Властелин Севера. Песнь меча (сборник) - Бернард Корнуэлл

Все мы были в кольчугах, кожаных плащах и шлемах, и если воины гарнизона наблюдают за местностью, надеясь обнаружить приближение Рагнара, они могут вообще нас не заметить. A если и заметят, решат, что мы свои. Я собирался, как только мы окажемся внутри, захватить часть бойцовской площадки. Сумев добраться до нее и убить охраняющих ее воинов, мы сможем удерживать этот участок стены до тех пор, пока к нам не присоединится Рагнар. Его проворные люди взберутся на палисад, вгоняя в дерево боевые топоры и используя их как ступеньки. Райпер нес нашу кожаную веревку, чтобы помочь воинам моего друга подняться. Когда к нам присоединятся еще люди, мы сумеем проложить себе путь вниз со стены к высоким воротам и открыть их, чтобы впустить весь отряд Рагнара.

Все это выглядело просто и убедительно, когда я излагал свой замысел Рагнару и Гутреду, но сейчас меня внезапно охватило чувство безнадежности. Я прикоснулся к своему молоту-амулету.

– Молитесь своим богам, – сказал я. – Молитесь, чтобы нас никто не увидел. Молитесь, чтобы мы смогли добраться до стены.

Это было с моей стороны ошибкой. Мне следовало говорить уверенно, но вместо этого я выдал свой страх, да и к тому же тогда было не время молиться богам. Мы уже находились в руках богов, и теперь их гнев или милость зависели от того, понравятся ли им наши деяния.

Я вспомнил Равна, дедушку Рагнара. Старик говорил мне, что богам нравятся храбрость и способность рисковать, и они ненавидят трусость и нерешительность.

«Мы приходим в этот мир, чтобы развлекать богов, – сказал Равн, – только и всего. И если мы хорошо справимся со своей задачей, то потом будем пировать с богами до конца времен».

Сначала Равн был воином, а после того как ослеп, стал скальдом, сочинителем поэм. Он, помнится, всегда воспевал битвы и воинскую доблесть.

«Если у нас сегодня все получится, – подумал я, – то мы обеспечим работой дюжину скальдов».

Тут наверху прозвучал чей-то голос, и я поднял руку, призывая всех хранить молчание.

Потом я услышал женские голоса и стук ведра о дерево. Голоса приближались. Судя по тону, одна из женщин жаловалась на что-то, но разобрать слов было нельзя. Потом другая женщина ответила, уже гораздо более четко:

– Они не могут войти в крепость. Не могут, и все тут!

Женщины говорили по-английски, а значит, были рабынями или женами воинов Кьяртана. Я услышал плеск, когда ведро упало в колодец. Я все еще держал руку поднятой, предупреждая одиннадцать своих людей, что они должны вести себя тихо. Женщинам требуется время, чтобы наполнить ведра, и чем дольше они будут это делать, тем лучше, потому что тогда стражникам наскучит за ними наблюдать.

Я окинул взглядом чумазые лица своих воинов, выискивая малейший намек на нерешительность, который оскорбил бы богов, – и внезапно понял, что нас не двенадцать, а тринадцать. Тринадцатый человек стоял, низко опустив голову, так что я не мог разглядеть его лица, поэтому я ткнул в его ногу копьем – и тогда он посмотрел на меня.

Вернее, она посмотрела на меня. Ибо то была Гизела.

У нее был вызывающий и в то же время умоляющий вид. Я пришел в ужас. Как известно, нет другого такого же несчастливого числа, как тринадцать. Однажды в Валгалле пировали двенадцать богов, но Локи, бога-проказника, в тот раз пригласить забыли. И он сыграл злую шутку, уговорив слепого Хёда бросить побег омелы в своего брата Бальдра. Бальдр, любимец богов, и сам был хорошим богом, но его можно было убить омелой. И вот он погиб от руки родного брата, а Локи злорадно смеялся. С тех пор всем известно, что тринадцать – очень дурное число. Тринадцать птиц в небе предвещают несчастье, тринадцать камешков, положенные в горшок, отравят любую еду, а если за обеденным столом соберутся тринадцать человек – один из них вскоре непременно умрет. И сейчас тринадцать воинов в моем отряде могли означать лишь одно – наше поражение.

Даже христиане согласны с тем, что тринадцать – несчастливое число. Отец Беокка рассказывал мне, будто бы на последней трапезе Христа присутствовали тринадцать человек, и тринадцатым был Иуда, который впоследствии предал своего учителя.

Потому сейчас я в ужасе смотрел на Гизелу. Чтобы объяснить ей, что она натворила, я положил копье и поднял десять пальцев, затем два, а потом показал на нее и поднял еще один. Гизела в ответ покачала головой, словно возражая против того, что я пытался ей сказать, но я снова указал на нее, а после – на землю, веля ей не сходить с этого места.

В Дунхолм отправятся двенадцать человек, а не тринадцать.

– Если ребенок не хочет брать грудь, – говорила тем временем женщина за стеной, – натри ему губы соком первоцвета. Это всегда помогает.

– И натри им также свои соски, – отозвалась другая женщина.

– A еще можно смешать сажу с медом и помазать малышу спинку, – посоветовала третья.

– Осталось наполнить два ведра, – сказала первая женщина, – и мы наконец сможем убраться из-под паршивого дождя и отправиться обратно.

Нам пора было двигаться.

Я снова показал на Гизелу, сердитыми жестами велев ей оставаться здесь, потом левой рукой подобрал копье и вытащил Вздох Змея. Поцеловал его клинок и встал.

Мы так долго выжидали в темноте, что теперь, когда я начал идти вокруг стены колодца, мне казалось неестественным снова двигаться и видеть дневной свет. Под укреплениями Дунхолма я ощущал себя таким беспомощным, словно был голым, и все ждал, что сейчас раздастся крик бдительного часового, но этого не произошло. Впереди, совсем близко, я видел ворота, и в их открытом проеме не было стражи.

Слева от меня, стараясь не отставать, шел Ситрик. Дорога была вымощена шершавыми камнями, ставшими от дождя скользкими и мокрыми. Я услышал, как позади нас коротко вскрикнула и замолчала женщина, но с укреплений по-прежнему не подавали сигнала тревоги. A потом я вошел в ворота, увидел справа воина Кьяртана и взмахнул Вздохом Змея.

Клинок впился ему в горло, я рванул меч назад; в сером утреннем свете кровь показалась очень яркой. Враг упал спиной на палисад, и я вогнал копье в его изувеченное горло.

Второй страж наблюдал за убийством своего товарища, стоя в дюжине ярдов от нас. Доспехами ему служил длинный кожаный фартук кузнеца, а оружием – топор дровосека, который он, казалось, не в силах был поднять. На лице его было написано изумление, и он даже не двинулся, когда к нему приблизился Финан. Лишь только шире распахнул глаза, но затем, сообразив наконец, что ему грозит, повернулся, чтобы убежать. Копье Финана повалило его на землю, и уже в следующее мгновение ирландец наклонился над ним и вонзил меч ему в спину.