Клад - Валентин Маслюков

Наконец, присматривая краем глаза и за Поплевой, присел, чтобы перебрать нехитрые Золотинкины одежды. Прежде, чем оставить девушку совсем, он разломал кинжалом башмаки – отделил каблуки и расслоил кожу. А когда покончено было и с этим, швырнул безнадежно испорченный каблук да окинул ничего не говорящим взглядом жалкие Золотинкины прелести, обозначенные под полотном двумя бугорками.

Золотинка сгребла свое в ком и разрыдалась, поспешно отвернувшись к стене. Под эти всхлипы и завывания они раздели Поплеву, не обронившего ни слова, а затем Ананья с прежней деловитостью отвесил Кудаю тумак – огрел вскользь деревянную голову. Жалобно охнув, Кудайка кинулся ловить губами карающую руку. Ананья толкнул его и вышел; комнату покинули все, не исключая подобострастно хныкавшего Кудайку. И проскрипел ключ. Слышно было, как за дверью удаляется, лязгая железом стража.

Золотинка тихонечко подвывала, кусая ребро ладони; сумрачный Поплева не утешал ее, они избегали друг друга.

Между тем над головой все настойчивей и настойчивей зашуршало. Шум усиливался, уже вполне отчетливый. В очаг посыпалась сажа, потом свалился тонкий замурзанный шнур, сразу вытянувшийся в струнку и окостеневший, – прямо в кучу золы, поднимая пепел, свалился пред взоры встревоженных наблюдателей маленький, донельзя грязный, черный от сажи человечек, похожий на горного пигалика – так он был мал, Золотинке по пояс. Только белки глаз и посверкивали на личике нежданного трубочиста, черна была лысина; на мятом, ничем не подвязанном халате различалось золотое и серебряное шитье. Человечек шаркнул глазами, живо оглядываясь; грязный пальчик возле губ указывал на сокровенную природу посещения. То есть появление трубочиста не подлежало огласке. Он вопросительно показал на дверь. Поплева помотал головой, но все же ступил к входу и прислушался, приложив ухо к филенке.

– Никого, – шепнул он, не скрывая растерянности, словно бы это обстоятельство – «никого» – окончательно его доконало.

Но прежде, чем человечек подал голос, Золотинка его узнала – это был уменьшившийся до нелепости Миха Лунь.

– Я все-все слышал, – тоненьким уменьшившимся голоском сказал Миха Лунь, – друзья мои, вы держались… то была подлинная отвага! Благодарю вас, товарищи!

Трудно было уразуметь, в чем именно Миха усматривает отвагу и не таилось ли тут насмешка? Можно было предполагать, что при нынешнем его росточке всякие предметы и события представлялись уменьшившемуся волшебнику в несколько преувеличенном виде.

– Здравствуйте, Миха! – молвила Золотинка, утирая слезы.

– Желаю здравствовать! – пискнул он. На пальчике маленького волшебника посверкивал маленький Асакон. – Очень хочется пить! Ужасно! По правде говоря, товарищи, я изнемогаю от голода и жажды. Водицы бы, а?

Неутешительный ответ не остановил Миху.

– Может быть, водочка? – продолжал он с надеждой. – Что-нибудь. Моряки носят с собой такие… мм… привлекательные склянки. Нет? Кусочек окорока? Я бы не отказался и от глотка пива. Пошарьте все же в карманах.

Левой рукой Мишенька придерживался за уходящий в дымоход шест, который образовался, как Золотинка догадывалась, из халатного пояса, в связи с чем Мишенька Лунь остался в распоясанном и расхристанном виде.

– Вот! – сказал между тем Поплева, протягивая волшебничку горсть зачерствевших хлебных крошек и полуобгрызенный хвост копченой селедки. – Только не надо бы. Пить захочется.

Предупреждение не возымело действия, Мишенька жадно накинулся на еду; запихиваясь крошками, он покинул очаг, даже не пригнув головы под его входным сводом. За спиной волшебничка со звучным шуршанием что-то ухнуло, то, внезапно потеряв жесткость, свалился в золу серебряный пояс халата.

– А черт! – досадливо обернулся Мишенька, но ничего не сделал, чтобы вернуть пояс на место, чихнул и, не прокашляв еще, объявил: – Друзья мои… кхе-кхе… товарищи! Кхе!… – Кашляя, Мишенька не переставал запихиваться крошками и говорить, почему и подвергал себя опасности подавиться. – Бедствия… кхе… достигли предела… перед нами пропасть. Я бы так сказал. Хочется пить. Это какая-то пытка. Товарищи, вас послало небо!

– Нас тоже не выпускают, мы под стражей, – молвила Золотинка.

– Нет, не то, неверно! – остановил ее Мишенька внушительным, несмотря на свой ограниченный росточек жестом. – Выхода нет у меня! Положиться не на кого. Все меня предали. Вокруг пустыня. Счастье еще, что они избавили меня от Кудайки. Но это опасно. Негодяй слишком много знает. Они обыскали дом и будут искать, пока не найдут. С Кудайкой я мог бы сговориться, но Ананья не отпускает его от себя ни на шаг. И не отпустит, если сохранил еще хоть каплю мозгов. Значит, вам придется взять на себя Асакон.

Оставив между зубов селедку, он тронул перстень с волшебным камнем. Поплева с Золотинкой быстро переглянулись.

– Нет, – покачала головой Золотинка, – зачем? Не надо! Мы не возьмем.

Мишенька освободил рот от селедки:

– Тогда мне остается только умереть, – со скорбью в тоненьком, уменьшившемся голосе объявил он.

– К чему такая спешка? – невпопад пробормотал Поплева.

– Это не шутка! Уверяю, не шутка! – Мишенька пугливо оглянулся на дверь, но продолжал, ни на мгновение не запнувшись, хотя и понизив голос против прежнего. – Мне с Рукосилом тягаться? Если я только из этой западни вырвусь… Великий Род! Да к черту на кулички! Только бы ноги унести. Спасение очевидное – улететь. Но вы же прекрасно знаете, не так-то просто скинуть потом перья и обратиться вновь в человека. Вы это проходили, товарищи, не мне вам объяснять, сколько бродит по лесам утративших человеческий облик, вконец одичавших волков! Орлы, стервятники, совы, сороки, галки, которые никогда не станут людьми, – предательство самая обыкновенная вещь. Всякий, кто обернется бессловесной тварью, должен быть готов к худшему. Если только у него нет таких надежных друзей, как вы, друзья мои! – закончил он с несколько наигранным воодушевлением, снова вставил селедку между зубов и воздел руки, протянув их врозь, – Золотинке и Поплеве, надежде своей и опоре.

Золотинка не без сомнения приняла маленькую грязную лапку, тоже сделал Поплева.

– Большего мне не нужно! – с чувством заявил Мишенька, как только высвободил ручки, чтобы вынуть изо рта мешавшую ему говорить сельдь. – Верю вам, как себе! И даже больше! Больше! Кому верить, на кого надеяться? Я обложен со всех сторон. Я насчитал сову, две сороки, по-видимому, кое-кто из бездомных собак – они ведут наблюдение. Всё перекрыто. За Ананьей тоже следят. Невозможно шевельнуться. Я погиб. Меня ждет голодная смерть на крыше, – он указал на ведущий вверх дымоход, – если я завтра же, сегодня вечером! не свалюсь на мостовую от слабости. А что, голодный обморок – обычное дело. Я четвертый день не ел! Это какая-то пытка! – Он всхлипнул. – Мужество мое подорвано, я изнемогаю, друзья мои, родные, любимые! Не предавайте! Я доверяю вам жизнь! – он опять всхлипнул. Но и Золотинка с Поплевой зашмыгали носами и потупились от невозможной чувствительности столь жалостливых речей.