К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

Убедившись, что старший сын здоров и невредим, по-матерински ласково поправив, разметавшийся золотистый чуб среднего, госпожа Парсбит повернулась к Анастасию:

— Было у меня три сына, а теперь их стало четверо! Такие поступки потомки Степного Ветра никогда не забывают.

— О чем ты говоришь, мать?! — воскликнул Аян, подоспевший раньше всех рука об руку с молодой. — Человека, возвратившего зрение Гюльаим, а затем спасшего ее жизнь, я уже давно иначе, как братом не называю.

— Да и мне такого молодца не грех было бы сыном назвать, — улыбнулся боярин. — Не говоря уж про вашего Барса!

В это время запрудившая дорогу толпа разомкнулась, пропуская Мураву. Девушка вся в слезах бросилась на шею отцу. Тот ее обнял, успокоил, рассказал, как все вышло, а потом подвел к своим спасителям. Господь явил знак, теперь следовало выбирать.

Они стояли перед ней: воин и целитель. Один — в забрызганном кровью плаще, другой — в испачканной копотью, местами прожженной рубахе. Оба смотрели на нее с ожиданием и надеждой.

То, что сейчас должно что-то произойти, каким-то образом поняли все, и потому сразу затихли, только в каком-то шатре жалобно плакал оставленный без присмотра ребенок.

Девушка поясно поклонилась обоим молодцам, а затем повернулась к Анастасию, заглянула в его ласковые, бархатные, такие знакомые глаза да и сняла с шеи свой нательный крест.

— Позволь крестовым братом называть!

Критянин сначала опешил. Он ждал иного. Потом внимательно вгляделся в прекрасные черты залитого краской смущения девичьего лица и понимающе кивнул: он был не слепой, и образ на кипарисовой доске наверняка ему о чем-то говорил…

— Рад пребывать вместе с тобой во Христе, сестра! — улыбнулся он, развязывая кожаную тесемку и нагибая шею, чтобы девица дотянулась. И лишь когда настало время сестринского поцелуя, по телу его пробежала дрожь.

Теперь пришла очередь Лютобора. На берегу стало еще тише, даже ребенок затих. Только выбравшаяся из реки выдра озадаченно обнюхивала обгоревшие заросли ивняка.

Боярышня посмотрела сначала на отца, затем на молодого воина. Все знали, что между боярином и руссом все давно обговорено, слово остается только за ней. И сегодня Мурава была как никогда близка к тому, чтобы это слово сказать. В конце концов, ее родители поначалу были тоже разной веры…

Но в этот миг два золотистых облачка на горизонте превратились в двух пардусов, несущихся по степи с быстротой крылатых семарглов. Следом за ними верхом на взмыленном Бурыле показался Улан, отпущенный строгим отцом в разъезд с другими егетами.

— Хазары! — еще издали прокричал он.

— Где?

— Стоят лагерем возле холма горбатого Едике.

И людской поток потек по совершенно иному руслу

Ильин день

Всю ночь над степью бушевала гроза. Еще с полудня небо заволокло тяжкими серыми тучами. Похожие на глыбы, свисающие со сводов мрачных глубоких пещер, они разрастались, заполняя все небо до горизонта, они давили, точно гнет, как сок из плода, выжимая из воздуха душную влагу. Они темнели, выращивая в сердцевине агат и черный гранит. Временами из них, как из переполненного вымени, срывался дождь и то тут, то там в землю ударяли молнии.

Новгородцы и хирдманы леди Агнесс в такой неожиданной перемене погоды увидели добрый знак. В первый четверг месяца серпеня в славянских землях приносили жертвы Перуну. Последователи Христа в эти же дни чтили память пророка Ильи, вознесшегося в небо на огненной колеснице. Сказывали, как и святой Георгий, он покровительствует воинам Христовым.

Вместе западные и восточные христиане отслужили долгий молебен, а брат Ансельм отпустил всем желающим грехи и причастил их Святых Тайн. Хотя между двумя церквами вот уже полтора века наблюдались серьезные разногласия, а не так давно дело едва не дошло до раскола, сегодня это значения не имело.

Когда молодой монах в последний раз произнес: «Аминь», пламя светильников затрепетало, на реке появилась рябь, заполоскались в воздухе плащи и полотняные навесы, а по степи в полуденную сторону, похожие на остатки разгромленной армии, помчались сухие шары перекати-поля. Тут уж пришел черед радоваться Сынам Ветра. Их неукротимый предок тоже устремлялся на выручку своим малым чадам, относя тучи от вежи в сторону полудня. И если над станом Органа прошел просто освежающий, бодрящий дождь, то над лагерем их врагов разразилось настоящее ненастье.

Дымящийся вздыбленный горизонт то и дело разрывали вспышки молний. Беспощадная буря, словно безумный чародей, создавала в небесах дворцы и города и тут же их разрушала, сопровождая свою работу оглушительным ревом ветра и громовыми раскатами. На землю обрушивались гремящие водопады. Казалось, удары молний разбивают небесную твердь, выплескивая на землю влагу из горних рек и озер.

— Ишь, разыгралась бурь-погодушка! — с уважением пробасил дядька Нежиловец, смахивая дождевые капли с кончика носа на бороду. — Знать, Илья пророк услышал наши мольбы. Вон как на супостатов разъярился!

— Хоть бы его волей их всех там смыло! — вглядываясь в гремящую тьму, пожелал хазарам Твердята.

— Достанет и того, если у их луков размокнут тетивы, — отозвался Талец, проверяя, не добралась ли случайная влага до его собственной, бережно сберегаемой под плащом.

— Только бы ветер не переменился! — добавил Тороп.

Они стояли на своих местах и ждали, когда уйдет гроза и начнет светлеть небосвод. Спать не хотелось, бояться тоже, только под ложечкой сосало, но не от голода, а больше от нетерпения — скорей бы уже все начиналось.

Но вот, наконец, гроза исчерпала свои силы, и над горизонтом, подобно сияющему мечу, взметнулся первый солнечный луч. Конечно же, пожелание Твердяты никто не услышал. Временами боги и их пророки бывают добры к людям, но не настолько, чтобы делать все за них. Потому, когда предутренний сумрак рассеялся, защитники вежи увидели, что у дальнего края поля, устрашая своей необъятностью, вырастает ирговый и ясеневый лес, отличный от настоящего тем, что отменно прямые стволы лишены ветвей и листьев, а на макушке у каждого дерева, подобный диковинному плоду, сверкает в лучах восходящего солнца стальной наконечник.

— Дружная поросль, — покачал круглой головой в островерхом шлеме хан Камчибек, подъезжая вместе с приемным братом и несколькими главами родов к новгородцам. — И поднимается быстрее степного ковыля.

— Слишком частая! — отозвался Вышата Сытенич. — Неплохо бы проредить, а еще лучше — просто скосить!

Великий Органа нахмурил угольно-черные широкие брови.

— Ты по-прежнему тверд в своем решении? — негромко спросил он боярина.

Вышата Сытенич повел могучими плечами:

— Не вижу причин его менять! План хорош и поможет сберечь не одну сотню жизней!

— Но там, где вы стоите, будет жарче всего!

— Ничего! Когда все начнется, стрелы закроют солнце, и мы станем сражаться в тени.

Сдерживая пляшущего от нетерпения Тайбурыла, к боярину приблизился Лютобор.

— Может быть, мне все-таки стоит остаться? — с мольбой заглянул он в синие, похожие на любимые, боярские глаза.

— И речи не заводи! — замахал на него руками Вышата Сытенич. — Брат на тебя рассчитывает, да и конь твой застоялся! Ничего! — продолжал он с улыбкой. — Еще повоюем вместе! Вот пойдет Святослав на хазар, как бы мне со своими людьми не пришлось в твою тысячу проситься!

Когда Куря и его союзники приблизились настолько, что стало возможным различать лица, на вал поднялась Белая Валькирия.

— Я не вижу Гудмунда! — взволнованно проговорила она.

— Значит, он вступит в битву позже, — успокоил ее боярин. — Здесь командуют хазары, а они обычно до последнего берегут обходящихся им недешево наемников, пуская вперед огузов или печенегов.

Действительно, противоположный край поля пестрел разноцветьем войлочных халатов и кожаных безрукавок степняков. Чуть поодаль грозно блестели вороненые доспехи и маковки шлемов дружины великого сына Церена.