заставил..."

...Домой Ленька вернулся мрачный. Но, раздеваясь в коридоре, он услышал за дверью Стешин голос. И сразу на душе у него потеплело.

Стеша сидела за круглым столом под абажуром и учила Лялю вязать крючком.

— Эх, ты, — говорила она. — По три, по три петельки надо захватывать, а не по две...

— Здравствуйте, Стеша! — еще из дверей крикнул Ленька.

— А-а, Книжный шкаф пришел!.. Ну, здравствуй, иди сюда... Что это мокрый такой? Фу, и меня всю вымочил. Снег идет?

— Да, что-то сыплется.

— Боже ты мой!.. Книг-то, книг! Откуда это?

— Купил, — сказал Ленька, краснея.

— Купил? Ишь ты, какой богатый стал. Что это? В кожаном... Священное что-нибудь?

— Нет... Это — называется Плутарх. История.

— Ах, история? Древняя или какая?

— Да, древняя.

— Ну, что хорошо. А я вон тебе — тоже принесла.

— Что? — поискал глазами Ленька.

— Подарочек. Вон, возьми, на шифоньерке лежат. "Дон-Кихот Ламанчский" читал?

— Читал, — сказал Ленька. — Только я давно и в сокращенном издании.

— Ну, а этот уж небось не в сокращенном. Эва какие толстенные.

— А мне тоненькую Стеша принесла. Зато вон какую! — похвасталась Ляля, показывая над столом "Крокодил" Корнея Чуковского.

— А что это ты, кавалер, как будто нос повесил? — сказала Стеша, приглядываясь к Леньке. — Случилось что-нибудь?

— Нет, — сказал Ленька, перелистывая книгу.

— В школе-то у тебя как? Идет?

— Ничего.

— Ничего или хорошо?

Ленька вздохнул и захлопнул книгу.

— Учусь довольно прилично, неудов нет, а вообще...

— Что вообще?

— А вообще довольно паршиво.

Он хотел рассказать Стеше о своем столкновении с Прейснером и обо всем, что с ним случилось, но при Ляле постеснялся.

— Ребята, в общем, неважные, — сказал он, присаживаясь к столу.

— Как это неважные? А ты сам-то что — важный?

— И я неважный...

Стеша испытующе смотрела на него.

— Лялечка, — сказала она, обращаясь к девочке. — Ты бы, деточка, чайком угостила нас, а?

— Хорошо, — сказала, вылезая из-за стола, Ляля. — Только я примус не умею разжигать.

— А ты приготовь чайничек, налей воду, а я сейчас приду — помогу тебе.

Ляля взяла чайник и ушла на кухню, бросив из дверей понимающий и довольно ехидный взгляд на брата. Стеша прикрыла за нею дверь и вернулась к столу.

— Обижают? — спросила она, присаживаясь рядом с Ленькой и заглядывая ему в глаза.

— Кто? — не понял Ленька.

— Ребята.

— Положим, — пробормотал он, смущаясь. — Не очень-то я боюсь этих гогочек.

— Каких гогочек? Что еще за выражения?

— Ну, факт, что гогочек...

И Ленька рассказал Стеше о тех старорежимных нравах, которые царят у них в школе. О Прейснере же и о том, что его назвали "вором" и "колонистом", он почему-то и Стеше не решился сказать.

Стеша выслушала его и нахмурилась.

— Ну что ж, — сказала она. — Картина знакомая. Комсомол-то хоть у вас в школе есть?

— Нет. Не знаю, впрочем... Кажется, нет.

Она еще похмурилась, помолчала, подумала и сказала:

— Вот, Лешенька, дорогой, поэтому нам и нужно с тобой учиться. Образование нам нужно с боя брать, как... ну, я не знаю, как, что ли, наши давеча Кронштадт взяли. С этой буржуйской интеллигенцией, с бобочками или с гогочками, как ты говоришь, каши не сваришь. Их долго еще, — ох, как долго перевоспитывать придется. А нам, я уже тебе говорила, своя, пролетарская, советская интеллигенция нужна.

— Да, но ведь я же не пролетарий, — мрачно усмехнулся Ленька.

— Ты-то?

Стеша, прищурившись, посмотрела на мальчика, как бы прикидывая на глазок его классовую принадлежность.

— Да, — рассмеялась она. — Пролетарий из тебя пока что не вышел. В настоящий момент ты скорее всего являешься деклассированной личностью. А это что значит? — сказала она серьезно. — Это значит — к какому берегу пристал, на том и стоять будешь. А ведь ты уже давно выбрал, к какому берегу плыть? А? Ведь знаю, выбрал ведь, правда?

Ленька молчал, опустив голову.

— Понимаешь, о чем я говорю?

— Понимаю, — сказал он. — Выбрал, конечно. Но только ведь я, Стеша, плаваю довольно паршиво.

— Потонуть боишься или не доплыть?

Она улыбнулась, похлопала мальчика по руке.

— Ничего, казак, доплывешь, не бойся. Не в такое время живешь, не дадут тебе потонуть, вытащат, поддержат... Да и плавать, дорогой, тоже нужно учиться... Правильно ведь?

— Правильно.

— А ты, Лешенька, знаешь что? — сказала Стеша, наклоняясь к Леньке. Ты всегда, когда тебе трудно бывает, — бери пример с нашей партии. Учись у нее. Ведь ты подумай, чего только с нами, большевиками, не делали! И в тюрьмах наших товарищей гноили, и на каторгу ссылали, и травили их... и клеветали... и шпионами и бунтовщиками... и по-всякому называли. А ведь люди все это выдержали... А? Доплыли ведь и дальше плывем. А ведь море перед нами широкое. А у тебя что? У тебя пустячки...

Стеша еще раз улыбнулась и погладила Ленькины вихры.

— Выплывешь, казак. Выплывешь, не бойся. А на этих гогочек ты плюнь. Дразнить будут — не слушай. Учись, и все.

...Ленька учился. В школу он пришел не с самого начала года, по многим предметам ему пришлось догонять класс, и все-таки за все полтора месяца, что он пробыл "у Гердер", он не получил ни одной плохой отметки. А хорошие отметки получать было нелегко. Он видел, что за такой же ответ, а часто и за более слабый Прейснеру или кому-нибудь еще из компании "гогочек" учителя ставили более высокие баллы, чем ему, Шнеерзону или очень способному и начитанному Феде Янову. Учителя придирались. Он чувствовал это на каждом шагу. Особенно невзлюбила его сама Гердериха, преподававшая в классе "Д" русскую историю. Эта высокая и прямая, как телеграфный столб, дама с золоченым пенсне на длинном угреватом носу смотрела на него, насмешливо прищурив маленькие слоновьи глазки. Вызывала она его чаще других. И как бы хорошо Ленька ни ответил, какую бы отметку она ему ни ставила, отпускала она его от доски с таким презрительным видом, как будто Ленька напорол несусветную чушь и заслуживает самой суровой кары.