Возвращение. Танец страсти - Виктория Хислоп

Антонио никогда не понимал, почему его друг рвется в бой ради самого боя. Как он и ожидал, начали просачиваться слухи об огромных потерях в боях близ Арагоны.

Однако в декабре их подразделение отправили на фронт. В начале лютой (как все решили) зимы грузовик отвез Антонио и Франсиско в городок Теруэль, к западу от Мадрида. Теруэль находился в руках националистов, и республиканцы надеялись, что Франко перебросит свои войска от Мадрида, если начнется наступление на западном фронте. Существовала опасность, что Франко возобновит наступление на столицу, поэтому республиканцы видели: необходимо срочно что-то предпринять, чтобы отвлечь противника.

Атака на Теруэль застигла националистов врасплох, и какое-то время республиканцы пользовались преимуществом внезапности, захватив гарнизон. Из-за плохой погоды немецкие и итальянские самолеты первоначально не смогли принять участие в сражении, но даже без них у националистов было преимущество в вооружении и человеческих ресурсах. Они в полной мере воспользовались и тем и другим — Теруэль подвергся мощному артобстрелу.

Местность сама по себе была суровой: неплодородная равнина с голыми островерхими холмами. Антонио и Франсиско, расположившись в самом городе, чуть не умерли от холода. Они видели, как десятки их товарищей гибнут на этой пустоши. Они настолько привыкли к нечеловеческим условиям, что Антонио иногда задавался вопросом: может, они когда-нибудь вообще перестанут чувствовать боль? Франсиско лишь тогда не жаловался на войну и неадекватность республиканского командования, когда с головой погружался в опасность и смерть. Казалось, его не беспокоит даже отрывистый сухой кашель, и часто, находясь на линии огня, он чувствовал себя великолепно.

На Рождество на окраине города был разбит лагерь. Несколько дней шел снег, одежда солдат отсырела. Возможности просушить ее не было. В промокших сапогах, ставших вдвое тяжелее, идти стало просто невозможно.

Франсиско едва мог повернуться. Он держал в руках сигарету, но она упала на землю, когда он согнулся пополам, раздираемый приступом кашля.

— Слушай, может, посидишь немного или зайдешь внутрь? — предложил Антонио. Он обнял друга и повел во временное укрытие, которое использовалось для хранения медикаментов.

— Ничего страшного, — запротестовал Франсиско. — Просто грипп или простуда. Со мной все в порядке.

Он резко отбросил руку друга.

— Послушай, Франсиско, тебе нужно отдохнуть.

— Нет, не нужно, — быстро прошептал он; его горло сдавила мокрота.

Антонио посмотрел Франсиско в глаза и увидел, что в них стоят слезы. Может, они и слезились на ветру, но Антонио понимал, что состояние друга критическое. Вздувшаяся грудная клетка и усталость после двух недель бессонных ночей, проведенных в сырости, подорвали даже этого крепкого парня. Он бы стойко вынес боль или ранение, но эта болезнь подкосила его.

— Я должен быть сильным, — всхлипнул он в отчаянии. Признать собственную слабость, увидеть, что предел прочности его тела ограничивает его желания, было сложнее, чем побороть саму болезнь. Ему было так стыдно.

Антонио обнял Франсиско, тот повис у друга на плече. Даже через несколько слоев одежды Антонио чувствовал, как сильно его лихорадит. Франсиско весь горел.

— Я не… я не… я хочу… я не… — Его сознание помутилось, речь стала бессвязной. Через час он впал в беспамятство. В ту же ночь его отправили с поля боя в военный госпиталь.

Врагом в этом сражении был скорее косой мокрый снег, который колол их лица, словно пули. Сырость проникла и в легкие. Многие умерли от холода. Однажды утром они просто не проснулись. Некоторые использовали в качестве анестетика алкоголь — они погружались в такой глубокий сон, что их сердца переставали биться. По крайней мере, на морозе их тела не сразу начали разлагаться.

Кампания продолжалась еще целый месяц следующего года. Поскольку Франсиско находился в госпитале в Мадриде, Антонио обнаружил, что может отвлечься от окружающего ужаса. Франсиско всегда был недоволен и своими, и врагами, а его постоянные протесты лишь усугубляли и без того паршивое настроение.

Антонио выжил в сражении при Арагоне, но совершенно не чувствовал себя героем. Еще до окончания битвы он вместе с остальными солдатами сошелся на улицах Теруэля с фашистами в рукопашной. До настоящего момента он всегда стрелял в воображаемого противника, но теперь встретился с врагом лицом к лицу, разглядел цвет его глаз.

В долю секунду перед последним мгновением, после которого возврата нет, он заколебался. Перед ним стоял костлявый парень, моложе самого Антонио, с волнистыми волосами; их можно было принять за двоюродных братьев. Только цвет его рубашки говорил Антонио, что этот мужчина на стороне националистов. Лишь цвет рубашки велел Антонио лишить жизни этого парня, если он сейчас этого не сделает — распрощается со своей.

Антонио понял, что нет ничего более жестокого, чем вонзить штык в другого человека. Он почувствовал, как вместе с этим парнем умерла и частичка его самого. Он никогда не забудет, как страх на лице противника сменился болью, прежде чем его лицо превратилось в застывшую маску смерти. Эти превращения заняли для Антонио менее полуминуты, а потом он увидел, как перед ним на землю с глухим стуком упал поверженный противник. Это было ужасно.

Застрелив еще несколько человек, Антонио, возвращаясь на базу, вспоминал, насколько велик был элемент случайности. Впервые за все время, проведенное на фронте, он почувствовал себя пешкой в чужой игре. Люди сложили свои жизни по прихоти человека, которого они никогда так и не увидят.

«Перетягивание каната» у Теруэля длилось до февраля, когда националисты отбили город у республиканцев. Завершилась еще одна бессмысленная кампания с огромными человеческими потерями с обеих сторон ради незначительной победы. Антонио старался не думать об этом как о поворотном моменте в военном конфликте, но сражение доказало ужасную вещь — что ресурсы Франко поистине неистощимы.

Глава тридцатая

Антонио, подрастеряв свой оптимизм, на несколько месяцев вернулся в Мадрид и уже не стремился так отчаянно присоединиться к последним сражениям против Франко. Фашисты начали новое наступление у Арагона с целью вклиниться в территорию республиканцев, широкой полосой пролегавшую с севера на юг по средиземноморскому побережью. К середине апреля 1938 года им удалось пробраться к морю, разделив республиканскую территорию на две части. Теперь Каталина на севере была отрезана от центра и юга.