Сивилла - Флора Шрайбер

— Добро пожаловать, — сказала Вики.

— У нас с тобой много общего, Виктория, — ответила блондинка, которая все еще не представилась. — В отличие от остальных, мы с тобой взлелеяны не травмами, а мечтами Сивиллы. Обе мы блондинки — единственные из всех шестнадцати. Я знаю, что в семействе матери Сивиллы было много блондинок и что ей нравился этот цвет волос. Мы с тобой блондинки, потому что Сивилла мечтала быть блондинкой.

Эта блондинка была девушкой из мечты — девушкой, которая стояла вместе с Сивиллой перед зеркалом, внутренне дрожа в ожидании взрослых переживаний, в ожидании Рамона. И если ее речь звучала несколько неестественно, то это была аффектация подростка, демонстрирующего свои новообретенные знания и уверенность в себе.

— Я пришла, чтобы освободить Сивиллу, — объявила блондинка. — Войдя в этот мир, она отбросит то, что Марсия называла мертвыми лозами, и пойдет вместе со мной под деревьями с распускающимися почками — не в зиму своей жизни, но в ее весну.

Воцарилась тишина. Доктор Уилбур пыталась заставить блондинку сказать что-нибудь еще, но вместо этого заговорила Вики:

— Эта блондинка является взрослением Сивиллы.

— Не поздновато ли? — спросила доктор Уилбур.

— Сейчас ей нужно быть вместе с Сивиллой, — ответила Вики.

— Нет ли там еще кого-нибудь? — спросила доктор, припомнив первую стадию анализа.

— С какой стати? — В голосе Вики чувствовалось, как она пожимает плечами. — Мы, правда, не ожидали появления этой блондинки, но, как она вам и сказала, она находилась рядом в течение девятнадцати лет, хотя и пассивно. Да разве могла она быть активной, если Сивилла, неся на себе все бремя детства, не становилась взрослой ни в чем, кроме чисто физических и физиологических черт? — Вики помолчала, а потом добавила: — Для Сивиллы было сложно стать нормальным взрослым человеком. Она тащила за собой огромный груз детского прошлого. Теперь, когда Сивилла избавилась от детских травм, следовало ожидать появления этого потерянного взрослого «я», возвращающегося в поисках взрослых удовольствий.

Еще не успели отзвучать слова Вики, как вновь раздался живой и в то же время высокопарный голос блондинки:

— Я держалась на заднем плане до тех пор, пока Сивилла не влюбилась. Когда я осознала, что с Рамоном ничего не получится, я выступила вперед, чтобы защитить взрослую Сивиллу от большого горя. Видите ли, рядом с Рамоном она была взрослой.

— Если Сивилла все еще желает чувствовать себя взрослой в любви, то ничто не может ей помешать, — сказала доктор. — Люди влюбляются независимо от возраста. В сорок два года она может вести себя как восемнадцатилетняя блондинка. Сивилла может интегрировать вас.

— Она это и делает, — ответила блондинка. — Я не представляю угрозы окончательному исцелению. Скорее, я заставлю колеса этого процесса вращаться быстрее.

— Вы слышите, Сивилла? — спросила доктор Уилбур.

— Слышу, — отозвалась Сивилла. — И знаю, что эта моя часть, не называющая своего имени, говорит правду.

Это желание, воплощенное в девушке из мечты, внесло новую молодость в непрожитую жизнь, в женственность, искалеченную опустошенностью и отсутствием последовательности событий.

Загадочный, пугающий и обновляющий эпизод с появлением блондинки оказался пиком болезни Сивиллы. После этого события наступили дни, когда она попросту сидела и впитывала эмоции, оценки, знания и переживания, которыми с начала июня этого года добровольно делились с ней другие «я». И пока она по-новому оценивала свое формирующееся «я», внутри ее происходила генеральная реорганизация личности. Прошлое сливалось с настоящим; личности каждого из альтернативных «я» сливались друг с другом. Возвращалось прошлое, а вместе с ним — исходное ди тя по имени Сивилла. Дитя, которое не существовало в виде единого целого с трех с половиной лет. Не все одновременно выходило на сознательный уровень. Но то, что выходило, было нормальными воспоминаниями и новым ощущением времени. Через тридцать девять лет часы наконец-то перестали быть непостижимыми.

Спустя неделю после кризиса 7 июня Сивилла оживленно обсуждала с доктором Уилбур свои планы — заняться трудотерапией. Планы эти включали отъезд из Нью-Йорка.

— Старые страхи, похоже, ушли, — заметила доктор Уилбур. — Вы чудесно выглядите.

— Да, все хорошо, доктор, — улыбаясь, ответила Сивилла. — Я и думать забыла о своем последнем приступе. Но я прекрасно знаю обо всем, что происходило во время него. Это совсем не то же самое, что было в прошлом. — Потом она добавила: — Вы хотите знать про блондинку? Понимаете, я чувствую, что она со мной. Я уверена, что никогда больше не диссоциируюсь.

— Раньше вы этого не говорили, — сказала доктор, — хотя никто из «других» не появлялся уже довольно давно.

— Не говорила, потому что раньше не была в этом уверена.

— Можно выяснить, все ли воспоминания других «я» стали вашими, — предложила доктор. — Давайте попробуем.

В течение нескольких последующих сеансов гипноза доктор Уилбур сравнивала воспоминания Сивиллы и тех «я», которых все еще можно было идентифицировать.

Ни у одного из этих «я» не нашлось ни единого воспоминания, которое не принадлежало бы одновременно и Сивилле.

Более того, совершенно изменилось отношение Сивиллы к другим «я»: от первичного отрицания — через враждебность — к принятию и даже любви. Научившись любить эти части себя, она в результате превратила презрение к себе в любовь к себе. Это превращение стало еще одним важным шагом на пути к интеграции и восстановлению.

Через три недели после кризиса 7 июня доктор Уилбур загипнотизировала Сивиллу и вызвала Вики Антуанетту.

— Как дела, Вики? — спросила доктор. — Как идет прогресс у вас в глубинах?

— Вы знаете, что теперь я являюсь частью Сивиллы, — ответила Вики. — Она всегда хотела быть похожей на меня. Теперь мы стали единым целым. Раньше я говорила: «То-то или то-то случилось еще до меня». Теперь я говорю: «Это случилось уже после меня». Понимаете, я больше не свободна.

Это был последний раз, когда доктор Корнелия Б. Уилбур беседовала с Викторией Антуанеттой Шарло.

Второго сентября 1965 года доктор Уилбур записала в дневнике анализа случая Дорсетт: «Все личности слились в одну».

Тридцатого сентября в старом кирпичном доме занимались переездом. Мебель и картины Сивиллы отправлялись в Пенсильванию, где она получила работу в области трудотерапии; сама она переезжала в квартиру Флоры, чтобы прожить там две последние недели в Нью-Йорке.

В квартиру Флоры вошла новая Сивилла, новая не только для Флоры, но и для самой себя. Она не была той, которую называли бодрствующей Сивиллой, не была и кем-либо из пятнадцати остальных «я». Она была всеми ими сразу. Подобно Миранде из «Бури», она стояла на пороге открытия, чуть ли не буквально восклицая:

…О чудо!Сколь много добрых здесь существИ сколь прекрасно населенье:Великолепен новый мир,В котором есть такие люди.

Этот мир казался ей новым, потому что она сама стала новой; казался реальным, потому что впервые за всю свою взрослую жизнь она являлась цельной реальной личностью. Молча сняв пальто и разместив сумки, Сивилла опустилась в кресло и наконец заговорила:

— Я была здесь раньше — и в то же время не была.

— Которая «я»? — спросила Флора.

— «Я», которая умеет чувствовать, — ответила Сивилла. — Теперь у меня новые, реальные ощущения. Они совсем не те, что раньше.

Слова «совсем не те, что раньше» стали ключом к пониманию того, что, хотя теперь у Сивиллы были чувства, которые в течение тридцати девяти лет были спрятаны «другими», ее точка зрения все еще принадлежала бодрствующему «я».

Флора приготовила легкую закуску, и пока они ели, беседа вращалась вокруг каких-то незначительных тем. Затем, без всякой связи с последней произнесенной фразой, Сивилла заметила:

— Воспоминания делают личность эмоционально зрелой.

Несмотря на общий характер этой фразы, Флоре было ясно, что Сивилла имеет в виду себя, желая сказать: «Теперь, когда „другие“ вернули мне свои воспоминания, я получила возможность стать эмоционально зрелой; став цельной, я стала зрелой».

Хотя новая Сивилла производила впечатление более зрелого человека, внешне она, как это ни парадоксально, выглядела моложе своих сорока двух лет. Впечатление это еще больше усилилось, когда она заметила:

— Я открываю для себя вещи, которые все остальные в моем возрасте давным-давно знают.

На следующее утро за завтраком Сивилла сказала:

— Я надеялась, что наступит время, когда я буду знать обо всем, что со мной происходило. — И добавила с подкупающей искренностью: — Теперь я могу отчитаться за каждую свою минуту. Когда я просыпаюсь, то помню, что делала вчера, и могу строить планы на сегодняшний день. — Она взглянула на Флору и ее мать и пылко восклик нула: — Вы представляете, что такое иметь перед собой целый день, день, который ты можешь назвать полностью своим?