Лавкрафт. Я – Провиденс. Книга 2 - С. Т. Джоши
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Во Вселенной без абсолютных величин нам приходится полагаться на относительные значения, оказывающие влияние на наше повседневное чувство комфорта, наслаждения и эмоционального удовлетворения. То, что приносит нам удовольствие и отсутствие боли, можно условно назвать „хорошим“, и наоборот. Подобная терминология необходима для создания безвредной иллюзии расположения, направления и стабильности обстановки, от которых зависят еще более важные иллюзии „целесообразности“, значимости событий и интереса к жизни. Однако то, что дает одному человеку, расе или возрастной группе относительную безболезненность и удовлетворенность, с психологической точки зрения зачастую идет вразрез с тем, что предоставляет те же самые блага другому человеку, расе или возрастной группе. Поэтому „хорошее“ – понятие относительное и изменчивое, оно зависит от происхождения, хронологии событий, географии, национальности и характера. Среди всей этой переменчивости есть только один устойчивый „якорь“, за который можно ухватиться как за рабочий псевдостандарт „ценностей“, необходимый нам для того, чтобы чувствовать себя спокойными и довольными, – и этим якорем являются традиции, мощное эмоциональное наследие, накопленное совокупным опытом предков, включая опыт индивидуальный, национальный, биологический и культурный. В масштабах Вселенной традиции не имеют никакого значения, но они бесконечно важны для нас в местном и прагматическом смысле, ведь это единственный способ защититься от опустошительного чувства „потерянности“ в бесконечном времени и пространстве»19.
Любопытно отметить: Лавкрафт осознавал, что в интеллектуальном плане значительно отошел от многих господствовавших в то время убеждений касательно традиционности, поскольку придерживался атеизма и морального релятивизма, с презрением относился к демократии и предпочитал «странную» литературу, а все это было несвойственно англо-американской культуре, к которой он хотел принадлежать: «Не обязательно воспринимать эти традиции всерьез, а над их наивностью и ложными представлениями можно даже посмеяться – как я смеюсь над ограниченностью, набожностью и условностью жизни в Новой Англии, хотя очень люблю этот регион и только здесь чувствую себя счастливым»20.
Теперь становится ясно, почему Лавкрафт оставался верным традициям, а также почему так жаждал уберечь свою цивилизацию от нападок со всех сторон, в том числе от иностранцев, от неизбежного прихода механизации и даже от радикальных эстетических движений. В 1931 году он все еще верил в биологическую неполноценность чернокожих («Черные во многом нам уступают. В этом ничуть не сомневаются современные биологи, выдающиеся европейцы, далекие от предрассудков»21), однако со временем его взгляды немного изменились, и Лавкрафт начал выступать за радикальную культурную несовместимость различных рас, этнокультурных групп и национальностей. В 1929 году он даже заявил, что «французская культура отличается большей глубиной по сравнению с нашей»22, а позже восхищался жителями Квебека, которые упорно стремились к сохранению французских обычаев. При этом Лавкрафт считал, что французов не стоит смешивать с англичанами, чтобы каждый народ не растерял собственное культурное наследие. Сейчас я не стану комментировать расовые идеи Лавкрафта; скажу лишь одно: он по-прежнему верил, что даже небольшое смешение различных групп ослабит традиционные узы, которые, как он считал, являются для нас единственным способом противостоять вселенской бессмысленности.
Ближе к концу 1920-х появилась новая угроза традициям – культура механизмов. В этом плане он придерживался не самых оригинальных взглядов, которые высказывали многие мыслители той эпохи, хотя его замечания по данному вопросу довольно проницательны и убедительны. Лавкрафт понемногу приходил к убеждению, что его эпоху уже нельзя назвать продолжением «американской цивилизации»:
«„Американской“ она остается только в географическом смысле, да и вообще уже не является „цивилизацией“, разве что согласно определению Шпенглера. Это абсолютно чужеродное и ребячливое варварство, основанное на физическом комфорте, а не на умственном превосходстве и не обладающее никакими признаками истинных колониальных американцев. Конечно, как другие виды варварства, этот однажды породит новую культуру, только она уже будет не нашей, и нам свойственно бороться с ее вторжением на территорию, которую мы желаем сохранить для нашей собственной культуры»23.
Далее в том же письме Лавкрафт рисует такую картину будущего:
«В социально-политической сфере Соединенных Штатов станут значительно преобладать экономические интересы на основе идеалов материальной выгоды, бесцельной деятельности и физического комфорта – и контролировать их будут прозорливые руководители, люди равнодушные и не имеющие хорошего воспитания, нанятые из рядов унифицированной толпы с помощью проверки их сообразительности и того, как они умеют хитрить: в такой борьбе за власть не останется места для истинных и прекрасных целей, которые заменят мощными, масштабными и механически эффективными».
Похожие взгляды Лавкрафт выражал в рассказе «Курган» и продолжит размышлять на эту тему в более поздних произведениях.
На взгляды Лавкрафта значительно повлияли две книги, хотя он мог бы справедливо утверждать, что еще до прочтения этих работ отчасти приходил к тем же фундаментальным убеждениям. Речь идет о «Закате Европы» Освальда Шпенглера («Der Untergang des Abendlandes», 1918–1922; перевод двух томов на английском издан в 1926 и 1928 годах) и «Современных нравах» Джозефа Вуда Кратча (1929). Первый том Шпенглера Лавкрафт прочитал весной 1927 года24 (за второй, насколько мне известно, он не брался), а Кратча – не позднее осени 1929 года25.
Лавкрафт уже давно склонялся к тому, чтобы принять основное положение Шпенглера о последовательной смене взлетов и падений цивилизаций, совпадающих с периодами зарождения, развития и угасания. Позже, как и многие другие, он выражал сомнения по поводу применения этой биологической аналогии, хотя еще в 1921 году в эссе «В защиту Дагона» писал: «Ни одна цивилизация не существует вечно, так что, быть может, и наша тоже начинает естественным образом угасать. Если так, то кончину невозможно предотвратить». Здесь Лавкрафт продолжал хвататься за возможность того, что «мы просто переходим от юности к зрелости, и впереди нас ждет более практичная и умудренная опытом жизнь», но к концу 1920-х годов он избавится и от этих неустойчивых оптимистических мыслей. В начале 1929 года Лавкрафт проанализировал причины упадка Америки:
«Настоящая Америка положила начало восхитительной цивилизации: при выгодном географическом положении британские ростки дали ожидаемо новый крепкий урожай… Что же уничтожило господствующую на этом континенте культуру? Итак, сначала ее отравили ядом социал-демократии, из-за которого со временем было введено понятие постепенного, а не интенсивного развития. Идеалисты хотели поднять уровень земли, для чего требовалось снести все башни и разбросать руины, а когда это произошло, они еще недоумевали, почему уровень так и не удалось повысить. И вдобавок они остались без башен! Затем экономический центр тяжести преждевременно сместился в сторону относительно незрелого Запада, и на первый
