Северный Удел - Андрей Кокоулин

А через склянку я уже висел на фор-брам-рее и боролся с ветром за брамсель, грозящий сломать мачту.

Разве я изменился?

Ничуть. Давай, Бастель, давай. Ты рядом с разгадкой. А где-то рядом с тобой находится Ша-Лангхма, и тварь со своим кровником Мальцевым ждет-не дождется Шнурова. Ты же хочешь понять? Зря ты потерял все?

Оскольский с безымянным жандармом пронесли мимо Тимакова.

— А где этот… Ерема? — нагнал их мой вопрос.

— Вы ему висок проломили.

— Зоэль не трогайте пока.

Оскольский кивнул.

Я порылся в карманах Шнурова и выловил несколько коротеньких патронов для своего пистолета. Переломил «Гром заката», зарядил оба ствола.

Палец. Игла.

Жилки вяло проникли в густеющую кровь мертвеца.

Штурм поместья. Шнуров прячется от стрельбы за холмиком у ворот, у крашенной будки, где мне впервые встретился Штальброк, там же, усевшись за раскладным столиком, рассматривает какие-то бумаги Мальцев. Свет лампы над ним тускл. Мальцев щурится.

Рядом с ним неподвижно стоят трое. Темнеет карета, стащенная с дороги в кусты. Отблески костров ложатся вокруг.

«Смотрите-ка! — восклицает Мальцев, щелкая ногтем по одному из листков. — К нам пожаловал Егор-Огол Муханов, целый штабс-капитан. Не спит Тайное».

«Мы чуть не проспали», — цедит Шнуров.

«Ну, было бы удивительно, если б за восемь месяцев Терст не напал на наш след. Тем более, что счет „пустых“ перевалил за сотню. Контролировать тяжело, того и гляди сорвутся на ком-нибудь достаточно высокой крови, а уж прятать… — Мальцев давит усмешку. — Впрочем, все это уже не имеет значения, мой друг. Мы побеждаем, слышите? Стреляют значительно реже. Скоро и нам идти».

«Ну, да», — соглашается Шнуров.

Ноги несут его в низинку, руки загибают ветки осинок, в темноте проглядывает огонек, а затем открывается полянка. Там копают яму, четыре мертвеца — три жандарма, один — в простом крестьянском — лежат у ямы рядком.

Шнуров сплевывает…

Жилки расщепили картинку, проникли глубже. День, два, неделю назад? Высветилась простая бревенчатая изба с низкими окошками, чистый стол посередине, лавка, осколок зеркала на подоконнике. За окном — наливающееся светом утро.

Шнуров смотрит наружу, на грядки, подходящие в самой избе, на стрелки лука, уже изрядно пожелтевшие.

Из закутка в глубине появляется Мальцев, ставит на лавку непременный саквояж.

«Ну, что, мой друг, — спрашивает он, — приступим? Вы готовы?».

«Готов», — кивает Шнуров.

Мальцев закатывает рукава дорогой сорочки, скрипучими половицами шагает к двери и, приоткрыв ее, высовывает в щель голову.

«Заводите».

Подталкиваемый «пустыми» в избу несмело заходит белобрысый мальчишка лет двенадцати, испуганный, озирающийся, в большой, видимо, отцовской рубахе и в портках с обтрепавшимися штанинами.

«У-у, брат, — подхватывает его Мальцев, — что-то ты совсем бледный. Страшно что ли?»

«Вы ж меня резать будете», — хрипло отзывается мальчишка.

«Тю, — смеется Мальцев, — брехня какая. В медицинских кругах это зовется операцией. Ты же хочешь стать сильным?»

Мальчишка судорожно выдыхает.

«Хочу».

«Тогда снимай рубаху и забирайся на стол».

«Ложиться?»

«Да, на спину».

Пока мальчишка стаскивает через голову свою одежку и, запрыгнув на столешницу, умащивается на выскобленных до белизны досках, Мальцев деловито копается в саквояже. На приступке перед Шнуровым появляются закупоренная клемансина, длинная игла, больше похожая на шило, чистая тряпица, чашка и скальпель.

Шнуров берет иглу.

«Колоть?»

«Нет, погоди, — Мальцев подвигает чашку, свет из окошка заглядывает на ее стенки, исписанные непонятными символами. — Не стоит ангажировать пальцы. Бери выше к локтю».

«Холодно», — хнычет мальчишка.

Шнуров колет предплечье.

Капля крови стекает в чашку. За ним колет Мальцев. Он смешивает капли иглой.

«Мальчишка-то чистый?» — спрашивает Шнуров.

«Вроде смотрел — без примесей. Итак…»

Мальцев гримасничает, резко поводит головой — сейчас им управляет хозяин. Какие-то секунды в мир светят белки глаз.

Клемансина лишается пробки, под Мальцевский голос в чашку течет вязкая прозрачная жидкость. Разобрать слова не получается. Проскальзывает вроде «ишмаа», еще несколько древних слов, но все они исковерканы и звучат непривычно.

Ишмаа — как исма.

Капли крови растворяются в жидкости без следа. Мальцев встает. В одной руке чашка, в другой — скальпель.

«Подержи мальчишку», — говорит он Шнурову, и Шнуров обходит стол и фиксирует плечи будущего «пустого» в ладонях.

Мальчишка со страхом смотрит на скальпель.

«Дяденьки…»

«Будет совсем не больно», — обещает Мальцев.

«Я уже не хочу быть сильным», — шепчет мальчишка.

«Ну что ты! — улыбается Мальцев. — Ты и так храбрец!»

Он наваливается на тело мальчишки, прижимая одну руку коленом.

Сверкает скальпель. Опускается. Мальчишка начинает верещать, и Шнуров стискивает ему рот пятерней.

Две перекрещивающиеся черты возникают на худой груди, набухают, прорываются кровью. Мальчишка колотит по воздуху ногами. Мальцев скалится, из чашки прямо на порезы льется прозрачный раствор. Он удивительным образом не стекает, а впитывается внутрь тела мальчишки.

Мальцев харкает гортанными словами.

Мальчишка вдруг вытягивается. Согнутая нога застывает в воздухе, затем с деревянным стуком падает на доски. Шнуров чувствует, как холод отдает в пальцы.

Мальцев оттягивает лежащему веко.

«Ну вот, — говорит он, дотянувшись до тряпицы. — Теперь и вы, мой друг, сможете управлять этой тушкой».

Он фыркает, проходится тряпицей по груди мальчишки, стирая кровь. Крестообразный порез сросся, не оставив даже намека на то, что был.

Чистый участок тряпицы проходится по скальпелю.

«Распорядитесь, чтобы погрузили в телегу, — произносит, закапываясь в саквояж, Мальцев. — Да пусть накроют чем-нибудь».

Шнуров идет к двери…

Тонкий вскрик выдавил меня из чужого прошлого. Солнце ослепило. Какая-то тень мелькнула краем.

Кто? Что?

Я поднял голову, расцепляя пальцы с мертвецом. В пяти шагах падал, приминал вереск отставник в серо-голубом мундире.

— Да что же это… — просипел я.

Стальной блеск ударил по глазам.

Оскольский, отставляя саблю за спину, медленно повернулся ко мне. Лицо его кривило рот и казалось совершенно бессмысленным. Брызги крови застыли на лбу и сбоку, у уха, окрасили кончик уса.

Левой рукой следопыт прижимал к груди «Сентиментальный роман» убитого Сахно. Из переплета язычком ядовитой змеи торчала красная тесьма.