Жизнь моя - Мишель Пейвер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Тотчас, как рассвело, Акилиан появился у палатки генерала, гадая, что все это должно означать.
Фенио, этот наглый критянин, нигде не показывался, и сам генерал откинул полог палатки.
Он выглядел усталым, словно не спал вообще, а когда он направился к столу, его хромота была более заметной, чем обычно. Должно быть, его снова беспокоила рана на бедре, как часто бывало в плохую погоду.
Генерал сел и предложил Акилиану сделать то же самое.
Удивленный, Акилиан сел. Он был удивлен не тем, что ему, адъютанту, было предложено сесть, поскольку его генерал редко настаивал на соблюдении протокола, а самим фактом этого. Акилиан, не был человеком, вызывающим дружелюбие у других. Никто не испытывал теплых чувств к нему. Давным-давно он убедил себя, что ему все равно.
— Говоришь по-гречески? — резко спросил генерал.
Пораженный, Акилиан ответил утвердительно.
— Хорошо, — продолжал генерал по-гречески. Без дальнейших предисловий он спокойно изложил план спасения четырех чиновников с семьями из осады. В задачу Акилиана входило встретить эту маленькую группу в ореховой роще к северо-западу от города и доставить ее к заброшенным строениям у старой дороги к югу от Тразименского озера. На этом роль адъютанта заканчивалась. Генерал ясно дал это понять.
Закончив, генерал щелкнул пальцами, и раб (не Фенио, отметил пораженный Акилиан) принес хлеб с оливками и кувшин горячей воды для вина. Затем он отпустил раба, спокойно разлил вино в два кубка, поставил один перед Акилианом и предложил самому добавить себе воды.
Акилиан сидел разинув рот, опустив руки между колен. Аналитическая часть его ума не могла ничего возразить против блестящего плана, предложенного генералом. В нем были вся смелость и хитрость, заставлявшие его восхищаться этим человеком. Но цель! Генерал лишился рассудка? От бессонной ночи воспалился мозг? Или виновато то таинственное письмо, доставленное вчера утром?
И все же генерал не выглядел расстроенным. Наоборот, несмотря на следы усталости, его лицо было удивительно ясным.
Очевидно, это нельзя было сказать о нем самом.
— Марк, — сказал генерал, кривя губы, — ты выглядишь крайне смущенным. В приказе есть что-то, чего ты не понимаешь?
Акилиан смешался.
— Гм… нет, генерал.
— Хорошо.
— Но…
— Да?
— Но… но, генерал! Твой приказ… Что ты планируешь сделать… это… это…
— Нарушение того, для чего мы здесь. Да, я это знаю. — Спокойные серые глаза встретились с его глазами. — Вопрос в том, выполнишь ли ты мой приказ?
Возникла пауза. Акилиан опустил плечи.
— Я принимаю твой приказ, генерал. Здесь ничего не изменилось. Конечно, я выполню его.
— Хорошо.
Генерал встал и потер руки. Насколько Акилиан мог понять, разговор был окончен, но он не двинулся.
Генерал кинул на него взгляд.
— Что-то еще?
Он покусал губу, не зная, как начать.
— Я… я считаю своим долгом… указать… Не как солдат своему генералу, но как мужчина — мужчине: это невозможно будет сохранить в тайне. Я не имею в виду, что сам расскажу об этом, потому что я этого не сделаю, но… рано или поздно это выйдет наружу. Так должно случиться.
— Я уверен, что ты прав, — согласился генерал. — Мы можем лишь надеяться, что это случится позже, а не раньше.
— Но… ты разве не понимаешь, генерал, это будет… это будет иметь последствия…
— Разумеется, — четко ответил генерал. — Я это предвидел.
Он взял письмо, которое лежало у кубка с финиками, и передал его Акилиану. Письмо было с личной печатью генерала.
— Это освобождает тебя от любой ответственности за участие в деле. Из письма следует, что ты всего лишь выполнял мой приказ. Более того: в нем сказано, что ты ничего не знал о лицах, которых сопровождал. С этим письмом у тебя все будет в порядке, можешь не сомневаться. Я бы не подверг твою жизнь столь высокому риску. Конечно, я не должен был бы привлекать тебя вообще, но я сам не могу приблизиться к городу, иначе меня узнают, и дело будет провалено. — Он нахмурился. — По этой же причине я не могу иметь дела с заинтересованными лицами.
Акилиан был вне себя.
— Нет-нет-нет! — воскликнул он. — Я думал не о себе! Я думал о тебе! О последствиях для тебя!
Он снова встретился с взглядом серых глаз, но в этот момент они были удивительно далеки.
— Что касается меня, я знаю о последствиях.
В обычное время Акилиан и не посмел бы противоречить. Но это был не обычный разговор.
— Но, генерал, — сказал он с несчастным видом, — так ли это на самом деле? Вчера ты наказал Фабиана — за письмо! Как, ты думаешь, это воспримет Октавиан? Ты один из самых близких ему командиров! Я знаю, он восхищается тобой, но… не уверен, что поэзия защитит тебя в этом случае.
К его замешательству, тень улыбки мелькнула на губах генерала.
— О, я совершенно уверен, что не защитит!
— Будет суд. Тебя приговорят. Ты будешь…
— Суда не будет.
Генерал говорил с такой спокойной уверенностью, что Акилиан моргнул. Потом до него дошло. Его челюсть отвисла.
— Я собираюсь следовать здравому смыслу, — сказал генерал раздраженно. — Останься я в живых — меня принудят выдать, куда они ушли, и тогда вся затея будет бесполезна, ведь так?
— Но они не смогут заставить тебя говорить. Ведь ты…
— Ох, смогут. В моем возрасте остается очень мало иллюзий, и меньше всего я надеюсь на себя самого… Я сомневаюсь, что я проявлю под пытками бо́льшую силу духа, чем любой другой человек.
— Но… но что случится?
Генерал провел ладонью по лицу. Внезапно он стал опустошенным. Мужчина сорока шести лет, проживший суровую и часто опасную жизнь. Теперь он вплотную стоит перед реальностью неизбежной смерти.
— Думаю, большее, на что я могу надеяться… что мне будет дозволено вернуться в поместье и закончить все там… благородным образом, моей собственной рукой. Думаю, он мог бы даровать мне это.
«Да, — сказал он про себя, — думаю, он мог бы».
— Если не ради моих стихов, — добавил он вслух, искоса взглянув на Акилиана, — то ради чести моей семьи. Тебе ведь известно, что семья очень важна для нашего вождя.
Адъютант никогда не слышал до сих пор, чтобы генерал говорил о семье. Он робко задал вопрос, велика ли она.
Улыбка генерала превратилась в усмешку, которая была совсем мальчишеской.
— Боюсь, не такая большая для создания династии! Пожилая сестра, которую я не видел годами, и два тупоголовых племянника, которых я не люблю и которые, несомненно, отплачивают мне тем же. — Он помолчал. — Но как будет
