Оркестр меньшинств - Чигози Обиома
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эгбуну, я говорил о первородной слабости человека и его чи: их неспособности видеть будущее. Если бы они владели этой способностью, то многих катастроф можно было бы легко избежать! Многих-многих. Но я знаю, ты требуешь, чтобы я свидетельствовал в той последовательности, в какой происходили события, дал полный отчет о поступках моего хозяина, а потому я не должен отклоняться от сюжета моей истории. Таким образом, теперь я должен сказать, что мой хозяин последовал за женщиной в ее дом.
Дом был большой. А вокруг него – сад со шлангами для полива и цветами, растущими на аккуратных клумбах. Она сказала, что ее мать, которая иногда приезжает к ней из Германии, – фермер. Высохший пруд, заполненный листьями, находился у низкой стены с одной стороны, тут же лежала лопата и стояла тачка. Фиона не сажала никаких съедобных растений, кроме томатов. Но она давно не сажала и их тоже. Сад был кладовкой для вещей, которые она хотела сохранить в своем владении. Она сказала, что старая парафиновая лампа, висевшая на ветке низкого, тонкого деревца, от которого тянулась к дому веревка для сушки белья, принадлежит ее коту. Мигуэлю. Он не знал, что люди держат котов как домашних любимцев, уж не говоря о том, что у котов бывают имена.
Лежащая на земле штуковина, похожая на автомобильный двигатель, была от грузовичка, в котором умер отец ее мужа. Она остановилась при виде этой штуки и уронила руки. Потом, не глядя на него, она сказала:
– Вот с этого беда и началась. После этого он все время говорит: «Почему я позволил ему водить машину? Если бы он не водил ее в семьдесят два, он все еще был бы здесь». Вот почему он напивается до бесчувствия и поворачивается спиной к миру.
А потом случилось неожиданное. Потому что, когда эта женщина, в которой до последней минуты все время кипела жизнь, повернулась к нему, в глазах у нее стояли слезы.
– Он повернулся спиной к миру, – повторила она. – Ко всему миру.
Он думал о работе, о казино, о поручении, которое дал Элочукву, о том, как оно все получится, он почти не слышал ее слов. Он думал о том, что та его долгая прогулка была самым трудным временем в его жизни, а закончилась она тем, что принесло ему великую надежду. Он последовал за ней в дом, снедаемый любопытством увидеть дом белого человека изнутри. Через заднюю дверь они вошли на кухню, не похожую ни на что из виденного моим хозяином прежде. Она была мраморирована[88] (хотя он и не знал этого слова, Эгбуну) и увешана картинами.
– Это мои рисунки, – сказала Фиона, глядя на один из них, не похожий на другие. На нем был изображен не кот, не пес, не цветок, а птица.
– Очень милые, – сказал он.
– Спасибо, мой дорогой.
Когда он ступил с ней в гостиную, ему пришла в голову мысль о грандиозности богатства, которым владел отец Ндали. Их дом в Умуахии был пышнее, чем дом белой семьи. Он посмотрел на пианино у желтой стены, большой телевизор, радиоприемник. Здесь стоял только один диван, длинный и черный, обитый какой-то кожей. Все стены были увешаны картинами и фотографиями. Рядом с телевизором и книжным шкафом стояло нечто, похожее на белую модель человеческого скелета. На модели висело ожерелье с изображением злого глаза.
– Я переоденусь. Жарко. Надену брюки и рубашку, мы возьмем пирог и пойдем. Genau?
Он кивнул. Она поднималась по лестнице, а он провожал ее взглядом, разглядывал бедра под платьем. И снова желание возникло в нем. Чтобы прогнать его, он вгляделся в фотографию, висевшую на стене над пианино, видимо, портрет ее мужа. Тот смотрел с фотографии счастливым взглядом. Но в его глазах чувствовалась какая-то жесткость, они казались глазами человека крутого нрава, человека, который возникал перед его мысленным взором, когда Фиона говорила «повернулся спиной к миру». Рядом с этой фотографией висела другая: этого человека с Фионой, на несколько лет моложе, с более густыми волосами, схваченными сзади в хвостик. Они сидели лицами к фотографу, Фиона у мужа на коленях, закрывая собой часть его тела. Фотография была сделана, вероятно, на каком-то торжестве, потому что на заднем плане виднелись люди, одни – четко, другие – лишь силуэтами вдали. На фотографии присутствовала и зеленая машина, но в кадр попал только ее багажник, просевший от тяжести.
Эгбуну, на этот момент моего свидетельствования я могу сказать тебе, что в его голове не было никаких мыслей об этом человеке, кроме любопытства относительно того, что с ним сделало горе. Он разглядывал фотографию в поисках хоть каких-то признаков той тьмы, о которой говорила Фиона. Еще он отметил что-то вроде тихого страха, появившегося в Фионе с того момента, когда они приехали в дом, она словно боялась чего-то, не желала противостояния с чем-то. Чукву, я знаю, наши воспоминания не всегда точны, потому что на них может влиять переоценка задним числом. Но я даю тебе точный отчет, когда говорю, что мой хозяин смотрел на фотографию этого человека внимательно и с любопытством, словно предчувствуя, пусть и туманно, что случится потом. Он отвернулся от фотографии, заглянул в маленькую нишу в стене с дровами и сухой золой и решил, что это место для хранения дров, но я, будучи чи Йагазие, узнал, что это камин, у которого белые люди греются, когда холодно. Камин имелся в каждом доме, куда заходил мой хозяин в Вирджинии, в стране жестокого Белого Человека. Без камина холод – нечто немыслимое в стране великих отцов – убил бы их. Мой хозяин рассматривал камин, когда Фиона начала спускаться по лестнице. Она надела короткие штаны и блузку с изображением разрезанного пополам яблока.
– О'кей, я беру пирог, и мы едем.
– О'кей, Фиона.
Он смотрел, как она открывает духовку и достает что-то, завернутое
