Михаил Ломоносов - Рудольф Баландин

В этом есть свой резон. Например, согласно правилу психографологии, мелкий убористый неразборчивый почерк свидетельствует о скупости и скрытности. Логично. Но, увидев почерк Петра Кропоткина — князя Рюриковича, выдающегося ученого, отважного путешественника и знаменитого анархиста, — я пришел в недоумение. Он писал мелко, плотно и неразборчиво. А характер — щедрый, благородный, открытый.

Противоречие с одним из правил этой псевдонауки? Не совсем так. Скупым эгоистом был его отец, ограничивший в средствах двух своих сыновей. Они вынуждены были экономить на бумаге, обмениваясь обширными посланиями, где обсуждали философские, научные и политические проблемы. Им приходилось писать бисерным почерком, плотными строками.

Выходит, анализируя почерк, можно получить сведения о характере человека, но при учете обстоятельств его жизни. У каждого из нас почерк меняется в зависимости от данной ситуации, обстановки, настроения.

Изучением почерка для определения душевных качеств и психологических состояний пишущего занимаются историки и криминалисты, психологи и медики. Графология — учение о почерке — не пытается искать точных соответствий в изгибах начертанных букв и «изгибах» души. Но степень грамотности и образованности, твердость руки и целеустремленность характера, так или иначе, выражаются через написание слов.

Что же можно сказать о почерке Ломоносова?

Самый ранний из его известных автографов датируется началом 1726 года. Заметна старательность 15-летнего помора, его желание (а отчасти и умение) «украшать» буквы завитками и нажимом. Грамотность он уже более или менее освоил.

С нажимами явный «пережим»: чувствуется рука, привыкшая орудовать больше топором, чем пером. Даже характерное для позднего Ломоносова элегантное «р» огрубляется излишними утолщениями. Твердое, «прочное», устойчивое «п» — две толстые опоры с легким перекрытием — свидетельствует, по-видимому, о характере упрямом, твердом, надежном…

Его запись 1730 года обнаружена в тетради, заведенной при построении Куростровской церкви. Почерк изменился: красивая ровная вязь, незаметна ученическая старательность, чувствуется некоторая лихость, возможно, даже гордость своей грамотностью.

Странно выглядит «Л» в фамилии Ломоносов, напоминающая соответствующую латинскую букву. Не проявил ли он уже тогда свой интерес и свои замечательные способности к изучению иностранных языков?

Позже в его подписях на русском языке такое написание «А» не встречается. От прежней подписи в данной сохранились нажимы в буквах «х» и «с». В общем, ощущается человек сложившийся, твердый духом. И неудивительно: к этому времени 19-летний Ломоносов уже замыслил «побег» в Москву.

Неожиданно выглядит его автограф 1734 года. Ученически ровные, почти без нажимов буквы, в которых сквозят старательность и скромность… Неужели у него так изменился характер?

Многое проясняется, если учесть: пишет ученик Славяно-греко-латинской академии подложными сведениями, выдавая себя за сына попа. А сделать это пришлось потому, что стремился попасть в географическую экспедицию Ивана Кирилова, хотя бы и в качестве священника. При всей «смиренности» почерка в нем намечаются твердые, четкие горизонтальные прочерки, а также «прочные» вертикальные опоры.

Автограф письма Ломоносова Эйлеру 1748 года элегантен. Тонкие, удлиненные буквы украшены красивыми, едва ли не каллиграфическими росчерками. Написано письмо 37-летним петербургским ученым по-латыни, легко и свободно, как на родном языке. Твердые прочерки отсутствуют. Подпись простая, четкая, без украшательств и особых закорючек.

Складывается впечатление, что автор письма «перевоплотился» в западноевропейского ученого времен позднего барокко, когда неприличным считалось упоминание в сочинении фамилии коллеги без эпитетов «славный», «высокоученый», «непревзойденный» и т. п. Но и тут почерк Ломоносова лишен «выкрутас», усложняющих чтение. Все подчинено ясности изложения, стремлению донести до читателя каждую букву недвусмысленно. Это вполне отвечает творческому принципу Ломоносова: не усложнять простое, а упрощать сложное, прояснять неясное.

Еще один образец почерка Ломоносова, профессора химии Петербургского университета, — из письма влиятельному покровителю графу И.И. Шувалову об учреждении Московского университета (1754).

Стандартное окончание «Вашего Превосходительства всепокорнейший слуга…» написано по-деловому, без тщательного выписывания букв и без нарочитой аккуратности, торжественности, которая была бы вполне кстати для «слуги». Да и слово «слуга» начинается крупной буквой, не меньшей по размерам, чем заглавное «П» слова «Превосходительства».

Случайно ли это? Послание писано твердым почерком, быстрым и внятным, хотя и чуть небрежным. И подпись тут не такая, как в письме Эйлеру (там — «Мишель Ломонософф»), а достаточно грубая, местами с сильным нажимом. Как тут не вспомнить его гордые и необычайно смелые (по тем-то временам) слова, сказанные тому же графу Шувалову: «Не токмо у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет».

…Графологический анализ почерка Ломоносова позволяет понять черты личности этого удивительного человека. Очевидно, что никакой «простоты» в его характере не было. Он был достаточно гибок, хотя и тверд в своей основе.

Нечто подобное свойственно — по крайней мере, изначально — любому психически здоровому человеку. В этом отношении Ломоносов не был исключением.

Есть расхожее мнение: гением надо родиться. Оно ничего не объясняет. Почему вдруг сын простого архангельского мужика родился гением? Никто из его многочисленных потомков (не говоря уже о предках) не был осенен этим таинственным даром судьбы. Одно уже это отметает версию о врожденности талантов. Мне приходилось писать о многих людях, считающихся гениальными, интересоваться их детством, близкими родственниками. Вывод был для меня неожиданным: гениями рождаются почти все из нас. Мы изначально наделены замечательными способностями.

О корректности такой идеи я спросил у специалиста по генетике человека доктора биологических наук A.A. Малиновского. Он ответил, что примерно такую мысль он высказал в одной из своих довоенных работ.

Вряд ли по причине своей врожденной скромности Ньютон считал гениальность терпением мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте: «Первое и последнее, что требуется от гения, — это любовь к правде». Можно привести множество высказываний выдающихся людей о том, что гений — это прежде всего почти исключительно труд и терпение.