Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной - Ричард Докинз

У человека и у собаки определенно был некий общий предок; определенно был и общий предок у человека и крысы. Каждый из этих двух предков действительно существовал в какой-то момент эволюционной истории. Какой-то из них непременно должен был жить раньше другого, так что либо гемоглобин B, либо фибринопептид B дает неверную оценку родственных взаимоотношений этих организмов. Как я уже сказал, такие незначительные разногласия не должны нас беспокоить. Определенная доля конвергенции и совпадения вполне ожидаема. Если на самом деле мы более близкие родственники с собакой, это значит, что у нас с крысой произошла конвергенция по фибринопептиду B. А если мы ближе к крысе, то у нас с собакой произошла конвергенция по гемоглобину B. Мы можем выяснить, какое из этих предположений более вероятно, проанализировав еще какие-нибудь молекулы. Но я не буду продолжать эту тему: мысль понятна и так.

Я уже упоминал, что систематика — одна из самых сварливых биологических дисциплин. “Определения и оскорбления” — так метко охарактеризовал ее Стивен Гульд. Систематики демонстрируют ту пылкую приверженность к своим научным школам, какой можно ожидать от политологов или экономистов, но никак не от академических исследователей. Члены какого-то одного таксономического направления явно считают себя братством, осажденным со всех сторон врагами, наподобие первых христиан. Я впервые осознал это, когда один знакомый систематик, бледный от ужаса, сообщил мне “известие”, что такой-то (имя значения не имеет) “переметнулся к кладистам”.

Нижеследующий краткий обзор таксономических школ, вероятно, раздосадует кое-кого из их представителей, но уж точно не сильнее, чем они сами обычно раздражают друг друга, так что никакого дополнительного вреда я не причиню. Если говорить о самых основах их философии, то все систематики делятся на два больших лагеря. С одной стороны располагаются те, кто без всякого стеснения откровенно заявляет, что их цель заключается в выявлении эволюционного родства. Для них (как и для меня) хорошая система живых организмов — это и есть генеалогическое древо. Занятие систематикой состоит в том, чтобы, используя все доступные методы, сделать как можно более правдивые предположения относительно взаимного родства тех или иных животных. Этой группе систематиков трудно подобрать название, потому что самое очевидное — “эволюционные систематики” — уже узурпировано одним более узким направлением. Иногда их называют приверженцами “филетики”. Таким образом, пока что я писал эту главу, стоя на филетических позициях.

Однако многие систематики подходят к делу иначе, имея на то довольно веские основания. Хотя они, вероятно, и согласны с тем, что конечной целью классификации является выявление эволюционного родства, они настаивают на том, что таксономическая практика должна быть отделена от теории — по всей видимости, от эволюционной теории, — объясняющей, откуда взялись общие признаки у тех или иных организмов. Они изучают сходство как таковое. Они не делают исходных предположений о том, является ли оно следствием эволюционной истории и связано ли близкое сходство с близким родством, и предпочитают строить свою систему, основываясь исключительно на совокупности общих признаков.

Одно из преимуществ такого подхода состоит в том, что если у вас есть какие-то сомнения насчет существования эволюции, то вы можете использовать имеющуюся совокупность сходств и различий, чтобы проверить свои предположения. Если эволюция действительно существует, тогда сходства и различия должны образовывать некий предсказуемый паттерн, и прежде всего паттерн иерархической вложенности. Если же эволюция — выдумка, тогда бог его знает, какого паттерна следует ожидать, однако никаких явных причин предполагать иерархическую вложенность у нас не будет. Представители этого направления настаивают на том, что если вы занимаетесь систематикой исходя из существования эволюции, то вы не вправе использовать результаты своей работы для доказательства того, что эволюция существует, — ваша аргументация окажется порочной. Такие рассуждения имели бы ценность, если бы в существовании эволюции кто-нибудь всерьез сомневался. Для этого второго направления систематики — так же как и для первого — трудно подобрать подходящее название. Я буду называть его приверженцев “измерителями чистого сходства”.

Сторонники филетического подхода — то есть те систематики, которые откровенно занимаются выявлением эволюционного родства, — сами в свою очередь подразделяются на два течения. Это кладисты, которые следуют принципам, изложенным в знаменитой книге Вилли Хеннига “Филогенетическая ситематика”, и “традиционные” эволюционные систематики. Кладисты одержимы родовыми ветвями. По их мнению, цель таксономии состоит в том, чтобы выяснить, в каком порядке организмы ответв лялись друг от друга в ходе эволюционной истории, и их не интересует, насколько большие или насколько малые изменения претерпели эти ветви с того момента, как разошлись. А “традиционные” (не следует воспринимать этот эпитет как негативный) эволюционные систематики отличаются от кладистов главным образом тем, что помимо самого факта расхождения родовых ветвей также учитывают суммарное количество произошедших с этими ветвями изменений.

Кладисты, как только приступают к работе, сразу же начинают мыслить категориями ветвящихся деревьев. Теоретически в первую очередь они должны нарисовать все возможные варианты ветвящихся генеалогических деревьев для рассматриваемых ими животных (допускаются только разветвления надвое, и не более, ибо любому терпению есть предел!). Когда речь шла о молекулярной таксономии, мы уже видели, что если животных много, то сделать это не так-то просто, поскольку число возможных родословных астрономически велико. Но также мы видели и то, что, на наше счастье, существуют вполне работающие способы упростить задачу, и на практике такого рода систематика вполне возможна.

Если мы, просто для наглядности, попытаемся систематизировать всего-навсего трех животных: кальмара, сельдь и человека, — то возможны только следующие три дихотомически ветвящихся генеалогических древа:

Кальмар и сельдь являются друг для друга более близкими родственниками, чем для человека.

Человек и сельдь являются друг для друга более близкими родственниками, чем для кальмара.

Кальмар и человек являются друг для друга более близкими родственниками, чем для сельди.

Кладист должен рассмотреть каждое из этих деревьев и выбрать наилучший вариант. Как его распознать? В принципе лучшим долж но являться то дерево, которое объединяет вместе животных, обладающих наибольшим количеством общих черт. Организм, имеющий наименьшее количество общих черт с остальными двумя, выносится “за группу”. Из трех представленных выше родословных предпочтение следует отдать второй, поскольку у человека с сельдью намного больше общих признаков, чем у любого из этих организмов с кальмаром. Кальмар вне группы, потому что у него мало общих черт как с человеком, так и с сельдью.

На самом деле все это несколько сложнее, чем простой подсчет общих признаков, поскольку некоторые признаки осознанно игнорируются. Особую важность кладисты придают тем признакам, что возникли недавно. К примеру, по древним отличительным особенностям, унаследованным всеми млекопитающими от их общего предка, невозможно составить классификацию млекопитающих. Методы, используемые для различения древних и новых признаков, интересны, но их описание увело бы нас слишком далеко от тематики настоящей книги. На данном этапе рассуждений нам достаточно лишь уяснить, что кладист — по крайней мере в принципе — рассматривает все возможные бифуркационные деревья, которые могли бы объединить классифицируемых им животных, и старается выбрать из этих деревьев единственное верное. А еще настоящий кладист нисколько не стесняется того, что считает эти ветвящиеся схемы, или “кладограммы”, отражением генеалогии, эволюционного родства.

Одержимость ветвящимися деревьями, доведенная до крайности, может приводить к неожиданным результатам. Теоретически вид может оказаться в мельчайших деталях идентичен своим дальним родственникам и при этом коренным образом отличаться от более близкой родни. В качестве примера давайте представим себе два очень похожих друг на друга вида рыб — условно назовем их Иаков и Исав, — которые жили 300 млн лет назад. Каждый из этих двух видов дал начало династии потомков, существующей и по сей день. Потомки Исава остановились в развитии. Они продолжали вести глубоководный образ жизни и не эволюционировали. Поэтому современный потомок Исава в сущности ничем не отличается от самого Исава, а следовательно, очень похож и на Иакова. Потомки же Иакова эволюционировали и множились. В конце концов они дали начало всем современным млекопитающим. Однако одна из ветвей этой обширной династии тоже осталась жить в морских глубинах и остановилась в своем развитии. Нынешние представители этой ветви являются рыбами, настолько похожими на современных потомков Исава, что их сложно отличить друг от друга.