Виновник завтрашнего дня (СИ) - Александер Арина

— Тихо, Ладусь, я всего лишь сделаю тебе приятно. Просто массаж, ничего лишнего. — И добавил, оставляя языком влажный след: — Расслабься.

Ооо, легко сказать. Нужно быть бревном, чтобы оставаться безучастной к его прикосновениям. Даже во сне видела сны эротического содержания, насколько эмоционально реагировала на него бодрствуя, а он тут советует ей расслабиться. Ощущения сильных рук, их чувственное скольжение вдоль спины, надавливание, поглаживание, вызывало далеко не расслабление. Черт. Два дня прошло, а она уже испорченная напрочь.

И хотела стать восковой под ним, чтобы придал ей любую форму, да не получалось. Ещё и Гончаров ведь не просто мял мышцы, а откровенно возбуждал (хотя это и так было лишним). Она и до этого покрылась колкими мурашками от одного его взгляда, что уж говорить о прикосновениях. И представить не могла, что настолько ненасытна в плане физической близости. Чем больше открывала для себя мир секса, чем больше раскрепощалась, тем сильнее хотелось познать его тайны.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сними сейчас Гончаров с неё трусики и предложи анал — согласилась бы. Не по тому, что этого хотелось именно ему, а потому, что и сама была не против. Аж страшно становилось порой: настолько сильную власть он имел над ней.

С ним она открыла в себе женщину. Желанную. Страстную. С ним обнаружила в себе такие потаенные грани, о которых и не подозревала. И да, он всё-таки лепил её под себя, обучал всем тонкостям, и направлял опытной рукой настолько умело, что она и думать забывала о смущении.

Вот и сейчас, чувствуя прикосновения горячих губ и слыша потяжелевшее дыхание, её полусонное тело отозвалось сладкой дрожью. Она просто плыла на волнах удовольствия, трепеща под натиском проворных рук, специально задевающих как не призывно оттопырившиеся ягодицы, так выступающие по бокам полушария груди. Вот же… змей-искуситель. Знал, как довести её до полуобморочного состояния, и это даже не касаясь на полную. Так, чисто забавляясь.

Раньше удивлялась, как можно сутки напролет проводить в постели? Оказывается, можно. Когда не можешь насыться — всё возможно. В этот момент ей хотелось лишь одного — заняться с Гончаровым любовью и не покидать это королевское ложе как можно дольше.

Неожиданный укус за ягодицу, а следом и звонкий шлепок по ней же, заставил Владу широко распахнуть глаза, и подскочить на месте, захлебнувшись от возбуждения. И не заметила, как оказалась с приспущенными трусиками. Лёшка тут же зализал место укуса и, не дав ей прийти в себя, перевернул на спину, навалившись сверху.

— Проснулась? — В голубых глазах плескались озорные искорки, хотя упирающаяся в её живот эрекция свидетельствовала о нехилом возбуждении.

Влада облизала пересохшие губы, зная, как это заводит Лёху, и обхватила мужские бедра ногами.

— Проснулась, — потерлась промежностью о его пах и, заметив, как вздулся на шее шрам, прижалась к нему губами. Расположенная под шрамом вена моментально отдалась бешеной пульсацией, вызвав у неё улыбку. — Откуда он у тебя? — откинулась на спину, всматриваясь в потемневшие глаза. — Помню, до армии не было, а когда вернулся — уже был.

Лёшка рухнул рядом и, уставившись в потолок, глубоко вздохнул.

— Под конец службы обнаружилась киста на сонной артерии, пришлось делать операцию.

Влада рывком приподнялась на локте, сканируя невозмутимое лицо.

— Ужас! Это так опасно!

— Знаю, — усмехнулся криво, повернув к ней голову. — Шансы выжить, практически равнялись нулю. Но как видишь, всё обошлось.

— Я не помню, чтобы Маша или тёть Надя говорили об этом, — прошептала ошарашено, пройдясь подушечкой пальцев по тонкому рубцу.

— А они не знали. Я уже потом сказал.

— Лёш, ты нормальный? — подорвалась, офигев от его отношения к жизни. — Нет, ты больной, — треснула его ладошкой по плечу, разозлившись. — А если бы с тобой… — голос сел, — разве можно о таком умалчивать? Это слишком серьёзно. Я… у меня нет слов…

Гончаров перехватил её и, заломив назад руки, принялся покрывать короткими поцелуями встревоженное лицо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Не надо, — прошептал, не отрывая губ, — не рви сердце. Живой ведь.

Ага, живой. Её так трясло, а ему хоть бы хны. Ясно, дело давно минувших дней, но всё же… не дай Бог. Заключила его лицо в ладони и внимательно посмотрела в голубые глаза.

— Знаешь, о чем я жалею?

— О чем?

— Что так поздно родилась.

Лёшка с минуту смотрел на неё, а потом зашелся громким смехом.

— Я сказала что-то смешное?

Лично она жалела, что не была его сверстницей. Господи, да она бы и из армии его дождалась, и потом бы хрен отпустила. А так да… что с неё было взять.

— Ладка, ты… — согнулся Гончаров в припадке смеха, вызвав в ней тихую злость. — Знаешь, насколько ты особенная? Мне и писем твоих хватило в свое время, куда уж больше?

Не знала, как реагировать на подобное заявление. Был это комплимент или порицание, похвала или осуждение.

— Письма? — смутилась. — При чем тут письма?

— А при том, что каждый раз, когда мне было паршиво, именно твои письма возвращали меня к жизни.

Сказав это, Лёшка выпустил её из объятий, прошел к шкафу, отодвинул в сторону зеркальную дверь и достал с верхней полки картонную потертую коробку, на которую Влада даже не обратила внимание в обед. Слабая догадка пронзила сознание, вызвав на губах широкую улыбку. Не может быть!! Серьёзно?..

— Только не говори, что… — Подошла к нему, рассматривая прямоугольную коробку.

— Именно. Хочешь почитать?

Она отрицательно замотала головой, представляя весь тот бред, что могла написать в шестилетнем возрасте. Мамочки, какой позо-о-о-ор. Лучше бы он их выбросил. Честно, не обиделась бы.

— Не хочешь? Зряяя, — протянул злорадно, заставляя залиться краской. — У меня даже есть самые любимые.

— Боже, Лёша, — произнесла с придыханием, всё ещё не веря, и покачала головой, наблюдая, как он начал рыться среди писем, должно быть, выискивая те самые, любимые. — Не надо, — взмолилась, представляя, что сейчас будет.

— Вот нашел. Могу дать почитать, только за поцелуй, — поднял вверх конверт, стоило ей протянуть руку. — Тут такие страсти.

— Я, между прочим, писала всё серьёзно. — Задела его насмешливость. Да, она бы и сама поржала сейчас, но тогда она писала, считая, что Гончаров должен быть в курсе всего. ВСЕГО! Даже того, что ему и нахрен было не нужно, а он удумал прикалываться.

— Эй, роднуль, ты чего? Обиделась, что ли? Приехали…

Да не то, чтобы. Но есть немного.

Увидев, что девушка отвернулась, Лёшка набросился на неё сзади и под громкое рычание завалил на кровать и, подмяв под себя, принялся щекотать до тех пор, пока с её губ не сорвался заразительный смех.

— Я тоже жалею о многом, — сел на кровати и подтянул Владу к себе, прижимая к груди. Она всё ещё посмеивалась, пряча в ладонях пылающее лицо. — Если бы эти письма, да пришли ко мне в армию… — ненадолго прервался, и мягкая улыбка заиграла в уголках жёстких губ, — тогда и служилось бы проще. Легче. Не потому, что писала смешно, а потому что искренне. Я бы и за Машкиного ухажера беззубого знал бы; и за Маркиза лишайного, на деле оказавшимся Маркизой и как… — гоготнул, — набралась вшей, сдружившись с бомжом Трофимычем…

Это уже не смех, а истерика. Влада в прямом смысле слова рыдала, напрочь позабыв о некоторых фактах из своего детства. Сейчас вспомнила, как досталось ей тогда от Вики. Пришлось состричь волосы под каре. Мама ещё долго сетовала на свою непутевую дочь, которая как не выстрелит из рогатки, расхреначив школьное окно, так вшами наградит, а потом ещё и бездомных котов со всей округи притащит домой. М-даа, она уже тогда была не подарок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Много о чем тогда писала. Жаль, что письма так и не дошли до адресата.

— …И как Вика вышла замуж, — продолжила, прекратив смеяться, и застыла, почувствовав, как напряглась удерживающие её руки. Дура! И кто тянул за язык? Вечно всё испортит.