Лондон: биография - Питер Акройд

В тот же период пивоваренные заводы стали одним из чудес Лондона, одной из его достопримечательностей, с которыми рекомендовали ознакомиться иностранцам. В 1830-е годы в городе, согласно книге Чарлза Найта «Лондон», насчитывалось двенадцать главных пивоваренных заводов, производивших «две бочки, или 76 галлонов, пива в год на каждого жителя столицы — мужчину, женщину, ребенка». Кто откажется бросить взгляд на эту грандиозную деятельность? Один путешественник из Германии отметил, что на него произвела сильное впечатление «громада» пивоварни Уитбреда на Чизуэлл-стрит с ее зданиями, «высотой превосходящими церковь», и «лошадьми-гигантами». В сходном ключе летом 1827 года один немецкий аристократ писал: «Я направил свой кеб к пивоваренному заводу Баркли, находящемуся на Парк-стрит в Саутуорке. Громадность размеров придает ему вид чуть ли не романтический». Он отметил, что оборудование, движимое паровыми машинами, производит от двенадцати до пятнадцати тысяч бочек пива в день; девяносто девять более крупных бочек, каждая «величиной с дом», стояли в «гигантских хранилищах»; для перевозки пива использовались 150 «слоноподобных» лошадей. Завороженность автора лондонскими масштабами выразилась здесь в его восхищении пивными возможностями города, и под конец он замечает, что с крыши пивоварни «открывается великолепная панорама Лондона».

Символическое значение этих предприятий почувствовали не только заграничные путешественники, но и художники, и к началу XIX века возник целый жанр, который лондонские искусствоведы окрестили «пивоваренным». К примеру, тот же пивоваренный завод Баркли был изображен кистью неизвестного художника спустя десять лет после визита немецкого аристократа; мы видим вход в пивоварню и кипучую лондонскую жизнь вокруг. Справа высится огромное заводское здание, подвесной мост перекинут от него на другую сторону улицы. На переднем плане подручный мясника в типичном для его рода занятий синем фартуке стоит вместе с другим покупателем у фургончика, торгующего печеным картофелем; лошади везут во двор на санях бочки с пивом, из двора навстречу выезжает подвода. С правой стороны по улице подъезжает экипаж с очередными любопытствующими. В целом картина изображает аппетит, и мясо, которое подручный мясника держит на плечах, символически выражает и лондонскую прожорливость, и огромную энергию деловитого города.

Но масштабы лондонского питья можно было передать и по-иному. Бланшар Джерролд и Гюстав Доре побывали на том же предприятии, работая над книгой «Лондон. Паломничество» и желая запечатлеть производство портера, потребляемого «Лондоном жаждущим» (в 1871 году Джерролд назвал британскую столицу «городом солода и хмеля»). Джерролд отмечает, что на фоне колоссальных башен и бочек рабочие «кажутся мухами». На гравюрах Доре эти темные безымянные люди словно бы ревностно исполняют обряды некоего пивоваренного культа; все передано контрастной светотенью, деятельность маленьких человеческих фигур в огромных помещениях освещена нервными, прерывистыми бликами. Здесь вновь бытие города предстает как жизнь внутри громадной загнивающей тюрьмы, где роль ворот и решеток играют металлические трубы и цилиндры. Джерролд, подобно немецкому посетителю до него, видит панораму Лондона «с доминирующим на севере собором Св. Павла»; пиво он называет священным напитком горожан. «Мы стоим, — замечает он, — на античной земле».

«Джин-палас» был вытеснен пабом (от «public house»), который явился прямым потомком таверн и пивных (alehouses) прежних времен. В более старых районах Лондона таверны, однако, все еще действовали, одними ценимые за тишину, другими избегаемые из-за унылости и безмолвия. Паблик-хаусы продолжили традицию сегрегации; зал, бар первого класса и приватные бары были в них отгорожены от публичных баров и от тех отделений, где продавали пиво на вынос — разливное и бутылочное. Во многих пабах обстановка не казалась очень уж приятной и здоровой: небогатый интерьер, грязь, длинная стойка из оцинкованного железа, у которой люди пили в угрюмом молчании. «Ты входишь, отворяя тяжелую дверь, которую удерживает толстый кожаный ремень… когда ты миновал ее, она бьет тебя в спину и нередко сшибает с тебя шляпу». В отличие от длинной прямой стойки «джин-паласа», стойка паба, как правило, имела вид подковы, внутри которой были выставлены бутылки с наклейками разных цветов. Обстановка была довольно простой — стулья, скамьи, столы, плевательницы, посыпанный опилками пол. К 1870 году в столице насчитывалось около 20 000 пабов и пивных магазинчиков, и в день они обслуживали до полумиллиона посетителей, внося свой вклад в «пыльный, слякотный, дымный, хмельной, пивоваренный Лондон».

Как сказано в книге «Малый мир Лондона», приезжему, который стал бы спрашивать дорогу в 1854 году, вполне вероятно, ответили бы так: «Идите прямо до „Трех турок“, там направо, перейдите улицу у „Собаки и утки“, потом опять прямо до „Медведя и бутылки“, заверните за угол у „Веселых старых петухов“, и, когда пройдете „Ветерана“, „Гая Фокса“ и „Железного герцога“, первый поворот направо — и вы на месте». В те годы в столице было семьдесят «Голов короля», девяносто «Гербов короля», пятьдесят «Голов королевы», семьдесят «Корон», пятьдесят «Роз», двадцать пять «Королевских дубов», тридцать «Гербов гильдии каменщиков», пятнадцать «Гербов гильдии лодочников», шестнадцать «Черных быков», двадцать «Петухов», тридцать «Лисиц» и столько же «Лебедей». Самым популярным цветом в вывесках пабов был красный (несомненная дань лондонской параллели между алкоголем и пламенем), тогда как любимым числом города, по всей видимости, было три: «Три шляпы», «Три селедки», «Три голубя» и так далее. Встречались и более таинственные названия: «Граф Морис», «Кот и приветствие», «Окорок и ветряная мельница».

Разнообразие и обилие пабов было приметой не только XIX, но и XX века, причем до Второй мировой войны обстановка и характер этих заведений, от богатых пабов Вест-энда до забегаловок Поплара или Пекема с опилками на полу, почти не менялись. Но во время войны — и здесь проявился один из парадоксов лондонской жизни — пабы стали местами более оживленными и не столь однородными по составу посетителей. Там могло еще до закрытия кончиться пиво и мог ощущаться дефицит стаканов, но, как пишет Филип Зиглер в книге «Лондон военных лет», «во время войны только в пабах можно было развлекаться самим и развлекать других задешево, находить человеческое общение, столь необходимое в те годы». Бытовал странный предрассудок, что в паб скорее, чем в жилой дом, может попасть бомба, но популярность этих заведений из-за него, кажется, не страдала. Во время вынужденного отсутствия многих мужчин пабы стали вновь активно посещаться женщинами. В одной публикации 1943 года говорится, что «их часто можно видеть там компаниями или даже поодиночке». «Никогда, ни раньше, ни позже, лондонские пабы не играли такой стимулирующей роли, — вспоминал Джон Леман, — никогда там нельзя было услышать таких необычайных исповедей, стать свидетелем таких невероятных встреч».

К концу войны в столице оставалось около четырех тысяч пабов, и заключение мира привело к новому всплеску интереса к ним. Романы и фильмы передают атмосферу пабов конца 40-х и начала 50-х, от заведений Ист-энда, где мужчины по-прежнему не снимали кепок и шарфов и девушки танцевали «с сигаретами между пальцев», до баров, где, по воспоминаниям Оруэлла, «теплый дымно-пивной туман» обволакивал «завсегдатаев».

Эта живая, праздничная обстановка сохраняется и в XXI веке, хотя пианино и музыкальные автоматы сдали позиции под неуклонным натиском видеоигр, игральных автоматов и, позднее, широкоэкранных телевизоров, по которым показывают в основном футбол. Постепенный переход пабов под контроль крупных пивоваренных компаний и возникновение в 60-е и 70-е годы «сетей» однотипных заведений привели, однако, к существенной стандартизации и модернизации, от которых многие из лондонских пабов так и не оправились. Хозяева некоторых сетей, к примеру, стали красить потолки своих пабов в «закопченный» или коричневый цвет в подражание интерьерам старинных пивных; для создания «подлинной» атмосферы в обстановку порой включаются предметы XIX века и старые книги. Но, в отличие от многих других мировых столиц, искусственная история в Лондоне не срабатывает.

В списке 1500 заведений центрального Лондона, имеющих право на подачу спиртного, по-прежнему встречаются знакомые названия. Пусть даже «Центральный Лондон» 2000 года — совсем не то, что «Лондон» 1857 года, тем не менее приятно увидеть немалое количество «Красных львов», «Голов королевы» и «Мужчин в зеленом». Три — по-прежнему любимое число: на Розерхайт-стрит — «Три циркуля», на Портмен-мьюз — «Три бочки». Уже нет, правда, ни «Пятнистых псов», ни «Веселых матросов», зато имеется несколько «Слизняков на салатном листе». «Голова святого» и «Голова Шекспира» существовали давно, однако теперь возникли пять «Поминок по Финнегану», а также «Декан Свифт», «Джордж Оруэлл», «Ловкий Плут»[78] и «Гилберт и Салливан». «Бегущего лакея» больше не существует, но есть целых три «Грязных Мерфи».