Жизнь Пушкина. Том 1. 1799-1824 - Ариадна Тыркова-Вильямс

«Опомнись, долго ль в упоеньи тебе неволи цепь лобзать, и лирою послушной свое безумство разглашать…» Эти отрывки замыкаются укором самому себе:

Ты возмужал средь испытаний,Загладь поступки ранних лет,Забудь мучительный предметПостыдных слез, немых желанийИ безотрадных ожиданий.

Некоторые эпитеты и целые строчки из этих черновых набросков вошли в ту заключительную строфу поэмы, которую Пушкин не отдавал в печать. Эти затаенные строчки, разысканные в бумагах поэта, и опубликовал в своем издании П. В. Анненков.

В конце «Бахчисарайского фонтана» есть чудесное описание ханского дворца. Пушкин сам остался им доволен и писал Вяземскому: «В моем эпилоге описание дворца в нынешнем его положении подробно и верно, и Зонтаг более моего не заметит» (20 декабря 1823 г.). От этого точного описания поэт сразу переходит к лирике:

…Я посетил БахчисараяВ забвенье дремлющий дворец…Еще поныне дышит негаВ пустых покоях и садах…

   …но не темВ то время сердце полно было:Дыханье роз, фонтанов шумВлекли к невольному забвенью,Невольно предавался умНеизъяснимому волненью,И по дворцу летучей теньюМелькала дева предо мной!..…Чью тень, о други, видел я?Скажите мне: чей образ нежныйТогда преследовал меняНеотразимый, неизбежный?

Поэма заканчивается вспышкой страстной любовной тоски. И уже нет сомнения, что вся поэма, природа, в ней описанная, настроение, которым она проникнута, чувства, волнующие героев, – все связано с мыслью об «элегической красавице», чей нежный, неотразимый образ владел поэтом, когда он писал:

Я помню столь же милый взглядИ красоту, еще земную,Все думы сердца к ней летят,Об ней в изгнании тоскую…Безумец! полно! перестань,Не растравляй тоски напраснойМятежным снам любви несчастнойЗаплачена тобою дань. —Опомнись; долго ль, узник томный,Тебе оковы лобызатьИ в свете лирою нескромнойСвое безумство разглашать?

Последние десять строк Пушкин упорно исключал из всех изданий, но тайну свою не от всех скрыл. Граф Олизар в своих воспоминаниях прямо говорит:

«Пушкин написал свою прелестную поэму для Марии Раевской».

Первые две южные поэмы очень показательны для могучей силы претворения в художественные образы наблюдений, чувств, волнений и страстей. В них личное и вымышленное сплелись неразделимо. «Пленник» посвящен Кавказу. «Фонтан» посвящен Крыму. Это два отдельных мира. Люди и цвет гор, запах воздуха и предания старины, шум морских волн и грохот горного обвала, рисунок рассказа, очертания лиц, ритм стиха, благоухание цветов, все тут иное.

Пушкин вложил в описание Кавказа суровую фиолетовую красоту горных вершин, с их лиловой мглой, от которой позже Врубель будет с ума сходить. Вот его описание Кавказа:

Вперял он любопытный взорНа отдаленные громадыСедых, румяных, синих гор.Великолепные картины!Престолы вечные снегов……Когда, с глухим сливаясь гулом,Предтеча бури, гром гремел,Как часто пленник над ауломНедвижим на горе сидел!…Один, за тучей громовою,Возврата солнечного ждал,Недосягаемый грозою,И бури немощному воюС какой-то радостью внимал.

Иным воздухом веет над Бахчисараем. Иной мелодией насыщены стихи:

Настала ночь; покрылись теньюТавриды сладостной поля;Вдали, под тихой лавров сеньюЯ слышу пенье соловья;За хором звезд луна восходит;Она с безоблачных небесНа долы, на холмы, на лесСиянье томное наводит…Как милы темные красыНочей роскошного Востока!Как сладко льются их часыДля обожателей Пророка!

Еще яснее это различие выражено в песнях, которые введены в обе поэмы.

Черкесы собрались в набег,

И дикие питомцы браниРекою хлынули с холмовИ скачут по брегам КубаниСбирать насильственные дани.

В затихшем ауле остались только старики, дети и женщины. Мысленно следя за ускакавшими наездниками, они слушают, как молодые черкешенки поют:

В реке бежит гремучий вал;В горах безмолвие ночное;Казак усталый задремал,Склонясь на копие стальное.Не спи, казак: во тьме ночнойЧеченец ходит за рекой.

В «Бахчисарайском фонтане» нет таких воинственных песен. Там нежные любовные напевы, напоминающие лирику арабских поэтов; там своеобразная прелесть уже изнеженного Востока. Не среди суровых гор, не под топот коней, всегда готовых для набегов, а среди иной, более богатой и мирной жизни, в тени садов, в сладострастной тиши гарема льется песня татарок:

Кругом невольницы меж темШербет носили ароматный,И песнью звонкой и приятнойВдруг огласили весь гарем.

В обеих песнях сказывается уже способность Пушкина проникать в душу чужого народа, которая придает его экзотическим поэмам художественную правдивость, отсутствующую в поэмах Байрона:

«Дарует небо человекуЗамену слез и частых бед:Блажен факир, узревший МеккуНа старости печальных лет.…Но тот блаженней, о Зарема,Кто, мир и негу возлюбя,Как розу, в тишине гаремаЛелеет, милая, тебя».

В эти две южные поэмы Пушкин вложил два несходных момента своей сердечной душевной жизни. Как все художники, он освобождался, преображая свои внутренние переживания в художественные образы. В «Кавказском пленнике» Пушкин хотел и мог изобразить психологию своего поколения: «Отступник света, друг природы… Невольник чести беспощадной… Свобода, он одной тебя еще искал в подлунном мире…»

Непосредственную цельность и силу чувства дикой черкешенки он противопоставил мрачной разочарованности и пресыщенности героя.

В «Бахчисарайском фонтане» действие перенесено в другую эпоху, люди принадлежат к другой культуре. Только чувства, их волнующие, – пугливое целомудрие Марии, страстная ревность Заремы, рыцарская любовь Гирея к своей беззащитной польской красавице, – все это вечные чувства, из века в век владеющие людьми. Тайну очарования «Руслана и Людмилы» составляет сладострастная, отроческая влюбленность в женственное начало. «Бахчисарайский фонтан» начат через два года после окончания первой поэмы. Более мужественная страсть трепещет в каждом стихе. Пушкин предполагал назвать эту поэму любви «Харем». Белинский считал «Бахчисарайский фонтан» «роскошной поэтической мечтой юноши… Музыкальность стихов, сладострастие созвучий нежат и лелеют очарованное ухо читателя… При этой роскоши и невыразимой сладости поэзии, которыми так полон «Бахчисарайский фонтан», в нем пленяет эта легкая светлая грусть, эта поэтическая задумчивость…».