Наследник фараона - Мика Валтари

На рассвете меня разбудил Джуджу, грубо вытряхнув из колесницы прямо на песок. Он выбросил мне вслед мои таблички и ящик, а затем, развернув лошадей, поручил меня богам и умчался полным галопом в сопровождении остальных колесниц, и их колеса высекали искры из камней.

Очистив глаза от песка, я увидел группу сирийских колесниц, движущихся от холмов по направлению ко мне и разворачивающихся в боевом порядке. Я поднялся и замахал пальмовой ветвью над головой в знак мира, хотя ветвь сморщилась и иссохла за время моего путешествия. Колесницы пронеслись, не обратив на меня внимания, разве только стрела пропела возле моего уха и нырнула в песок позади меня, и помчались за Джуджу и его людьми. Я видел, однако, что те хорошо позаботились о своем спасении.

Поняв, что погоня бессмысленна, колесницы Азиру вернулись ко мне, и командиры вышли из них. Я назвал свое звание и показал им таблички фараона, но они не обратили на них никакого внимания. Они обобрали меня, открыли мой дорожный ящик, взяли мое золото, затем сорвали с меня одежду и привязали мои запястья к задней части колесницы. Когда они тронулись, мне пришлось бежать за колесницей — бежать, пока я не задохнулся, а тем временем песок содрал кожу с моих колен.

Я, несомненно, умер бы от этого путешествия, если бы лагерь Азиру не находился сразу же за цепью холмов. Полуослепшими глазами я увидел массу шатров, между которыми паслись лошади; колесницы и повозки, запряженные быками, стеной окружали лагерь. Кроме этого, я не помню больше ничего до тех пор, пока не увидел, очнувшись, рабов, которые плескали на меня водой и втирали масло в мои руки и ноги. Командир, умеющий читать, посмотрел мои глиняные таблички, и теперь со мной обращались с должным почтением и вернули мою одежду.

Едва я смог ходить, меня отвели в шатер Азиру, пропахший жиром, шерстью и куреньями. Азиру направился мне навстречу, рыча как лев; у него на шее позвякивали золотые цепи, а курчавая борода его была в серебряной сетке.

Он подошел ко мне и обнял меня, сказав:

— Я огорчен, что мои люди дурно обошлись с тобой. Ты должен был назвать им свое имя и объяснить, что ты посланник фараона и мой друг. Тебе следовало также размахивать пальмовой ветвью над головой в знак мира, как того требует обычай. Мои люди сказали мне, что ты. бросился на них с ножом в руке, гак что, защищаясь, они были вынуждены схватить тебя.

Мои ободранные колени горели и боль в запястьях не утихала. Снедаемый горечью, я возразил:

— Посмотри на меня и подумай, угрожала ли твоим людям опасность? Они сломали мою пальмовую ветвь, и ограбили меня, и топтали таблички фараона. Тебе следовало бы выпороть их, дабы научить их уважать посланника фараона.

Но Азиру насмешливо распахнул свою одежду и поднял руки.

— Видно, тебе приснился дурной сон, Синухе! Что я могу поделать, если во время столь утомительного путешествия ты поранил свои колени о камни? Я и не подумаю пороть своих лучших людей из-за какого-то жалкого египтянина, а слова посланника фараона как жужжание мух в моих ушах.

— Азиру, царь царей, прикажи по крайней мере выпороть того человека, который подло изранил мне всю спину, когда я бежал за колесницей. Вели выпороть его, и я буду удовлетворен. Знай же, что я принес мир как дар тебе и Сирии!

Азиру громко расхохотался и ударил себя в грудь.

— Что мне в том, что этот ничтожнейший фараон будет ползать передо мной в грязи, умоляя о мире? Все же речи твои разумны. Поскольку ты мой друг, друг моей супруги и моего сына, я велю выпороть человека, который изранил тебе спину, подгоняя тебя, ибо это не согласуется с добрым обычаем. Как ты знаешь, я не пользуюсь грязными средствами, сражаясь во имя высоких целей.

Итак, я имел удовольствие видеть худшего из моих мучителей выпоротым на глазах солдат, собранных перед шатром Азиру. Его товарищам ничуть не было жалко его, они только дразнили его и стонали от смеха, когда он визжал, ибо они были военными и радовались всему, что нарушало однообразие их жизни. Без сомнения, Азиру позволил бы им забить этого человека до смерти, но, когда я увидел текущую кровь и мясо, свисающее с ребер, я поднял руки и даровал ему жизнь. Затем я велел отнести его в шатер, предоставленный мне Азиру, и поместить рядом со мной — к негодованию командиров, размещавшихся там до меня. Его товарищи приветствовали меня с энтузиазмом, полагая, что я намерен после порки применить к нему изощренные пытки. Но я смазал ему спину теми же самыми мазями, которые втирал в свои колени и ягодицы, перевязал его раны и позволил ему выпить его порцию пива. Этот человек решил, что я сумасшедший, и потерял ко мне всякое уважение.

Вечером Азиру пригласил меня поесть жареной баранины и риса, сваренного в сале, и я ел в его шатре вместе с ним и его военачальниками и с теми хеттскими командирами, которые были в лагере. Их накидки и нагрудники были украшены изображениями двуглавых секир и крылатого солнца. Мы вместе пили вино, и все обходились со мной благожелательно и приветливо, как с простаком, который пришел предложить мир именно тогда, когда он был им более всего нужен. Они громко говорили о независимости Сирии, ее будущей мощи и о ярме угнетателя, которое они сбросили со своих плеч. Но, напившись как следует, они стали браниться, и наконец человек из Иоппии вытащил нож и ударил в шею другого — из Амурру. Ничего страшного не произошло, ибо оказалось, что артерия не задета, и я смог быстро залечить рану; в благодарность за это он сделал мне много подарков. За этот поступок все тоже сочли меня идиотом.

2

Когда трапеза завершилась, Азиру отпустил своих командиров и хеттов, чтобы они разобрались в своих склоках у себя в шатрах. Он показал мне своего сына, который сопровождал его в походах, хотя ему было всего семь лет; он вырос красивым мальчиком: у него были щеки, как персик, и черные блестящие глаза, волосы же черные и курчавые, как отцовская борода, и белый цвет лица его матери.

Поглаживая ребенка по голове, Азиру сказал мне:

— Видал ли ты более красивого мальчика? Я завоевал для него много престолов, и он будет великим правителем. Его владычество будет простираться так далеко, что я едва осмеливаюсь думать об этом. Он уже своим собственным мечом распорол живот рабу, оскорбившему его; он умеет читать и писать и не боится боя, ибо я уже брал его в сражение, хотя лишь тогда, когда усмирял бунт в селениях, где его юной жизни не угрожала опасность.

Кефтью оставалась в Амурру, пока Азиру воевал, и Азиру мучительно тосковал о ней и говорил мне, что он тщетно пытается утолить свою тоску с пленницами и храмовыми девами, следующими за армией; кто однажды вкусил любовь Кефтью, никогда уже не забудет ее. А с годами она расцвела еще пышнее, сказал он мне, так что если бы я увидел ее сейчас, то не поверил бы своим глазам. Но он взял с собой сына, не решаясь оставить его в Амурру, ибо некогда мальчик наденет короны объединенной Сирии.

Пока мы беседовали, до нас донеслись пронзительные крики. Азиру очень разозлился и сказал:

— Хеттские командиры снова терзают своих женщин. Я никак не могу остановить их, ибо мне нужна их отвага на поле битвы; тем не менее я не хочу, чтобы мои люди переняли у них эти скверные повадки.

Я знал хеттов, знал, чего от них можно ждать. Воспользовавшись удобным случаем, я сказал:

— Азиру, царь царей, порви с этими хеттами вовремя, до того, как они снесут корону с твоей головы — и твою голову заодно! Им нельзя доверять. Заключи мир с фараоном, пока хеттов все еще сдерживает война в Митанни. Как тебе известно, Вавилон вооружается против них и не пошлет тебе больше зерна, если ты останешься с ними в дружбе. Когда придет зима, голод будет бродить по стране, как хищный волк, пока ты не заключишь мир с фараоном и он не пошлет зерно в твои города, как бывало прежде.

Он возразил:

— Ты говоришь глупости, ибо хетты верны своим друзьям, но для своих врагов они ужасны. Но я не связан с ними никаким договором, хотя они и послали мне богатые дары и блестящие нагрудники, я волен заключить сепаратный мир. Я люблю мир больше, чем войну, и сражаюсь для того, чтобы добиться почетного мира. Я примирюсь с фараоном, если он вернет Газу, которую вероломно забрал у меня, и если разоружит разбойничьи шайки в пустыне и возместит зерном, маслом и золотом ущерб, который понесли разоренные им сирийские города, пострадавшие от войны. Как ты знаешь, один Египет нужно считать виновником этой войны.

Он нагло уставился на меня и улыбался, прикрыв рот рукой, но я горячо возразил:

— Азиру, ты бандит, ты похититель скота, ты палач невинных младенцев! Разве ты не знаешь, что в каждой кузнице по всему Нижнему Царству куют наконечники копий, а у Хоремхеба уже больше колесниц, чем блох в твоей постели? И эти блохи сильно покусают тебя, едва созреет жатва. Этот Хоремхеб, чья слава известна тебе, плюнул мне на ноги, когда я заговорил с ним о мире. А фараон во имя своего бога желает мира больше, чем кровопролития. Даю тебе последнюю возможность, Азиру. Египет удержит Газу, и ты должен сам разогнать свои шайки в пустыне, ибо Египет никоим образом не отвечает за эти дела. Только твоя жестокость вынудила этих сирийцев бежать в пустыню и вооружиться там против тебя. Кроме того, ты должен освободить всех пленных египтян, возместить египетским торговцам убытки, понесенные ими в городах Сирии, и вернуть им их собственность.