На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986 - Григорий Свирский

Это можно предположить. Бесспорно одно: десять лет страна пела песни Окуджавы и Галича, думала их мыслями, прозревая и повторяя вслед за ними: «Разберемся на старости лет — за какой мы погибли цвет…»

Время Солженицына помогло поэтам окрепнуть настолько, что они сумели взвалить на свои плечи проблематику большой прозы, отброшенной от печатных станков.

Однако я вряд ли был бы вправе говорить о магнитофонной революции, если бы она была ограничена творчеством лишь двух поэтов. Пусть ярко талантливых, самобытных, отразивших, как Галич, едва ль не всю «Человеческую комедию» (в сравнении профессора Е. Эткинда нет преувеличения), но только двух.

Пожалуй, еще глубже проник в народную толщу поэт-песенник Владимир Высоцкий.

Высоцкому приписывается бездна песен, вовсе ему и не принадлежащих, — это ли не свидетельство огромной популярности! Впрочем, подобное происходит не только в России и не только с песнями малоизвестными. В долгоиграющей пластинке В. Высоцкого, выпущенной не так давно в Америке, последней песней В. Высоцкого звучат… «Облака» Галича. В исполнении Галича же…

Для тех, для кого Галич порой сложен, философичен, мудрен, как говорится, а Окуджава излишне утончен, а таких немало, Владимир Высоцкий с его сотнями иронично-спортивных, блатных песен, песен-сказок, песен-порывов, — отдушина и горькая отрада. Спел, как рубашку рванул на груди.

Сыт я по горло, до подбородка,Даже от песен стал уставать…

Не случайно братья Стругацкие своему герою — поэту Баневу приписали именно эти слова Высоцкого: без магнитофонных записей Высоцкого, без его хриплого баритона не обходится ныне, пожалуй, почти ни одно застолье в рабочем бараке где-либо на Енисее или в Мурманске.

Но не следует думать, что актер Театра на Таганке Владимир Высоцкий — это «Галич для бедных», хотя основной его песенный поток долго уступал творчеству и Галича, и Окуджавы и в лиризме, и в сатирической остроте.

Вскоре пришли и такие песни, как «Москва — Одесса» («…я лечу туда, куда не принимают…») или «Товарищи ученые!»

«Товарищи ученые!» — не только издевка над бестолковщиной. Не просто сатира нравов. Воссоздан вживе и образ «руководящей» России. Психологический портрет власти на местах, которая, как и центральная, позволяет себе вещать о том, о чем и понятия не имеет; это уж прежде всего!

Товарищи ученые! Доценты с кандидатами,Замучились вы с иксами, запутались в нулях…

Представитель власти, конечно, — опытный демагог, в речи его звучат и посулы приравнять ученых к героям колхозных полей:

Вы можете прославитьсяпочти не всю Европу, кольС лопатами проявите вы свой патриотизьм…

И укор со скрытой угрозой тем, кто забыл о главной партийной заботе, корни извлекая «по десять раз на дню»:

…Ох, вы там добалуетесь, ох, вы доизвлекаетесь,Пока сгниет, заплесневеет картошка на корню…

И — откровенная лесть:

Эйнштейны драгоценные. Ньютоны ненаглядные,Любимые до слез..

. — лесть, которая, в его подсознании, соседствует со словечком иного звучания — кагал…

…А то вы всем кагалом тамнабросились на опухоль…

И вдруг из добродушного увещевателя выглядывает погоняла, крутой надсмотрщик:

Значит, так: автобусом до Сходни доезжаем,А там рысцой и — не стонать!..

Отдал приказ и заколебался, а ну как эйнштейны драгоценные пошлют его ко всем чертям! Отговорятся тем-этим. Знаем мы их!

И уж он лепит, что в голову придет. Подобно Никите Хрущеву, который обещал к семидесятому году догнать Америку по молоку и мясу и всех переселить в коммунизм уже в этом поколении:

Товарищи ученые! Не сумлевайтесь, милые,Коль что у вас не ладится. Ну, там не тот аффект.Мы мигом к вам заявимся с лопатами и вилами,Денечек покумекаем и — выправим дефект…

Немудрящая вроде бы песенка, а как точно схвачен образ «народной власти», которая готова и эйнштейнов в телеги запрягать, лишь бы ей по шапке не дали.

Владимир Высоцкий в своих последних песнях стал перекликаться с Галичем и в обличении тех, кто, по Галичу, «умывает руки».

…Они сочувствуют слегкаПогибшим,но — издалека…

И не только с Галичем перекликается Высоцкий. Эта тема возникает, вспомним, и в стихах Ю. Даниэля о либералах, и в записках Эдуарда Кузнецова, на которых еще задержимся.

Идущие впереди оглядываются, порой уже из-за решетки оглядываются и… вдруг видят… пустоту. Трагедия современного демократического движения, лишенного массовости, становится все более частой темой прозаиков и поэтов.

В поэзии Владимира Высоцкого немало стихов огромной социальной и образной силы («Охота на волков»), где он как поэт в первом ряду. Третий, но — не лишний.

Но вот… уходят и поэты. Окуджава пишет прозу. Галич вытолкан из России. И — погиб.

Похоже, Владимир Высоцкий ощутил, каждой клеткой тела ощутил ответственность, которая легла на его плечи. Его творчество начинает меняться кардинально. В новых песнях, случается, нет ни иронии, ни пересмешек. Это песни-плачи. Плачи о России. Так явились «Очи черные», — пожалуй, самая сильная и страшная песня его, в которой звучит отчаяние.

Отчаяние борца:

Лес стеной впереди.Не пускает стена…

Отчаяние затравленного, едва спасшегося:

От погони той даже хмель иссяк.Мы на кряж крутой на одних осях…

Отчаяние сына, вернувшегося в родную глубинную Русь, которая не откликается, хоть умри! не откликается на зов:

…Есть живой кто-нибудь? Выходи! Помоги!..Никого. Только тень промелькнула в сенях,Да стервятник спустился и сузил круги…Кто ответит мне, что за дом такой?Почему во тьме? Как барак чумной.Свет лампад погас, воздух вывелся.Али жить у вас разучилися?Двери настежь у вас, а душа взаперти.Кто хозяином здесь? Напоил бы вином.А в ответ мне: «Видать, был ты долго в путиИ людей позабыл. Мы всегда так живем.Траву кушаем, век на щавеле.Скисли душами, опрыщавели.Да еще вином много тешились.Разоряли дом, дрались, вешались…Я коней заморил, от волков ускакал.Укажите мне край, где светло от лампад.Укажите мне место, какое искал.Где поют, а не стонут, где пол не покат…О таких домах не слыхали мы.Долго жить впотьмах привыкали мы…

Поэзия Владимира Высоцкого сомкнулась, как видим, с высокой прозой. «Пелагея» Федора Абрамова, чистая, работящая Пелагея, бакенщик-певец Егор из «Трали-вали» и очерствелая Дуся из «Запаха хлеба» Юрия Казакова, и они, и многие окрест — «скисли душами…»

Об этом стонет и проза, и поэзия. Зазвучала и эта песня самого знаменитого ныне, бесстрашного поэта-песенника России.

Россия поет, подчас не ведая и имени авторов, песни поэтов-лириков Клячкина («Не гляди назад, не гляди…»), Городницкого («Над Канадой небо сине…»), Визбора («Серега Санин»), Анчарова («Парашюты раскрылись и приняли вес…»), поражающую неожиданной образностью своей смертной темы, непоэтичной темы — расстрела воздушного десанта:

.. Автоматы выли,как суки в мороз,Пистолеты стреляли в упор.И мертвое солнцена стропах березМешало вести разговор…

Давно популярен Кукин со своим паводком туристско-романтических песен: «А я еду, а я еду за туманом. За туманом и за запахом тайги».

А потому «за туманом», поясняет сам Кукин в другой песне, что

…сбывшимися сказки не бывают,Несбывшиеся сказки забывают…

Ни один вечер молодежи не обходился в свое время без сердито-ироничной песни киноактера Ножкина, песни-протеста против насильственной «коллективизации» душ:

…А на кладбище все спокойненько… К сожалению, глубинная Россия меньше знает Юлия Кима, кумира студенческих аудиторий, поэта мудрого, ироничного, желчного, создавшего целый стихотворный цикл о «стукачах» и подобные ему.

Язвительнее Кима, наверное, никто не высмеивал «духовный монолит» советского общества, в котором, по красным датам, «интеллигенты и милиционеры единство демонстрируют свое…»; никто не обличал убийственнее патриотов-красносотенцев, которые

…обвинят и младенца во лжи.А за то, что не жгут, как в Освенциме,

Ты еще им спасибо скажи. С каждым годом появляются имена все новые, жертвенно-бесстрашные, талантливые. Одни, как в стрелковой цепи, падают, другие выходят вперед: идет и идет нескончаемая народная магнитофонная революция, единственная «перманентная революция», которая, наверное, только и возможна на этой измученной земле. (VI