Фаворит. Том 1. Его императрица - Валентин Пикуль

– Чего вы тут шумели, государыню излишне беспокоя?

Радищев сказал, что они, студенты русские, в центр немецкого воровства угодили, на ужин получают всего «два блюда с капустою и небольшими кусочками старого и крепкого баранья мяса и с горьким маслом, есть нельзя… Таковое кушанье, для немецких желудков весьма обыкновенное, встревожило желудки русские, привыкшие более ко штям и пирогам».

Андрюша Рубановский на кровать жаловался:

– По два раза в ночь падаю, середка у нее проваливается, а перины нет – тюфячок с соломкою… вот так!

Разругав порядки немецкие, Алехан Орлов подарил пажам 200 талеров – ради устройства концертов увеселительных. На вопрос, куда путь держит, кривился:

– Подлечиться надобно, измучился я, родненькие!

Дорога «графов Островых» лежала дальше – в Италию. Алехан и в чужих краях не изменил привычкам. Пизанским дамам небрежно показывал «гвардейские» фокусы: легко разгибал подковы, на улицах Пизы мертвой хваткой останавливал шестерку лошадей. Однажды в доме маркиза Падулли фаворит, дробя в пальцах орехи, нечаянно подбил осколком ореха глаз герцогу Виллиму Глостеру, а когда тот разбушевался, требуя сатисфакции, Алехан свысока отвечал аристократу:

– Чего шумишь? У нас на Руси никто бы и внимания на такой пустяк не обратил. Подумаешь – синяк! Потерпи, заживет.

– Но я брат английского короля, – напыжился горцог. – А я брат Гришки Орлова, неужто не слыхал?..

Сергей Домашнев, секретарь «графа», спрашивал его:

– А чего мы паримся тут в Италии?

– Наверное, ждем манны небесной.

– Но итальянцы меня часто тревожат: «Скажите, от чего граф Остров лечится? Да ведь он быка свалит». Что тут ответишь?

– Так и отвечай: мол, быки тоже болеют…

Он шутил! Но зато по-настоящему страдали матросы на эскадре Спиридова, и смертность в командах была велика. Русский флот с дальними походами еще нс освоился. Балтика замуровала его в локальных плаваниях, а морская гигиена пребывала в зачаточном состоянии. Крупу сыпали в котлы пополам с крысиным пометом, солонину разнесло в бочках, как непогребенный труп, и текла из бочек мерзостная гниль. Матросы хлебали тухлую воду, разбавляя ее уксусом до такой степени, что уже не понимали, где вода, где уксус. Сухари двойной закалки кончились еще на подходах к Дании – открыли банкеты с тройной закалкой. Но сколько ни барабанили матросы сухарями об стол, вежливо прося червяков покинуть свои убежища, паразиты эти (почему-то ярко-красные, как рубины) не желали покидать столь уютно прогрызенных лабиринтов. Старые матросы червями уже не брезговали, говоря жестоко:

– Не вылезаешь, сволочь? Ну, держись – я тебя съем…

Великий визирь не верил французам, но не мог не поверить алжирским беям, которые со слов тунисских пиратов точно доложили, что эскадра Спиридова чинит паруса уже на Минорке.

– Не может быть! Как русские туда попали?

Весь свой гнев Турция излила на головы ни в чем не повинных венецианцев. Султан заявил Венеции решительный протест: почему пропущены русские корабли из Балтики? Обтянув такелаж на Минорке, эскадра адмирала Спиридова уже плыла в Архипелаг; за Сицилией встретили острую скампавею с пушками – в тучах брызг, взрываемых форштевнем, выросла фигура мрачного рыцаря с мечом в руке, черный плащ с белым крестом стелился по ветру.

– Великий капитул славного ордена Мальтийского, – прокричал он, – счастлив видеть благородный флаг России в своих пределах!

Скампавея вздрогнула от салютации, русская эскадра осиялась ответным огнем. Спиридов сказал капитан-командору Грейгу:

– Вы удивитесь, Самуил Карлыч: Мальтийский орден рыцарский еще в древности основан на наши православные денежки. Нас приветствовал мечом и салютом посол Петербурга на Мальте лейтенант флота российского – Антон Псаро… он из греков, ждущих нас!

Мальта стала для флота русского верным оплотом.

А над Балканами высится Черная Гора – Черногория…

Россия уже давно свыклась с тем, что лихая, бедовая жизнь постоянно выдвигала самозванцев, и Петербург не особенно тревожили сообщения, что покойный Петр III чуть ли не ежегодно возрождался из могильного праха в захудалых гарнизонах, в городишках провинции, за его мнимое здравие раскольники ставили свечи в потаенных часовнях. Но два года назад и Обресков (из Турции) и князь Голицын (из Вены) депешировали о появлении на Черной Горе некоего Степана Малого,[18] ставшего черногорским владыкой. Послы докладывали, что Малый хорошо образован, знаток языков и хирургии, черногорцам при нем живется ладно, а на стенке своих хором намалевал он двуглавого российского орла. Никто не знает, кто он таков и откуда взялся. Но когда однажды облокотились ему на плечо. Малый сказал: «Знал бы ты брат, на кого опираешься, так и бежал бы прочь, как от огня». В горном монастыре нашелся портрет Петра III, сравнили его с обликом Степана Малого – ну точно он! Если русских самозванцев хватали, ноздри им рвали и, ошельмовав по всем правилам, гнали на каторгу, то Степана Малого императрица стащить с Черной Горы не могла. Орловы нежились в Италии, когда она позвала князя Юрия Долгорукого, еще молодого парня, но уже израненного в войне с пруссаками, и велела ему под именем «купца Барышникова» пробраться в Черногорию, чтобы самозванца тамошнего всенародно разоблачить:

– Остальное вам внушит граф Алексей Григорьевич…

Юрий сыскал Алехана в Пизе; тот наказал ему брать сто бочек пороху, сто пудов свинца и втащить их на Черную Гору, ибо черногорцы нуждались в припасах для борьбы с турками. В товарищи дал пирата Марка Войновича, служившего дожам Венеции, порядки местные знавшего. Орлов напутствовал князя:

– Черная Гора высока, так гляди, Юрка, как бы, Малого с нее сталкивая, ты и сам вверх тормашками не слетел оттуда…

С большим трудом Долгорукий с Войновичем взгромоздили на Черную Гору свинец и порох. Степан Малый ничего общего с Питером III, конечно же, не имел. Одет он был в белое греческое платье, на голове носил скуфью красную, на груди болталась икона русская, через плечо цепь золотая, а голосок имел тонкий, как у ребенка. Долгорукий на лужайке перед монастырем Цетинье собрал скупщину, а «Степан Малый, – вспоминал князь, – остался в комнате сидеть на постели, где лежала голая сабля. Курил он трубку, запивая табак стаканом водки, без чего не может и жить по привычке…». Долгорукий публично развенчал самозванца, а черногорцы поклялись в верности России; при этом Степан Малый безропотно дал себя арестовать, заявив: «Присяга грешной жене моей еще не есть мое отречение!» Так и случилось: Долгорукий жил в первом этаже Цетинье, а второй этаж отвел Малому, отчего в народе решили, что посланец России сознательно возвышает царя над собой; черногорцы внимали речам князя, но повиновались Малому. Кончилась вся эта несуразица тем, что эмиссар Екатерины подарил владыке мундир русского офицера с надлежащим патентом и отдал на память свое оружие:

– Царствуй и далее, а меня иные дела ждут…

Вернувшись в Пизу, он честно поведал Алехану Орлову, что приказ императрицы исполнил шиворот-навыворот: вместо ослабления самозванца он его дополнительно укрепил.

– А, ладно! – одобрил Алехан. – От Малого и заботы малые, а мы едем в Ливорно, готов ли? Ныне пора Элладу спасать от турков…

Была уже поздняя осень, в морях штормило. Спиридов выслал фрегат, на котором Орлов со свитою отплыл из Италии в Архипелаг; средь греческих островов мотало на якорях усталую эскадру; три корабля держали на мачтах госпитальные флаги. Спиридов встретил гостей в светлом «фонаре» кормового салона, где было не повернуться: жилье адмирала заполняли обломки античных статуй (Спиридов спасал от вандализма все, что еще можно спасти). Настроен же он был мрачно, подозрительно, а находившийся возле него Грейг – узколицый тощий шотландец в чине капитан-командора – улыбался. Орлов поиграл алмазною табакеркой с профилем «матушки», со вкусом обозрел торсы античных богинь.

– Лому-то… лому сколько! – сказал он. – Ладно, вези, если не лень, до Эрмитажу, тонуть с грузом морякам всегда легше.

Отозвав Спиридова в коридор, спросил – чего этот Грейг стучит ботфортами подкованными, как жеребец копытами?

Алехан перед Спиридовым был еще сопляком.

– Ты, граф, – ответил ему адмирал, – Самуила Карлыча цеплять не смей. Грейг дело флотское знает, себя в походе хорошо показал. А вот придут еще две эскадры – Эльфинстона и Арфа…

Орлов в ярости зашвырнул табакерку в море:

– Сатана, а не баба! Ведь умолял ее перед отъездом из Питера, чтобы корабли иноземцами не уснащала… Своих-то – посолил, перцем присыпал и ешь на здоровье. А с чужих спрос короткий.

В салоне Спиридов представил ему отчет по эскадре: из экипажа в 5 582 человека на переходе до Копенгагена умерло 54, а больных было 320; в Англии списали на берег 720 больных, а на кладбище оставили 130 матросов; в походе же до Минорки пришлось покидать за борт 208 трупов. Иными словами, еще до приятия боевых встреч с супостатами эскадра четверти экипажа лишилась.