Эдгар По. Сумрачный гений - Андрей Танасейчук

20 февраля «дружественная» журналу газета Аткинсона «Сэтеди ивнинг пост» сообщила о «присоединении» нашего героя к Грэму[222]. Первым номером журнала, который готовил По, стал апрельский выпуск — над ним он работал в феврале — марте 1841 года. Так начался самый благополучный в финансовом плане и один из самых плодотворных — в творческом — период в жизни Эдгара По.

Надо сказать, что первый рассказ писателя на страницах обоих журналов Грэма (в последние месяцы 1840 года «Каскет» и «ДМ», хотя и принадлежали одному человеку, существовали самостоятельно и выходили отдельно, но содержание имели «унифицированное») появился еще в декабре. Это был «Человек толпы». Историю эту По сочинил, видимо, для бёртоновского детища, но после «развода» с последним опубликована она не была, а вместе с бумагами проданного предприятия оказалась в собственности Грэма и, таким образом, очутилась на страницах обоих изданий.

Рассказ не принадлежит к числу самых известных творений писателя и, надо сказать, вообще не привлекает особого внимания. И совершенно напрасно, поскольку иллюстрирует ту работу, что происходила тогда в творческом сознании писателя, показывает, как он двигался от дешифратора-любителя из «Алекзандерз уикли мессенджер», с помощью логического анализа разгадывающего головоломки и криптограммы, к проницательному наблюдателю из «Человека толпы», способному по внешнему облику, повадкам и жестам безошибочно определить социальный статус, характер и профессию человека, и дальше — к Огюсту Дюпену, вооруженному логикой и наблюдательностью, раскрывающему загадочные преступления, полагаясь на так называемый «индуктивный метод мышления» и следуя в своих умозаключениях «от факта к его причине». Так что знаменитый рассказ «Убийства на улице Морг», появившийся на страницах апрельского номера «Журнала Грэма», — прямое следствие увлечения писателя разгадыванием криптограмм и размышлений над природой собственной проницательности.

Вспомним первые строки рассказа:

«Так называемые аналитические способности нашего ума сами по себе малодоступны анализу. Мы судим о них только по результатам. Среди прочего нам известно, что для человека, особенно одаренного в этом смысле, дар анализа служит источником живейшего наслаждения. Подобно тому, как атлет гордится своей силой и ловкостью и находит удовольствие в упражнениях, заставляющих его мышцы работать, так аналитик радуется любой возможности что-то прояснить или распутать. Всякая, хотя бы и нехитрая задача, высекающая искры из его таланта, ему приятна. Он обожает загадки, ребусы и криптограммы, обнаруживая в их решении проницательность, которая уму заурядному представляется чуть ли не сверхъестественной».

Не правда ли, похоже на чувства, что, видимо, переживал наш герой, разгадывая присланные ему зашифрованные послания. Он, кстати, продолжил это занятие и в «Журнале Грэма», где опубликовал серию статей, посвященных криптографии, и демонстрировал свои способности к «криптоанализу»[223]. Из адресованных По нескольких десятков криптограмм и затейливо зашифрованных посланий он не разгадал всего одну, да и ту — потому что считал ее «не имеющей решения»[224]. Брался разгадать возраст и характер человека по автографу (экспериментам в этой области он также посвятил несколько публикаций[225]). Судя по всему, Э. По считал свои способности врожденными и надеялся, что френология (наука, которую он искренне уважал) со временем найдет «шишку», отвечающую и за них. Причем собственные аналитические таланты связывал с художественным даром. Та же новелла в преамбуле содержит вроде бы отвлеченные, но на самом деле принципиальные для писателя соображения о различиях между фантазией и воображением и связи последнего с аналитическими потенциями:

«Способность к анализу не следует смешивать с простой изобретательностью, ибо аналитик всегда изобретателен, тогда как не всякий изобретательный человек склонен к анализу. Умение придумывать и комбинировать, в котором обычно проявляется изобретательность… нередко наблюдается даже у тех, чей умственный уровень в остальном граничит с кретинизмом… Между умом изобретательным и аналитическим существует куда большее различие, чем между фантазией и воображением… нетрудно заметить, что люди изобретательные — большие фантазеры и что человек с подлинно богатым воображением, как правило, склонен к анализу»[226].

Фантазию, как мы видим, он не считал свойством ценным и редким, а вот воображение, которое для него являлось синонимом художественной одаренности, напротив — уникальным. А потому: «…я не мог не восхищаться неудержимостью и свежестью его воображения», — пишет о своем герое, Огюсте Дюпене, безымянный рассказчик в новелле.

Ну а как он мог не восхищаться? Ведь восхищался-то самим собой: кто такой месье Дюпен, как не «идеальный Эдгар По», наделенный поразительными аналитическими способностями, производными от богатого воображения, для него — синонима таланта?

А. X. Квин (да и многие другие) полагал, что образ Дюпена возник благодаря знакомству По с мемуарами Видока[227], которые он, конечно, должен был прочитать, поскольку в числе многих американских журналов с сентября по декабрь 1838 года они публиковались также и на страницах журнала Бёртона. Да и имя Видока, как, возможно, помнит читатель, упоминается на страницах новеллы. Впрочем, По был не очень высокого мнения о его способностях и устами Дюпена дал следующую характеристику:

«У Видока… была догадка и упорство при полном неумении систематически мыслить; самая горячность его поисков подводила его, и он часто попадал впросак. Он так близко вглядывался в свой объект, что это искажало перспективу. Пусть он ясно различал то или другое, зато целое от него ускользало»[228].

Так что если образ знаменитого сыщика как-то и повлиял на рождение Дюпена, то совсем не потому, что По намеревался ему подражать. И тем более не собирался его превзойти. Видок наделен всего лишь умом «изобретательным», то есть вполне заурядным, в то время как Дюпен (читай — его создатель) обладает способностью аналитической, производной от таланта редкостного — богатого воображения.

Ю. В. Ковалев в своей книге о творчестве писателя утверждал: «…главная заслуга По как родоначальника детективной литературы — в том, что он увидел возможность использовать криминальное расследование в качестве предмета беллетристического повествования, в центре которого стоял бы герой-детектив, и первым эту возможность реализовал»[229]. Ученый был, конечно, прав. Но едва ли По сознательно обратился к криминальному событию — нетрудно заметить, что преступление как таковое его не очень интересует, еще меньше он увлечен этапами расследования и тем более фигурой преступника. То есть все то, что в современном детективе выходит на передний план, у По обретается на периферии. «Идея» рассказа заключалась в другом, и писатель вполне определенно ее очертил в своей следующей, так называемой детективной, истории, «Тайне Мари Роже»: