Гамаюн. Жизнь Александра Блока. - Владимир Николаевич Орлов

«Тонкие чары» этой «темной женщины» не дают поэту покоя: «И она принимала в его воображении образы страшные и влекущие: то казалась она ему змеей, и шелковые ее платья были тогда свистящею меж трав змеиной чешуею; то являлась она ему в венце из звезд и в тяжелом наряде, осыпанном звездами. И уже не знал он, где сон и где явь… Вся она была как беспокойная ночь, полная злых видений и темных помыслов».

Такая трактовка образа отчетливо прослеживается в «Фаине»: «Но в имени твоем – безмерность, и рыжий сумрак глаз твоих таит змеиную неверность и ночь преданий грозовых», «Вползи ко мне змеей ползучей, в глухую полночь оглуши, устами томными замучай, косою черной задуши», «Надо мною ты в синем своем покрывале, с исцеляющим жалом змея…», «Я узнаю в неверном свете переулка мою прекрасную змею…», «Ты только невозможным дразнишь, немыслимым томишь меня». И, наконец, слова, вложенные в уста самой Фаины: «Когда гляжу в глаза твои глазами узкими змеи и руку жму, любя, эй, берегись! Я – вся змея! Смотри: я миг была твоя, и бросила тебя!»

Но есть и другой, не менее существенный, аспект образа Фаины – воплощение свободы и удали национального русского женского характера.

«Одна Наталья Николаевна русская, со своей русской «случайностью», не знающая, откуда она, гордая, красивая и свободная. С мелкими рабскими привычками и огромной свободой…» – записывает Блок в апреле 1907 года. А в июне набрасывает стихотворение «Сырое лето. Я лежу…», примыкающее к циклу «Вольные мысли» (где тоже фигурирует «трагическая актриса» – Н.Н.Волохова). Здесь – прямое отражение реального обстоятельства: Блок читал известную книгу Августа Бебеля «Женщина и социализм», в которой доказывалось, что женщина в условиях капиталистического строя и буржуазного быта угнетена, подобно пролетарию, обречена на пусть домашнее, но рабство. Блок вступает в спор с Бебелем:

Ты говоришь, что угнетен рабочий?Постой: весной я видел смельчака,Рабочего, который смело на смертьПойдет, и с ним – друзья. И горны замолчат,И остановятся работы разомНа фабриках. И жирный фабрикантПоклонится рабочим в ноги. Стой!Ты говоришь, что женщина – раба?Я знаю женщину. В ее душеБыл сноп огня. В походке – ветер.В глазах – два мира скорби и страстей.И вся она была из легкой персти —Дрожащая и гибкая. Так вот,Профессор, четырех стихий союзБыл в ней одной. Она могла убить —Могла и воскресить. А ну-ка, тыУбей, да воскреси потом! Не можешь?А женщина с рабочим могут.

Вот каков был диапазон поэтического представления Блока о Н.Н.В. – от беспечной баутты «бумажного бала» до мятежной соратницы поднявшегося на борьбу пролетария!

Черты свободной и удалой русской молодицы, роднящие образ Фаины с некрасовской женщиной, которая и «коня на скаку остановит», и «в горящую избу войдет», щедро рассыпаны в стихах Блока, вызванных к жизни увлечением Н.Н.В. Тут и «лебяжья поступь», и «открытый говор», и «цветистый хмель» женской красы под строгим платком монашенки, и «щемящие звуки» русской песни, и вообще – вся поэзия «вольной Руси».

Смотрю я – руки вскинула,В широкий пляс пошла.Цветами всех осыпалаИ в песне изошла…

С ума сойду, сойду с ума,Безумствуя, люблю,Что вся ты – ночь, и вся ты – тьма,И вся ты – во хмелю…

Далее героиня этого цикла возникает в образе «лихой солдатки», написанной уже совершенно некрасовской кистью:

В ней сила играющей крови,Хоть смуглые щеки бледны.,Тонки ее черные брови,И строгие речи хмельны…

И сам герой преображается, проникаясь поэзией «вольной Руси»:

Ты знай про себя, что не хужеДругого плясал бы – вон как!Что мог бы стянуть и потужеСвой золотом шитый кушак!Что ростом и станом ты вышелСтатнее и краше других…

Наиболее полное воплощение национальный женский характер получил в творчестве Блока в образе другой Фаины – героини драматической поэмы «Песня Судьбы», которую он начал писать в апреле 1907 года.

О «Песне Судьбы» речь впереди. Здесь скажу только, что Блок думал о Волоховой, когда писал и эту Фаину, и писал для нее, хотел видеть ее в эффектной роли знаменитой каскадной певицы, «самой красивой дивы мира», родом из русских крестьянок раскольничьей веры.

Блок вдохнул в образ Фаины свои заветные мысли о русской национальной стихии, о судьбе России. Н.Н.В. в лучшем случае, вероятно, смогла бы сценически воплотить эту аллегорию. Но того груза, который Блок вознамерился возложить на ее плечи, выдержать ей было не по силам. Не была она ни кометой, ни раскольничьей богородицей, а просто умной, тонкой, интеллигентной женщиной, актрисой среднего дарования, не причастной никаким инфернальным раделиям.

Поистине Блок сочинил о ней сказку, понять которую она не могла, да и не хотела.

6

А реальная, повседневная, по-своему сложная, запутанная жизнь, не считаясь ни с какими мифами и аллегориями, увлекала живых людей по своему течению.

Как странны были речи маски!Понятны ли тебе? – Бог весть!Ты твердо знаешь: в книгах – сказки,А в жизни – только проза есть.

Тут, наряду с Натальей Николаевной Волоховой, снова выступает на сцену Любовь Дмитриевна Блок со своими победами и поражениями, надеждами и досадами, со своей порушенной семейной жизнью. Блок мог бы сказать про «безумный год», проведенный «у шлейфа черного», стихами младшего своего собрата:

Две женщины, как отблеск ламп Светлана,Горят и светят средь его тягот…

После разрыва с Андреем Белым Любовь Дмитриевна решительно отказывается от амплуа «функции» при муже, которое на деле оборачивалось «фикцией» личной жизни, и, как говорит в воспоминаниях, «уходит с головой в свое "человеческое существование"». В чем выражалось это по преимуществу, увидим дальше.

Впоследствии, пережив бурные взлёты и катастрофические крушения, Любовь Дмитриевна объясняла дело таким образом, что, оставшись с Блоком, она тем самым определила единый и окончательный «курс» своей жизни, «какой бы ни была видимость со стороны».

«Оставшись верной настоящей и трудной моей любви, я потом легко отдавала дань всем встречавшимся влюбленностям – это был уже не вопрос, курс был взят определенный, парус направлен, и «дрейф» в сторону не существен».

Объяснение удобное, но не убедительное, ибо «дрейфы» Любови Дмитриевны были столь часты и так далеко уводили ее в сторону, что ни о каком «определенном курсе» говорить не приходится.

В начале 1907 года, в хороводе закружившихся масок, Любовь Дмитриевна оказалась в трудном положении. Отношения с Андреем Белым оборвались обидно для ее самолюбия, а поведение Блока задевало ее еще сильней.