Отверженная невеста - Анатолий Ковалев

Елена и впрямь не узнавала в нем ни бесшабашного гусара, ни провинциального помещика. «Неужели возможно до такой степени изменить свою натуру? — спрашивала она себя и тут же не без доли скепсиса отвечала: — В это я не верю. Но кутила выбрался в столицу, стал служить, и маска столичного чиновника намертво приросла к его физиономии. Он в меру строг и в меру сентиментален и даже приобрел тягу к рассуждениям и философствованию. Не удивлюсь, если узнаю, что он ходит по воскресеньям в церковь и регулярно исповедуется. Однако в душе у него наверняка все та же грязь и пустота. С годами он еще сделался ханжой и лицемером, только и всего!» Такой портрет нового Савельева казался ей очень верным. Она насмешливо улыбалась своему навязчивому спутнику, мечтая поскорее от него отделаться.

Граф Обольянинов явился на бал в неприметном сером фраке, стремясь не бросаться в глаза. По большей части он прятался за колонами, симулируя одышку, которая объясняла для случайных наблюдателей то, что граф сторонился толпы. Обольянинов и впрямь страдал, но от иного недуга. Ночные возлияния не прошли для него даром.

— А мне что прикажете делать? — шепотом возмущалась Каталина. — Тоже сидеть за колонной и любоваться балом украдкой?

Все шло кувырком в этот день. Проснувшись почему-то в комнате Глеба, граф не обнаружил своего воспитанника. Он искал его всюду, но тот как сквозь землю провалился. Слуги ничего не знали. «Может быть, я сболтнул этому бешеному мальчишке какой-нибудь вздор и он обиделся?» — гадал Обольянинов. Он не помнил ничего, что последовало уже за третьей бутылкой генуэзского кьянти, а выпито было, судя по пустой посуде, значительно больше.

Глеб так и не явился домой, а ведь именно он и должен был, по замыслу графа, привезти Каталину на бал и вертеться с ней где-то неподалеку от Бенкендорфа. Под угрозой оказалась и та ответственная миссия, которую шпион возложил на «доктора Роше». Что было делать? «Певица Сильвана Казарини», пробыв в Петербурге почти месяц, не приобрела никаких знакомств в высшем обществе.

— Экая ты нелюдимка! — с досадой выговаривал ей отец, наблюдая за танцующими парами. — Мало ли что тебе не хотелось ни с кем сходиться! Нужно было чуть не силой ломиться в салоны, приобретать популярность своей внешностью, пением, черт знает чем еще! Вот и не сидела бы теперь у меня на шее, а давно бы танцевала!

Однако шпион брюзжал недолго. Спасение незамедлительно явилось в лице прапорщика Андрея Ростопчина, который, прибыв из Гатчины со своим другом Борисом Белозерским, рьяно высматривал приму Неаполитанской оперы. Увидав издали Сильвану Казарини, он бросился к ней с резвостью сеттера, учуявшего в камышах утку:

— Я счастлив видеть вас снова, дорогая синьора! Надеюсь, вы не откажете мне в наслаждении танцевать с вами?

Граф ретировался, едва завидев, что к дочери направляются два офицера. Теперь он топтался поодаль и делал вид, что незнаком с певицей. Однако Борис Белозерский сразу признал в нем хозяина петербургского особняка, где он когда-то, еще ребенком, гостил с отцом. Старый шпион обладал чересчур примечательной внешностью, чтобы ее можно было забыть, однажды увидев.

— Следующий танец за мной! — успел бросить Борис итальянской певице, которая тут же закружилась с его другом в вальсе-мазурке.

После этого драгунский офицер подошел к Обольянинову и поклонился ему.

— Не имею чести… — недоуменно протянул тот, оглядывая статного красивого офицера.

— Князь Борис Белозерский, — представился штабс-капитан. — Помните, мы с моим отцом, князем Ильей Романовичем, как-то гостили у вас в Петербурге?

— Как же, как же, помню, — кисло улыбнулся Семен Андреевич.

— Мой брат Глеб жил у вас в Генуе долгое время, — продолжал Борис. — Вы, должно быть, знаете, где он сейчас? Я уже год не имею от него писем.

— Гм… Глеб в Париже, — в замешательстве ответил Обольянинов. — Ну да, в Париже, где же ему еще быть? Он окончил университет и теперь практикует в Сен-Жерменском предместье. Юноша он, не в пример молодежи нашего круга, весьма и весьма трудолюбивый, с детства привык заниматься делом, а не баклуши бить. До писем ли ему нынче? Он и мне ничего не пишет.

Произнося эту лживо-поучительную речь, граф нервно озирался, опасаясь, что Глеб внезапно явится и бросится в объятья старшего брата, выдав себя с головой. Лишь когда объявили следующий танец и Борис закружился в вальсе с его дочерью, Семен Андреевич перевел дух и поспешил скрыться в другом конце зала.

Уродство запоминается лучше красоты. Молодой драгунский офицер легко узнал графа Обольянинова, но красавица прима Неаполитанской оперы не будила в нем никаких воспоминаний.

— Удивительное дело, — признался он партнерше во время танца. — Только что повстречал господина, которого не видел семнадцать лет, да и не думал никогда увидать. Он почти не изменился!

Каталина с волнением отметила про себя, что Борис остался непосредственным и откровенным, каким был в детстве. Эта черта особенно нравилась девушке, с детства окруженной лжецами и лицемерами, главным из которых являлся ее отец. Во время первого танца с Андреем Ростопчиным, этим избалованным юнцом, она не испытывала никакого волнения. Ей были безразличны его восторженные комплименты и пламенные взгляды, она улыбалась шуткам прапорщика лишь из любезности. Но стоило ей коснуться руки Бориса, как сердце угрожающе заколотилось, огромный зал затуманился. Каталина сама не ожидала, что реакция на объект ее детской страстной любви окажется такой бурной. Она была испугана, счастлива и одновременно очень несчастна. Борис упорно ее не узнавал!

— Папеньку вы вспомнили через семнадцать лет, а меня никак узнать не можете! — воскликнула она вдруг, не в силах долее изображать беспечное веселье и сохранять инкогнито.

— Вы?.. Вы его дочь?.. — изумился Борис. — Как это возможно? Вы — графиня, и поете на сцене?!

— Ах, если бы только это! — горько засмеялась она, пытаясь справиться с душившим ее отчаянием. — Теперь-то вы вспомните меня, наконец?

— Конечно, Сильвана… — начал было смутившийся штабс-капитан, окончательно потерявший представление о том, как ему следует держаться со своей «старой знакомой».

Девушка пылко перебила:

— Нет, не Сильвана! Что же, вы даже моего настоящего имени не помните? А ведь вы мне посвящали стихи… Они до сих пор хранятся в моей шкатулке вместе с драгоценностями.

Борис предпринимал отчаянные попытки вспомнить имя смуглой разряженной девочки, которая пела кукле итальянскую колыбельную во время их первой встречи. Но, как назло, имя это не уцелело в его памяти, да и сама девочка запечатлелась в ней только в связи с куклой, запомнившейся куда отчетливее. Куклу звали Лизетт, в этом молодой князь мог бы присягнуть. Все его мысли и чувства уже тогда были обращены к Лизе, так что имя фарфорового бессердечного и бездушного муляжа, который нянчила маленькая итальянка, прочно врезалось в его память. Но как звали хозяйку куклы?!