«Жажду бури…». Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Читая перевод Тарле, я на первых же страницах наткнулся на «Новую Кастилию». Тогда я возобновил в своей памяти указания Каутского и убедился, что не эта одна, а все без исключения указанные Каутским ошибки немецкого перевода красуются у Тарле.
Я поделился своим наблюдением с Челпановым.
— Вот видите, что я вам говорил! Нельзя в 8 месяцев написать серьезную диссертацию, хоть будь семи пядей во лбу. А талантливость и ученость Тарле сильно преувеличены. Но на диспуте он проскочит, так как Лучицкий — его друг и покровитель, а других серьезных оппонентов у него не будет.
Вовсе не думая еще выступать на диспуте, но просто заинтересовавшись делом, я приобрел латинский подлинник и два немецких перевода «Утопии» — старый, оцененный Каутским, и новейший789, взял еще несколько книг, в том числе новейшее английское издание «Утопии» в подлиннике, с английским переводом и с ценными комментариями790, и внимательно прочитал книгу Тарле, сличая ее с «Утопией», проверяя его ссылки на источники. Результат работы был удручающий. Перевод Тарле был несомненно сделан со старого немецкого.
Было крайне удивительно, что, пользуясь работой Каутского, Тарле не заметил у него оценки старого немецкого перевода «Утопии», которая была вместе с тем оценкой и его перевода. Это было бы совершенно непостижимо, если бы я не знал манеры Тарле читать книги. Он читает их поразительно быстро, очень много усваивает из них, но, в сущности, никогда не читает их подряд, а только проглядывает и иногда упускает из внимания важные для него факты. У Каутского же его отзыв о немецком переводе был сделан в подстрочном примечании, мелким шрифтом, — и Тарле его просто не заметил791.
Но была еще одна странность. Цитируя в тексте книги «Утопию», Тарле не пользовался своим собственным переводом, но переводил заново, с подлинника, и значительно лучше792. Возникло подозрение, что приложенный к книге перевод был сделан по его заказу другим лицом. Один из его молодых друзей (Вл[адимир] Вакар), защищая Тарле в этой истории и оправдывая его спешность, не мог не признать полной негодности перевода и высказал мнение, что он сделан женой Тарле793. Но, во всяком случае, Тарле должен был бы сличить перевод с подлинником и исправить его, а между тем он, по-видимому, не удосужился даже прочитать его, хотя бы в корректуре.
Наспех было сделано не только приложение, но [и] весь текст книги. Тарле не знал ни лучших новейших изданий изучаемого им писателя (между прочим, упомянутого мною сейчас издания Lupton), ни новейших лучших переводов на немецком языке (перевода Wessely), ни очень многих других работ. А в то же время, придавая себе вид исследователя, впервые открывающего неизвестные факты, он беспрестанно говорит: эта сторона «Утопии» не затронута ни одним исследователем, на это не обратил еще внимания никто, — и обнаруживает при этом поразительное для ученого незнакомство с литературой предмета. У меня уцелело в памяти указание Тарле, что криминалисты и, в частности, историки смертной казни совсем не знают того факта, что первым борцом против нее был Т. Мор. Между тем об этом знают не только все историки смертной казни, но об этом подробно говорится в общеизвестном (особенно в Киеве) учебнике уголовного права киевского профессора (в то время уже покойного) Кистяковского794, причем в нем же выяснено, что Мор далеко не был первым противником смертной казни, что борьба против этого института началась еще за несколько столетий до Мора795. Подобными ошибками и недоразумениями книга Тарле была, можно сказать, переполнена. Вся она была написана главным образом по книге Каутского и очень немногим другим пособиям, причем, однако, Тарле уснастил ее очень резкой, придирчивой и несправедливой полемикой с Каутским.
Между тем в печати книга Тарле была встречена очень сочувственно. В «Русских ведомостях» Дживелегов напечатал короткую, но очень решительную рецензию, в которой говорилось, что книга Тарле — ценный вклад в науку, а данный им перевод может считаться образцовым796. В таком же духе были рецензии и в других журналах и газетах. Явление это было для меня совершенно непонятно и возмутительно.
Стало известно, что Тарле представил свою книгу на степень магистра в Киевский университет и что Лучицкий дал о ней в высшей степени сочувственный отзыв797, а Дашкевич поддержал его.
Первое было не удивительно, всем были хорошо известны дружеские отношения между Лучицким и Тарле, и не менее известно, что Лучицкий, сам несомненно очень крупный ученый, крайне пристрастен в своих отзывах и отношениях. Второе было удивительнее: Дашкевич — тоже крупный ученый и той слабостью, в которой укоряли Лучицкого, не отличался; к тому же и каких-либо особенно дружеских отношений с Тарле у него не было. Позднее, перед самым диспутом Челпанов передавал мне слова Дашкевича:
— Я попал в очень неприятное положение: дал в факультете отзыв о книге Тарле, не успев хорошенько ознакомиться с ней и положившись на отзыв Лучицкого; теперь же, внимательно прочитав книгу, вижу, что она крайне слаба, и не знаю, как мне быть.
Впоследствии я слышал, будто Киевский университет был не первым, куда Тарле подавал свою диссертацию; что, не желая подвергаться подозрению в том, что он рассчитывает на протекцию, он подал ее первоначально Петрушевскому798 (помнится, тогда профессору Варшавского университета), но что тот решительно отверг диссертацию как неудовлетворительную, и только тогда Тарле обратился в Киев. Верен ли этот слух, я не знаю799. Как бы то ни было, защищать диссертацию Тарле должен был в Киеве осенью 1901 г.
Как уже сказал, вначале я не думал о выступлении на диспуте. Ведь не мог же я считать себя специалистом по XVI веку, которым никогда не занимался, не мог выступать против Тарле, в серьезной учености которого я был глубоко убежден, не мог выступать против таких специалистов, как Лучицкий; да и просто, стоя вне университета, я как-то о таком выступлении не думал. Но встреча книги Тарле в литературе, ожидаемый блестящий ее успех в университете, при ее совершенной неудовлетворительности, заставили
